В Перестройке. 1987—2000. Из дневниковых записок

Один осторожно усмехается:

– Надо ж было отдать долг государству.

– А вы ему ничего не должны, – бросаю.

– Это оно вам должно, – добавляет Платон.

Ничего не отвечают, но чуть позже обгоняют нас, оборачиваются, рассматривают.

Звонили Виктору из Обкома партии и расспрашивали: чем он недоволен, что все пишет и пишет в центральные газеты? Ну, он и высказал все: почему СОИвцев выгнали на улицу?.. почему и там преследуют?.. почему, заклеймив, не дают возможности защититься в прессе?.. почему единственного журналиста, который выступил в их защиту, тут же уволили из газеты, да еще не дают нигде работать, поливают грязью и направили даже в писательскую организацию грязную характеристику на него?

Обещали разобраться, позвонить еще раз.

– Разберитесь, – пригрозил им братец, – иначе буду писать и самому Горбачеву.

Мой сон.

Совсем пустынный пляж, и только – мы с сыном загораем. Хорошо!.. Но вдруг вижу: бегут какие-то ребятишки… их много, и вот уже они возле Глеба… и окружают его, толкают, виснут на нем. Что делать? И начинаю кричать: – По-мо-ги-те!

А сегодня – опять: что снилось?.. не помню, но кричалось трудно, надрывно.

«Синдром страха» – говорят психиатры.

Да как же ему и не быть-то, если каждый раз в магазине удивляешься: смотрите-ка, еще макароны есть!.. ой, и копченую ставриду выбросили!.. да и яички можно достать, если хорошенько побегать.

А из головы не уходит: а вдруг и эта тонкая ниточка оборвется?

Ходил вчера Платон к тому ответственному секретарю, который подписал его характеристику, – «чтобы посмотреть ему в глаза», – и тот сказал: составлял, мол, ее Атаманов, член Союза писателей, а ему велел только подписаться.

– И вы подписали? – возмутился Платон. – Но это же подлость!

– Но когда вы писали свои критические статьи, ведь из-за них тоже кого-то увольняли! – нашёлся тот что ответить.

Встретил Платон и Нестева в коридоре, который тоже проголосовал за его увольнение, – а ведь когда-то почти друзьями были! – так он пригласил его к себе в кабинет и говорит:

– Хочу тебе помочь. Звонил мне редактор многотиражки, ищет сотрудника…

– Во-первых, – прервал его Платон, – давайте будем на Вы. А во-вторых… Нет, не нужна мне ваша помощь, не хочу быть обязанным… Вам.

– Да я и сейчас проголосовал бы за снятие тебя с работы, – разозлился тогда Нестев и поправился: – вернее… Вас, и с характеристикой тоже согласен.

– А не считаете ли Вы, что поступаете, как те, что в тридцать седьмом подписывались под доносами, после которых расстреливали невинных?

Нет, он так не считает. Вот так и поговорили вчера… почти друзья когда-то.

А сегодня Платон сам звонил редактору многотиражки Ирмаша, – там есть место в газете, – и вначале тот вроде бы согласился взять Платона, а потом отказал.

Ходил он и в Обком к Артюхову, зав. сектором печати, а тот и начал:

– Ты же оскорбил всех в «Рабочем»… Да и мест сейчас нет даже в многотиражках, вот только если в Злынку…

Но со Злынкой мы подождем.

И все же подал Платон иск – впервые журналист судится с газетой! – на «Рабочий» за свое увольнение, и сегодня вызывали его к судье, а пришедшие от газеты Нестиков и Атаманенков, сказали, что он их всех оскорбил.

– Когда я вас оскорбил: до голосования об увольнении или после? – спросил Платон.

Признались, что – после. Тогда судья сказала, что оскорбление вообще не может быть причиной для увольнения.

Предварительно назначили суд на пятницу.

Встречался Платон в Обкоме с секретарем по идеологии Погожиным и еще кем-то. Вначале говорил им о СОИ, о том, что ее зажимают, не дают помещения для проведения собраний, а потом стал даже и выговаривать, что не идут на диалог с ними, не отдают людям свою больницу и приводил в пример Астраханский Обком, который уже отдал. Потом и о себе рассказал, об увольнении, о характеристике «Рабочего», о том, что никуда не берут на работу, даже в многотиражку, а Погожин опять:

– Но вы же оскорбили журналистов, назвав их рабами.

Вот иногда и думается: нет, никогда не победить нам этих паразитов, что сидят на нашей шее и пьют кровь! Вот когда высосут всю, только потом… От всего этого особенно страшно бывает ночами, – всё усложняется, гнетёт, давит. Поэтому днем пытаюсь заниматься самогипнозом… как сейчас: вот сижу за столом, смотрю в окно: какой солнечный, радостный день сегодня! А предо мной – чашка с крепким чаем, мед, звучит тихая мелодия на флейте. Ощути все это, вбери в себя! Ну, еще раз, еще!

И получается. Живительный ток бежит, наполняет, шумит где-то в темени, бьется в висках, но… Надолго ли?

Летучка. Все эти дни обдумывала: как бы разбить Носову спокойно, аргументировано? Как не поддаться эмоциям? И, казалось, что они уже улеглись, но… как только заговорила:

– Мне пришлось быть участницей события, которое освещала Носова, так вот… – и меня понесло: – В ее репортаже было много лжи. – Вижу, как перекошенной маской ляпает передо мной ее лицо:

– Это что еще за обвинение?

– Носова, дайте мне говорить, – перебиваю ее. – Побудьте хотя бы пять минут в положении СОИвцев, которых вы оклеветали. – Она выкатывает глаза, ехидно смеется, и тогда совсем срываюсь: – Вы воспользовались тем, что трибуна у вас, а не у них! Вы оболгали бескорыстных и честных людей, обозвав их черносотенцами. – Она вскакивает, выбегает из зала. Говорить без нее?.. И продолжаю: – Носова считает себя честным журналистом и честным коммунистом, но если бы и впрямь была таковой, то пригласила бы СОИвцев в студию и в открытой полемике доказала свою правоту. – У Корнева выкатываются глаза, он пытается прервать меня, а я почти кричу: – И как она могла так кощунствовать, сказав, что академик Сахаров поддержал бы ее! Она же воспользовалась его добрым именем, оклеветав порядочных людей, которые сбрасываются по копейке, чтобы издать вот этот «Вестник правды»! – и поднимаю его высоко над головой.

Что-то говорит мне Корнев, машет рукой Афронов, шумит летучка… и возвращается в зал Носова с какими-то листками… текстом своей передачи?.. трясет ими над головой, орет, но Корнев уже подводит итог:

– Да, Носова отличный журналист, она корректно говорила о СОИ, – и почему-то усмехается: – Но почему Галина Семеновна все так горячо восприняла?

И предлагает отметить ее передачу. Афронов согласно кивает головой, бросает быстро в зал:

– Кто против, кто воздержался? Никого? Вот и хорошо.

И все поднимаются.

И состоялся суд. От «Рабочего» пришли Атаманенков и мой однофамилец Сафонов.

Еще раз постарались облить Платона грязью: он, де, со всех работ увольнялся со скандалами! Тогда Платон отдал судье свою статью о СОИ, из-за которой его уволили, а она прочитала и говорит:

– Не вижу в ней ничего такого, из-за чего надо увольнять журналиста. Тем более, что в «Рабочий» поступило уже более сорока писем, в которых люди возмущаются статьей Илларионова против СОИ.

Удивительная женщина эта судья!.. И решение суда пока отложили, – дело неординарное, впервые журналист судится с газетой и поэтому надо проконсультироваться в Москве.

Веду «Эстафету» Сомина: он берет интервью у Илларионова, того самого, который разгромил СОИ в «Рабочем», да и сейчас обвиняет их в политизации требований, в том, что агитируют в автобусах, пишут листовки, пытаются создать альтернативную партию.

– А что, разве это запрещено конституцией? – так это запросто прерывает его Лев Ильич.