– В Москву. Неделю работаю, неделю дома, сынишка родился полгода назад, жена детдомовская, трудновато без бабушек-дедушек, а мои далеко, да и со здоровьем у них проблемы.
– Бог в помощь, всё будет хорошо, – улыбнулась Ольга Сергеевна.
Лицо парня озарила улыбка, трогательная, наивная, он задумался и стал смотреть в окно.
– Здравствуйте, дорогие пассажиры! Прибор для поиска… – Ольга Сергеевна не расслышала. – Посвистишь, и он ответит, – продолжал продавец.
«О чём он?» – подумала Ольга Сергеевна.
Ближе к Москве народа становилось больше, как и продавцов.
– Прибор для поиска ключей – незаменимая покупка, демонстрирую вам его действие, – продавец посвистел в свисток, и в ответ раздался мелодичный звук то ли ключей, то ли другого предмета.
– Вот если бы так же легко можно было найти любимого человека, – сказал сосед напротив и, вздохнув, добавил. – Один раз и на всю жизнь.
Потом прошли продавцы носков и колготок, газет и журналов, средств защиты от клещей, комаров и других вредителей, продавали мороженое, орешки, шоколадки…
Прошла черноглазая смуглая, восточная женщина с чебуреками.
– Чебурэки-чебурэки, – громко, с акцентом зазывала она.
«Раньше продавали пирожки с капустой, картошкой, а теперь одни чебуреки», – с грустью подумала Ольга Сергеевна.
– А теперь у нас одни чебуреки, – сказала бабушка в белом платочке, сидящая напротив, как будто прочитав её мысли.
Из задумчивости Ольгу Сергеевну вывел певец с гитарой, появившийся в начале вагона, в трёх метрах от неё. Это был крепкий сероглазый мужчина лет пятидесяти, одетый в военную форму. Он смотрел ей прямо в глаза и будто только для неё, с чувством, громко и выразительно запел:
Призрачно всё в этом мире бушующем,[24 - Песня «Есть только миг», музыка – Леонид Дербенёв, слова – Александр Зацепин.]
Есть только миг, за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим…
Двое мужчин, стоящие рядом, дружно, во весь голос подхватили, словно только этого и ждали: "А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг…"
Ольга Сергеевна рассмеялась, глядя на вдохновенных артистов, и невольно стала негромко подпевать: "Счастье дано повстречать иль беду ещё…"
Оказалось, те двое, что подхватили песню, были такие же пассажиры, как все. Когда троица закончила, раздались аплодисменты. Потом бросали денежку в сумку. Проходя мимо Ольги Сергеевны, главный певец улыбнулся ей и помахал рукой.
Перед Клином снова появились цыганки:
– Ай, кому погадать, нагадать! Дай руку, красивый!
– Знаете, – обратилась к Ольге Сергеевне ближайшая соседка, – мою знакомую вот так обчистили до нитки. На станции тоже подошли, заговорили, загипнотизировали, она их к своему дому подвела да вынесла деньги, и немалые. И потом они её подкарауливали, и она всё выносила и выносила деньги, целый месяц это продолжалось, пока муж разобрался. Такой ужас, просто напасть.
– Помогите ради Бога, помогите, прошу вас, буду молиться за вас, ваших детей, за всю вашу семью, посмотрите, люди добрые, на меня, – громко взывал к помощи хрипловатый женский голос.
Ольга Сергеевна с трудом разглядела в проходе молодую девушку инвалида, маленькую, худенькую, ноги у нее были ампутированы до половины бёдер, она передвигалась, сидя на маленькой тележке и отталкиваясь от земли руками в грязных резиновых рукавицах.
«Как после войны», – горестно вздохнула Ольга Сергеевна, раскрывая кошелёк.
Все пассажиры тоже давали милостыню несчастной.
На пригородных платформах асфальт был мокрый от тёплого летнего дождя, уютно шелестящего по крышам. А в Москве в это время расцветала липа…
Она манила к себе
своим светом,
трепетно дрожащим в ранней утренней дымке, ослепительно-ярким в знойный летний день, льющимся золотым потоком осенним вечером, мерцающим и серебристым лунной ночью…
манила цветом,
красным от всполохов зари морозным зимним утром, оранжевым от сияния спелых гроздей рябины, манила жёлтым листом, зависшем в седой осенней паутине между деревьями, манила зелёным покрывалом весенней зелени и голубой россыпью упавших с неба незабудок, манила синей черникой, собранной в тенистом овраге и фиолетово-бордовыми соцветиями сирени, случайно выросшей рядом с юными осинками…
она манила запахом
свежести после летнего ливня, благоуханием цветущих трав и земляники, грустным ароматом опавших листьев, запахом сена и первых снежинок, упавших на ладони…
манила звуками
дрожащих на ветру листьев и дождя, шелестящего между деревьями, раскатами грома, жужжанием шмеля над клевером, гаданием кукушки и шуршанием ёжиков в траве…
…это была поляна на опушке леса, рядом с моим домом, совсем близко…
Ле-на! Ле-на!
– Ле-на! Ле-на! – кричал перед окнами роддома высокий худощавый парень с длинными волосами, в джинсах и тёмной футболке.
– Ле… – он неожиданно замолчал, потому что рядом остановилась немолодая женщина в белом халате и косынке, завязанной сзади – то ли акушерка, то ли медсестра.
– Ты что же это так раскричался, не на футболе ведь, – строго сказала она и, помедлив, спросила. – Жена?
– Жена. Увидеть хотел.
– В какой она палате?
– В одиннадцатой.
– Это на первом этаже. Скоро всех мамочек переведут на второй, а пока они ещё здесь, ладно, иди уж к своей ненаглядной, окошко её второе от угла справа.
– Спасибо. Она сказала – позови меня.
– Позови её, милый, позови, кормление у них сейчас… только недолго. И вот ещё, – женщина улыбнулась, – ты погляди-ка, что на заборе пишут и пишут… и ведь стираем, закрашиваем каждый раз, а всё равно – на следующий день снова.
Парень оглянулся, сзади на заборе, поверх ещё свежей краски большими буквами было написано: «Люблю тебя!». Он засмотрелся, а когда повернулся, женщина в белом халате уже ушла. Парень подошёл к приоткрытому окну – второму от угла справа, постучал, позвал:
– Ле-на!