Последняя ведьма Гарца

Глаза птицы заволоклись пленкой, Гризельда брезгливо разжала пальцы, и орел упал вниз дохлой курицей. После этого мы немного посидели на метле, как на лавочке, болтая ногами и веселясь. Поставленная, видимо, на ручник, метла неподвижно висела посреди блистающих розовым солнцем вершин Гималаев. Я обнимала спасенный чемодан то ли с шишками, то ли с золотом, а Гризельда возмущалась:

«Нет, ты подумай только, какая наглость! Какое вероломство! Какое коварство! И ведь выведал, что без техосмотра я не имею права лететь на предельной скорости! О, он всегда был таким, ты его не знаешь!»

Я испугалась, что Гризельда прямо сейчас, в этом подвешенном состоянии, начнет рассказывать очередную легенду и призналась, что устала, да и рука болит нещадно.

«О, конечно, милая Лиза! Возьми вот, выпей еще глоток!» – И она извлекла из складок сари знакомую темно-красную бутылочку с кровью. Боль утихла после двух глотков, рана затянулась, и, как всегда, мне стало тепло и спокойно.

«А теперь поспи. Давай сюда свое сокровище».

Она взяла у меня чемодан, мы снова уселись верхом на метлу, и Гризельда повела ее одной рукой, с тем же небрежным изяществом, с каким она сидела за рулем подаренного народу Индии белоснежного кабриолета. Я положила голову ей на спину и в самом деле уснула. Не знаю, долго ли мы были в пути, может быть, месяц, полгода или год, но проснулась я от внезапно наступившей тишины. В привычном тарахтении метлы возникли перебои. Гризельда повторяла свое заветное «шайсе, шайсе, шайсе», но что-то не срабатывало, звук несколько раз возобновился и прервался, а потом стало тихо. Мы с ускорением неслись к земле, кружа по спирали. Гризельда успела бросить метлу, которая разломилась на куски и полетела вниз палками и прутьями, схватила меня в охапку, и я почувствовала, как что-то дернуло меня вверх. Подняв глаза, я увидела над нами шелковый купол парашюта, в котором мешались вишневые и зеленые краски. Так вот для чего Гризельда нарядила нас в сари!

«Не бойся, мы в Гарце!» -крикнула она мне в ухо. – «В случае чего гномы найдут и соберут наши кости!»

Две женщины и один чемодан, который, несмотря на Индию, так и не просох после купания в Ильзе, были все же слишком большой тяжестью для одного парашюта. Внизу был лес и серьезные шансы на жесткую посадку.

«Садимся в реку! Где-то здесь Боде!» – объявила Гризельда и подтянула стропы с одной стороны.

Боде, корона, болото, пес-людоед, услужливо напомнил мне внутренний голос, который весь полет гнусно молчал и ничем не помог нам в схватке с орлом. Конечно, я бы предпочла посадку в Ильзе, поскольку принцесса безусловно лучше людоеда, но меня никто не спрашивал. Река показалась внезапно, она будто летела нам навстречу, мы крупным метеоритом ухнули в воду и быстро ушли на дно. В темноте я из последних сил пыталась выпутаться из строп и избавиться от накрывшего меня парашюта, но нежный шелк был бесконечен и в нем не было выхода. Последним ощущением, перед тем, как потерять сознание, было прикосновение к телу чего-то скользкого и шершавого, наподобие рыбьей чешуи.

Такси с великаном

Я очнулась от солнца, светившего мне прямо в глаза. Рядом сидела Гризельда, горестно рассматривая заботливо собранные в кучу обломки метлы и ворох прутьев. Сверху на меня капала вода и раздавался визгливый хохот. Я подняла голову и увидела двух голых девиц с белесыми волосами и мокрыми рыбьими хвостами. Девицы сидели на ветке дуба и заливались смехом. Отчетливо пахло рыбой. Одна из девиц съехала вниз по ветке и пощекотала меня хвостом. Вторая рвала парашютный шелк на полосы, хихикала и приговаривала:

«Это будет рубашечка! И на юбочку хватит! И накидка! И я пойду на танцы в курзал искать себе милого дружочка!»

«Спасибо, девочки!» – сказала Гризельда, отрываясь от скорбного созерцания останков метлы.

«Пожалуйста, фрау Вильдфрухт! Так жалко, что вы не захотели утонуть! Уж как было бы весело!»

Русалки сиганули в воду и саженками поплыли к другому берегу, поднимая фонтаны брызг и не переставая хохотать. Посередине речки обе нырнули, подняли из воды хвосты, и стали ими ритмично раскачивать. Солнце множеством радужек играло в чешуе. Все это уже выглядело, как соревнования по синхронному плаванию. Потом они взвились в воздух, плеснули в меня водой и проникновенно запели. Из слов я разобрала только «иди же к нам, будь нам сестрой», и этого оказалось достаточно, чтобы мне сразу захотелось искупаться. Гризельда удержала меня за плечо и сказала голосом школьной учительницы:

«До свидания, девочки! Спасибо за помощь!»

Русалки ушли под воду, блеснув на прощание плавниками, а Гризельда бережно сложила обломки и прутики в свою холщовую сумку, сорвала большой лопух и протянула мне:

«Оденься наконец!»

Пока я прикладывала лопух к разным местам, не зная, что в данном случае означает «оденься», Гризельда продолжала:

«Все исчезает, все уходят, вот и русалок только две осталось, и ты их не бойся, а раньше река ими кишмя кишела и было все иначе. Вот я тебе расскажу…»

Я представила себе этот густой рыбный суп и застыла с лопухом в руке, готовая покорно слушать.

«В старые времена водились в реке Боде русалки. Столько их расплодилось, что под вечер к реке лучше и не выходить было: сидят на прибрежных ивах, волосы золотые гребнями перламутровыми чешут, а человека завидят, так засмеют, защекочут и в воду утащат. Нраву эти красавицы были жестокого. Им человека погубить одна забава. Каждый год на Троицу приносил им народ из окрестных деревень, да даже и из самого Кведлинбурга, жертвы. Кидали в воду кур, собачек, кошечек, потому как знали: не сделать этого, так водяные духи за детьми охотиться будут. Чуть не углядишь, потонут. И вот рыбак один наловил как-то форелек в реке. Было это у того амбара с сеном, что между Тале и Трезебургом, там клев хороший. Припозднился он, домой шел уж затемно. Вдруг слышит, из мешка с рыбой голос: „Выпусти меня!“ Померещилось, думает, идет спокойно дальше. Дошел он до того места, где высокие скалы с обеих сторон реку сжимают, „Ворота“ называется, опять голос слышит: „Выпусти меня!“ Ему жутковато стало, но идет дальше, сам себя уговаривает, что быть такого не может, чтобы рыбы в мешке разговаривали. Но уж как третий раз крикнул голос: „Выпусти меня сейчас же!“, и маленький кулачок ему через мешок в спину стукнул, остановился рыбак, развязал мешок, посветил туда фонариком. А там! Среди форелек русалочка маленькая. Волосики что лунные блики в воде, глазки зеленые будто мокрая трава, и хвостик чешуей серебрится! На шее бусики из речного жемчуга, а в руках куколка, свитая из водорослей. Одно слово, дите! Ошалел рыбак от такой картины, взял да выплеснул от греха подальше весь мешок в реку, форелек вместе с русалочкой, и деру дал. Дома уже подумал, рыбок-то оставить надо было. Рыбки же не просились, мол, выпусти. Потом пивка себе налил, задумался, как принес бы он ту русалочку на графский двор: „Ваша милость, не желаете ли взглянуть на диковину?“, и как бы граф его наградил за такой подарок дорогим перстнем, а лучше тугим кошельком. А то ведь и продать можно было. Задорого бы красотка-русалочка пошла. Да только где она? Небось со своими всю ночь хвостом по лунной дорожке плещет. Эх ты, испугался нечисти, упустил богатство свое! Выпил еще пива и пошел спать. Когда же на Троицу пришли люди к реке и с поклонами жертвы стали кидать, не взяли их водяные духи. Всех кур и петушков волна подняла и на берег выложила. Те только отряхнулись. Подобрал народ птицу, пересчитал, да, все на месте, подивился, не знали что и думать. До прояснения причин на всякий случай решили речным духам даров больше не носить. И не носили. Но с той поры ни один ребенок в Боде не утонул.»

«Кстати, насчет рыбок, курочек и петушков!» – ловко подхватила я, едва дождавшись конца истории. – «У меня с самого утра, а может, уже и с июня маковой росинки во рту не было, если не считать маковой росинкой прозрачный бутербродик с дырками от сыра и несколько глотков крови!»

«Да!» – воодушевилась Гризельда. – «Сейчас мы поедем в Ильзенбург, пообедаем и я покажу тебе город!»

Если не попадем в Конго, продолжила я про себя. Вокруг был лес.

«И на чем же мы поедем? У нас больше нет ни осла, ни метлы…»

Гризельда рассмеялась, совсем как русалка:

«А мы вызовем такси! Ты в двадцать первом веке живешь, дорогая!»

Глядя в пространство прямо перед собой, она произнесла: