Рудничный бог

– Приду, – пролепетал парень.

– А сейчас ты все забудешь, – колдун разжал пальцы, отступил. – Иди!

Парень встал, сделал шаг, покачнувшись, как пьяный.

– Васятка, – взвыла девка, но тот даже не посмотрел в ее сторону. Побрел к поселку, тупо глядя перед собой сонными глазами.

Оставшись наедине с колдуном, Дуняша тоненько заскулила. Ее скулеж стал громче, отчаяннее, когда Сысой Псоич обернулся к ней.

– Иди за мной!

И зашагал вперед, не оборачиваясь и не следя, идет ли за ним девка. И так знал, что идет – вон как скулит, дуреха. Чует, что к чему. А ведь зачаровать-то нельзя. Должна понимать, что происходит, должна чуять страх – и все равно подчиняться. Когда жертва кричит и бьется, оно к лучшему. Как звери сбегаются на кровь, так и Рудничный со своими слугами пойдет на ее чувства. Для этих, которые там, слаще страха нет ничего. У них над колдуном Сысоем потому и нет власти, что он, колдун Сысой, никогда не испытывал никаких сильных чувств. О чем бы ни шла речь, что бы ни происходило, он всегда оставался спокоен и холоден.

На ходу полез в калиту на поясе, достал палочку-рогатку, отшлифованную десятками и сотнями прикосновений его рук до того, что она и на дерево перестала походить. Взялся за концы, покачал туда-сюда и пошел осторожнее.

Шагали они в сторону от человеческого жилья. Вечерело. Становилось прохладно. Запели комары, когда они вступили под кроны росших на склоне горы деревьев. Где-то в лесу, где уже было темно, закричала сова. Дуняшка клацнула зубами, тоненько взвыла от страха. Только бы не помешала! Только бы не пришлось останавливаться и тратить на нее время и силы!

Толстый слой кедровой хвои вперемешку с прошлогодней листвой и пробившейся сквозь нее летошней травой пружинил под ногами. Колдун Сысой умел ходить по лесу так, что его еще в юности считали сыном лешего. Да мать и сама не могла точно сказать, от кого понесла единственного сына. Как бы то ни было, в лесной чаще Сысой чувствовал себя, как дома. И сейчас шагал уверенно, туда, куда вела его лоза. Шел и тихо бормотал себе под нос:

Змею – камень,

Руде – пламень.

Древу – солнце,

Жару – хладень.

Камню – силу,

Жизни – смерть.

Свету – мрак,

Духу – ветер.

Земля отзывалась на простое заклинание теплом и тяжелым смрадным дыханием. Где-то там, в ее недрах, шла своя жизнь. Где-то там горели неугасимые огни, в которые бурлила и плавилась кровь земли. Среди них, в чаду и жару, извивалось напоенное силой тело Змея. Говорят, это и есть Ад. Сысой не брался спорить.

То самое место он почуял еще прежде, чем лоза качнулась в его пальцах туда-сюда, указывая на проходящую поблизости подземную жилу. Склон тут был пологим, удобным для строительства, да и деревьев росло мало. Правда, сама жила была глубоко, но ведь он знал отличный способ, как притянуть ее поближе.

– Стой!

Всхлипывающая Дуняшка остановилась, обхватив себя за плечи руками. Вечер наступал прохладный, с гор задувал ветерок, и она продрогла. Не думала, не гадала, что придется бродить по горам вокруг рудника, вот и мерзнет в простом сарафане. Ничего, скоро согреется! Подземного жара на всех хватит.

Поселок Невейск за деревьями не был виден, а вот до рудника оказалось не так уж далеко. Оставив девку дрожать от страха и холода, Сысой Псоич прошелся туда-сюда, замечая, в какую сторону проходит жила. Выбрал место, притопнув ногой:

– Иди сюда!

– Отпустите меня, – заныла Дуняшка. – Христом-богом мо…

– Цыц! Иди, кому говорю!

Девка заскулила тоненько, но спорить не посмела. Подошла, вся дрожа, встала перед колдуном. По круглым щекам ее текли слезы, она хлюпала носом, кусала губы. Обычная девка, ничем не примечательная. Тело крепкое, молодое.

Не тратя слов, Сысой положил ладонь ей на грудь, сжал.

– Ой!

– Нешто больно? – он прищурил глаза, заговорил ласково. – Да ты не боись, ягодка! Чего испугалась? Или я больно тебе делаю?

– Не-не-не… – заблеяла она.

– А раз не больно, чего плачешь?

Ласковый голос вкупе с чарами подействовал:

– Стра-а-ашно, – призналась Дуняшка.

– А ты глаза-то закрой – и страх пройдет!

Одной рукой он продолжал мять и тискать ее грудь. Девка вся дрожала, но послушно зажмурилась. Даже задышала чаще, когда колдун полез ей за пазуху. Видно, сообразила, что старику всего-навсего захотелось женской ласки, вот он и зазвал ее сюда, чтоб поиграться. Пусть себе думает.

– А ну-ка, ложись, – распорядился он. – Сюда вот, на травку!

– А з-зачем?

– Нешто не поняла еще, глупая? – он притянул ее двумя руками, убрав лозу.

– Ой, пустите! – попробовала отбрыкиваться она. – Ой, не надо…

– Да чего ты? Чего? – он мял и тискал девку двумя уже руками, рванул на груди рубаху, невзирая на сопротивление. Ткань затрещала, сползая с округлых девичьих плеч. Дуняшка вскрикнула, пытаясь прикрыться руками. Сысой торопливо дернул еще раз, выхватил нож.

Увидев сверкнувшее в его руке лезвие, девка завопила на весь лес. Сысой распорол на ней рубаху и сарафан, оставляя царапины на боках и ногах. Неосторожно резанул по руке – потекла кровь.

– Ай!

– Ложись, говорю!

Вспомнив, что имеет дело с колдуном, с которым опасно спорить, дрожащая от страха и ночной прохлады Дуняшка шлепнулась на траву. Обрывки ее сарафана и рубахи полетели в сторону. Последним движением девка закрыла лицо руками, чтобы не видеть навалившегося на нее тела, чтобы не почувствовать, как…

Одним лоскутом порезанной рубахи Сысой крепко стянул щиколотки девки. Другим, быстро, пока она удивленно хлопала глазами, ожидая от него совсем другого, запястья. Третий запихнул в рот, чтоб не орала и встал над жертвой. Раскинул руки в стороны, не спеша стал начитывать заклинание:

Шуша-змей, Яша-змей

Шел за тридевять земель.

Шел во злате-серебре,

Шел во давней во поре.