Дорога к родному дому. Рассказы

Долгие годы ничего о нём не знала и вот… «Это я, Пишулин, ты помнишь меня?» – был первый его вопрос в Интернете. Он, мой бывший поклонник и журналист районной газеты, который в юные мои годы, сделав предложение и получив отказ, уехал на Дальний Восток. Но тогда я ответила, всё же маскируясь и проверяя адресата: «Когда-то знала парня, который жил…» и назвала мой городок. И он тут же ответил: «Ну да, это я, я! Василий. Может, вспомнишь, как танцевали в парке, а потом я провожал тебя домой и нас всегда встречала ваша белая собачка по имени Ласка?» Да, это был он. И написала: «Где ты теперь?» «Живу на берегу Енисея и так сталось, что теперь ощущаю эти края своей родиной». Ну, а потом – слово-за слово и выяснилось, что скоро приезжает в мой городок, в котором живёт моя мама, навестить родственников, и если буду не против, то хотел бы встретиться. И была встреча. И распахнул Василий передо мной дверь в мир, который был совсем незнаком – мир жизни на берегах далекой реки Енисей.

Мы сидим возле того места, где когда-то была танцплощадка, на которой кружились с ним в вальсе, и он грустит:

– Как же всё изменилось! Ничего от прошлого не осталось. А помнишь…

И начинает вспоминать те далекие дни, когда этот парк назывался Городским садом, когда каждый вечер здесь играл духовой оркестр, когда вон на том месте был неработающий фонтан в виде круглой чаши, на краях которой белели три маленькие фигурки львят, смотрящих на предполагаемые струи воды…

– Василь, – мягко прерываю его, – можно я тебя так поназываю… как в давние годы?

Улыбнулся:

– Да, конечно… – Опустил глаза и в лице промелькнуло нечто давнее: – И это мне даже очень приятно.

– Так вот, Василь, жизнь идёт, бежит, летит, всё течет, всё изменяется, так зачем же грустить? Я тебе рассказала о себе, а теперь расскажи-ка ты о том, как живётся там, на далёком Енисее?

– Да живём… – И помедлил, поводив взглядом пробегающего мальчишку: – А вернее, выживаем. И говорю «выживаем» не для того, чтобы вызвать жалость, а потому… – Замолкает, смотрит какое-то время на детишек, пытающихся раскачаться на качелях, и я слышу: – Когда уезжал отсюда, то увозил с собой в душе робость: как я там буду?.. в чужих-то краях, в чуждой среде, в суровой сибирской тайге?

– Почему непременно в тайге? Там есть и большие города, а журналисту в них…

Усмехается:

– А я туда ехал не как журналист. Ведь сразу решил, что стану промысловиком-охотником.

– Господи, почему такой крутой поворот?

– А вот так… Почему-то решил тогда… когда ты не… – И взглянул, улыбнулся, но не продолжил. – Решил сразу и бесповоротно: нет, не хочу быть журналистом. Надоело исхитряться, врать, подчиняться партийным «товарищам»[8 - Товарищ – термин, означающий друга или союзника; также форма обращения в антимонархической, революционной или советской среде, СССР, а также многих социалистических странах, партиях и организациях левой ориентации.]. Стану-ка я человеком, который – сам по себе, и которому никто не указывал бы что делать. А как раз тогда вычитал в газете, что на Енисее нужны промысловики-охотники, вот и…

– Но ты же… – взглянула вопросительно.

И он догадался:

– Ну да, охотник из меня был так себе… лишь с батей иногда с ружьем в лес ходили, но на Енисее были инструктора, вот и…

Василий снова замолк, словно вспоминая что-то, но встрепенулся:

– Ничего, выучился. А, вернее, пришлось учиться, когда забросили с собакой, консервами и мешком сухарей на несколько месяцев в тайгу. Жить захочешь, выживешь. Сразу всё пришлось постигать за четыре месяца охоты. И кулемки делать, и костер из сырых дров разжигать, и с собакой общий язык находить, чтобы кормила, избушки рубить, путики к ним прокладывать…

– Подожди, подожди… – замотала головой, – ты забываешь, с кем говоришь. Я же не знаю, что значит кулёмки, путики и зачем избушки надо было рубить?

Засмеялся:

– Ой, прости, и впрямь… Ты если что, спрашивай, а то я… Да кулёмки – ловушки для соболя, которые делаем через каждые сто, сто пятьдесят метров, а путики – тропы к лобазам… избушкам, утеплённым мхом и землёй и на высоких столбах…

– На курьих ножках? – усмехнулась.

– Ага, от медведей. А то заберутся, переломают всё, повыбросят… Так вот, завозим в эти лобазы по девяносто буханок хлеба, другие продукты, а они разбросаны по территории охотника в восемьсот квадратных километров через каждые сто километров.

– Ой, теперь ты прости. Неужто у одного охотника такое огромное пространства?

– Так и есть, – усмехнулся. – Тебе, жителю этой скученности, в которой живёшь, трудно поверить, но… – Он встал и жестом предложив пройтись по парку, зашагал рядом: – А потом возвратился в станок… в село, на вырученные за мех деньги купил домик и зажил.

– Сразу решил там остаться или?.. – спросила, тут же поняв неуместность своего вопроса.

– А вообще-то «зажил» – не то слово. Точнее – начал пробовать жить. Знаешь, попасть из относительной цивилизации в такой быт, как там… – Остановился, усмехнулся: – Станок человек в триста, врач и милиционер за сто пятьдесят километров, один магазинчик, в который продукты завозят вертолётом раз в неделю, а муку – в навигацию, с мая по сентябрь… В общем, условия еще те… но простор, красота! Широченный Енисей с восходами над высоким берегом, бескрайние леса с высоченными кедрами и воздух обалденный! А главное, не покидающее ощущение, что я наконец-то выпрямился, стою перед этой красотой и дышу всей грудью.

Я усмехнулась, и он заметил это:

– Что, литературщиной пахнуло? – И, не получив ответа, добавил: – Но то, о чем говорю, правда, а что не могу как-то иначе… Так это моя профессия журналиста сказывается.

– Ладно, – взглянула: – Дело не в том. Главное, что я столько нового узнала… станок, кулёмки, путики, восход над высоким берегом Енисея… – И улыбнулась как можно ласковее, пошла: – Ты давай, рассказывай, Василёк. И впрямь для меня всё это ново и очень интересно. И как ты вживался в эти просторы? – подтолкнула вопросом.

– А вот так и вживался, – пошёл рядом. – Прежде всего научился топором не только кулёмки строить и избы рубить, но и всё остальное делать, ведь топор самый необходимый инструмент в тех краях. Знаешь, там говорят: если б не клин да мох, то плотник сдох.

– Ну, мох… вроде понятно для чего, а вот при чем тут клин?

– Да не тут… – рассмеялся, – а там. А там клин, вырубленный топором, нужен для того, чтобы расщеплять ель на дерёво, из которого потом делают лыжи, ведь на купленных далеко не уедешь, только на своих… И не сразу я научился их делать, только на четвертый раз и получились, а то начну нос загибать в бале… в приспособлении, и трещина, трещина… Для этого нужен опыт, сноровка… – Помолчал, приостановился, взглянул: – Знаешь, у нас постоянно надо думать о своей работе, иначе не выживешь, а у вас… Сходил на работу, пришел домой и всё, отдыхай.

– Да нет… ну как же… я тоже… – залепетала, а Василь усмехнулся:

– «Тоже», да не тоже… Если ты сделаешь что-то не так, то тебя начальники поправят, а у нас… Не наловил рыбы, не настрелял во время перелёта гусей, уток, вот и…

– Жалко птичек, – вырвалось. – Ведь нечаянно можно и лебедя…

– Можно… но охотники их гонят с выв… – Взглянул: – Ну, с небольших озёр, остающихся после половодья, и гонят потому, что если лебеди сели, то гуси уже не опустятся. На эти вывы потом садятся утки, гоголи, кряквы, чернецы, которых…

– Которых вы и убиваете? – взглянула с упрёком.

Василий помолчал, сделал несколько шагов и только потом услышала:

– У нас не говорят «убить». У нас говорят «добыть». И пойми, ведь зарплату в нашем станке получает немногие и большинство живёт тем, что добывает на охоте, в реке, на своих огородах за короткое лето, когда и в июне может выпасть снег. Правда, выручают белые ночи, успевают овощи вырасти, но основное дает охота, вот весной и плывут каждый – в свой балОк… ну, сарайчик на озерцах, в котором живут во время весновки… – И снова взглянул: – Поясняю, поясняю. ВеснОвка – весенняя охота и ловля рыбы на озерцах.

Мы вышли из парка и пошли по улице, спускающейся к реке. Когда-то шли с ним этой дорогой вот так… но держась за руки. Господи, как же давно то было! Интересно, а помнит ли он об этом? Спросить? Нет, не буду, а спрошу вот о чем:

– Василь, а как ты?.. Женился ли, есть ли дети?

Но он ответил не сразу:

– А ведь по этой дорожке когда-то мы с тобой… – улыбнулся и, махнув рукой, продолжил: – Женился… Но когда дети…

– И кто да кто? – перебила.

– Дочь почти взрослая и сынишка… Так вот, когда они подросли и жена упорно стала проситься в Красноярск, то я и купил им там квартиру. Звала меня с собой, но я… – И поддал ногой попавшуюся на дороге палку: – А я не поехал. Ну не мог я снова отдать себя в рабство после того, как почувствовал свободу! Но частенько наезжаю к ним, ведь я же кое-что пишу для краевой газеты, да и по детям скучаю.

Замолчал. Наверное, эта тема для него и теперь больная, надо уйти от неё. И спросила первое попавшееся:

– Скажи, – а не надоедает ли есть толькорабу, рыбу, рыбу?

Засмеялся: