Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939-1945

Я оглядываюсь и вижу, что самолет выбрался из грозы и сейчас летит выше линии облаков. Нас освещает дневной свет! Вижу я также, что Шарновски прав. Две огромных дыры в каждом из крыльев доходят до главного лонжерона, и в них торчат обломки веток. Понятно, что потеря скорости объясняется этими дырами. Ими же объясняется трудность в управлении. Как долго наш доблестный «Ju-87» сможет продолжать полет? По моим прикидкам, я углубился на 50 километров за линию русского фронта. И только теперь я вспоминаю о бомбах, что несет самолет. Сбрасываю их, и это делает управление легче. При каждом вылете мы обычно встречаемся с вражескими истребителями. Сегодня они могут нас сбить без труда – сурового взгляда достаточно, чтобы мой самолет упал на землю. Но я не вижу в воздухе ни одного вражеского истребителя. Наконец пересекаю линию фронта и медленно приближаюсь к нашему аэродрому.

Я приказываю Шарновски быть готовым выброситься из самолета в случае, если я не смогу справиться с управлением. В голове всплывают недавние ужасы: ревет буря; я судорожно тяну на себя ручку, чтобы выйти из пике и заставить нормально работать приборы; самолет летит на низкой высоте, в любой момент готовый столкнуться с землей. По всей видимости, тогда-то я и прошелся над лесом – или над двумя одиноко стоящими березами – и получил в крыльях дыры с ветками. Было невероятной удачей, что деревья пришлись на крылья, а не на винт, поскольку в этом случае самолет потерял бы управление и через несколько секунд рухнул на землю. Продолжать полет после удара деревьев по крыльям и благополучно доставить пилотов домой был способен только один самолет на свете – «Ju-87».

Полет до аэродрома занял намного больше времени, чем мне бы хотелось, но вот я увидел впереди Сольцы. Наконец я могу расслабиться и опустить плечи. В Сольцах есть несколько истребителей, так что скоро мы будем на земле.

– Шарновски, вам надо выброситься над полем.

Я не знаю, в каком состоянии машина и как она поведет себя при приземлении с двумя отверстиями в крыльях. Не нужно лишних жертв.

– Я не прыгну. Вы прекрасно выполните посадку, – отвечает мой бортстрелок почти спокойным тоном.

Что можно сказать на это?

Аэродром уже под нами. Я гляжу на него иначе, чем раньше, – теперь он кажется мне домашним и родным. Здесь мой «Ju-87» сможет отдохнуть; здесь мои друзья, здесь много знакомых лиц. Где-то здесь висит мой китель, в одном из карманов которого лежит полученное из дому письмо. Что там писала моя мать? Дети должны читать письма своих матерей более внимательно!

Внизу все выстроились в шеренгу – им ставили задачу для следующего вылета, но в данный момент уже пора было расходиться. В таком случае было принято поторапливаться. А сейчас летчики не расходились – они глазели на мой самолет. Придется приземлиться в другом секторе аэродрома, причем, для надежности, на довольно большой скорости. Отойдя на приличное расстояние, делаю заход. Самолет катится по земле, несколько пилотов бегут за ним следом. Я выбираюсь из кабины, за мной следует Шарновски с совершенно бесстрастным видом. Нас окружают коллеги, радостно хлопают по спинам. Я поспешно прокладываю путь сквозь приветствующую меня толпу и докладываю командиру:

– Пилот Рудель вернулся с задания. После контакта с землей в районе цели самолет к полетам непригоден.

Командир жмет нам руки, на его лице улыбка. Затем, покачав головой, он направляется к штабной палатке. Само собой разумеется, нам приходится пересказать свою историю пилотам. Они, в свою очередь, поведали нам, что их построили, чтобы выслушать сообщение командира.

«Пилот Рудель и его экипаж попытались сделать невозможное, – сказал он. – Попытались атаковать цель, несмотря на шторм, и погибли».

Когда командир сделал вдох, чтобы начать следующее предложение, в воздухе появился наш побитый «Ju-87». Командир побелел еще больше и распустил строй. Даже сейчас в палатке он не мог поверить, что я не умышленно полетел к земле во время шторма, а просто пытался отвернуть от его самолета, когда тот внезапно совершил разворот.

– Уверяю вас, что это было не нарочно.

– Ерунда! Вы отличаетесь подобными выходками. Вы приняли решение атаковать железнодорожную станцию.

– Вы меня переоцениваете.

– Будущее покажет, что я прав. Кстати, скоро мы летим на ту же цель.

Часом позже я уже летел следом за ним на другой машине в районе Луги. Вечером я игрой пытаюсь снять нервное напряжение и физическую усталость. После этого сплю как убитый.

На следующее утро наша цель – Новгород. Под нашими бомбами рушится большой мост, что соединяет берега Волхова. Советы пытаются перебросить с севера как можно больше людей и грузов через Волхов и Ловать, пока не стало слишком поздно. Это вынуждает нас разрушать мосты. Наши действия останавливают противника, но ненадолго – мы очень скоро понимаем это. Некоторое время спустя между разрушенными мостами появляются понтоны – таким образом Советы компенсируют ущерб, нанесенный нашими бомбами.

Постоянные боевые вылеты без отдыха приносят усталость; иногда результаты нашей работы обескураживают. Командир быстро это замечает. Теперь задания командования, переданные в полночь и позже по телефону, должны выслушивать и записывать два пилота. Часто эти записи разнятся, и один пилот обвиняет другого в неверном понимании приказа. Причина ошибок – общая усталость.

Я и командир эскадрильи получаем распоряжение совместно выслушивать полуночный инструктаж для авиаполка. Однажды ночью в палатке раздается звонок. На линии командир полка.

– Штейн, мы встречаем истребители сопровождения завтра в пять утра над Батецким.

Точное место очень важно. Подсвечивая фонариком, мы ищем на карте Батецкое, но не находим. Мы даже не знаем, где его искать. Наше отчаяние столь же велико, как просторы России. Наконец Штейн произносит:

– Прошу прощения, я не могу найти это место на карте.

Полковник в ярости, в его рассерженном голосе явственно слышится берлинский акцент.

– Вот как! Вы называете себя командиром эскадрильи и не знаете, где находится Батецкое!

– Вы не могли бы дать координаты? – просит Штейн.

Долгая пауза, которая тянется, казалось, бесконечно.

Я поглядываю на Штейна, он – на меня. Затем трубка внезапно оживает.

– Черт меня побери, если я знаю, где оно находится, но я передаю трубку Пекруну. Он знает, где это.

Его адъютант объясняет точное местоположение маленькой деревушки на болотах. Странный парень наш полковник – когда он сердит или когда хочет выглядеть дружелюбным, у него прорезывается берлинский акцент. В области дисциплины и системы наш полк обязан ему многим.

Глава 4

БИТВА ЗА КРЕПОСТЬ ЛЕНИНГРАД

Эпицентр боевых действий перемещается все севернее. Из-за этого в сентябре 1941 года нас переводят в Тырково, севернее Луги. Мы ежедневно летаем над прилегающими к Ленинграду районами, где наши армии ведут наступление с запада и с юга. Расположение города между Финским заливом и Ладогой дает преимущество защитникам, поскольку направлений наступления немного. Некоторое время продвижение идет медленно. Иногда создается впечатление, что войска чего-то ждут, оставаясь на месте.

16 сентября капитан Штейн вызывает нас на совещание. Он объясняет положение на фронте и говорит, что особенную трудность в продвижении создает русский флот, который двигается на небольшом расстоянии от берега и поддерживает войска огнем своих крупнокалиберных орудий. Русский флот базируется в Кронштадте, на острове в Финском заливе, являющемся крупнейшей военно-морской базой СССР. Примерно в 20 километрах к востоку от Кронштадта располагается ленинградская гавань, а к югу – порты Ораниенбаума и Петергофа. К двум этим городам стянуты крупные силы противника. Они располагаются на полоске берега длиной примерно 10 километров. Нам дают указание отметить на наших картах позиции очень точно, чтобы иметь возможность узнать в полете нашу фронтовую линию. Мы уже догадываемся, что нашей целью будут скопления русских войск, когда Штейн вдруг делает внезапный поворот. Он возвращается к русскому флоту и объясняет, что главными нашими целями будут два линкора – «Марат» и «Октябрьская революция». Корабли имеют водоизмещение около 23 тысяч тонн каждый. Там же располагается четыре или пять крейсеров, и среди них «Максим Горький» и «Киров», а также множество эсминцев. Эти корабли постоянно меняют свое положение, чтобы поддержать наземные войска разрушительным и точным огнем.

Однако линкоры курсируют только в глубоководном проливе между Кронштадтом и Ленинградом. Наш полк только что получил распоряжение атаковать русский флот, расположенный в Финском заливе. Обычные бомбардировщики, как и обычные бомбы, применять нельзя из-за сильного огня противовоздушной артиллерии. Штейн сообщает, что ожидается прибытие 1000-килограммовых бомб со специальным детонатором, с помощью которых можно будет выполнить поставленную цель. Бомба с обычным детонатором взрывается на палубе и, хотя повреждает корабельные сооружения, потопить корабль не способна. Успеха можно ожидать, используя только детонаторы, которые срабатывают, когда бомба пробивает палубу и проникает глубоко в корпус корабля.

Через несколько дней, при отвратительной погоде, мы внезапно получаем приказ совершить налет на линкор «Марат» – этот корабль замечен в бою разведывательным патрулем. Погода плохая вплоть до Красногвардейска, располагавшегося к югу от Ленинграда. Плотность облаков составляет пять и семь десятых; нижняя кромка находится на высоте 720 метров. Это означает полет через слой облаков, который в месте назначения имеет толщину 2 тысячи метров. Весь полк поднимается в воздух и берет курс на север. Летит тридцать самолетов. Распоряжение сверху предусматривало использовать восемьдесят, но число самолетов в этом деле – не решающий фактор. К сожалению, 1000-килограммовые бомбы еще не прибыли. Поскольку одномоторные «Штуки» не приспособлены к слепым полетам, наш первый номер вынужден показывать незаурядное мастерство, используя всего несколько приборов. Остальные самолеты следуют друг за другом так тесно, что постоянно создается угроза столкновения. Полет в густых темных облаках вынуждает держаться друг от друга на расстоянии 3–4 метра между концами крыльев. При отклонении мы рискуем либо оторваться от остальных самолетов, либо врезаться с полными баками в соседний самолет. От этой мысли испытываешь страх. В подобных погодных условиях безопасность всего полка в огромной степени зависит от искусства нашего первого номера летать по приборам.

Ниже двух километров мы оказываемся в густых облаках. Видно, как отдельные машины, выбившиеся из строя, пытаются вернуться на место. Земля по-прежнему от нас скрыта. Судя по часам, мы скоро окажемся над Финским заливом. Здесь слой облаков становится тоньше. Ниже нас наконец мелькает чистое небо. Под нами – вода. Теперь нам следует найти цель – но где мы находимся? Ответить на этот вопрос невозможно – облака кажутся бесконечными. Нет, густота облачности вовсе не пять и семь десятых – мы видим только облака с очень редкими промежутками. Внезапно через один такой промежуток я замечаю что-то и немедленно связываюсь с капитаном Штейном по радио.

– Кениг-2 – Кенигу-1… Пожалуйста, ответьте.

Он немедленно откликается:

– Кениг-1 – Кенигу-2… Слушаю.

– Вы здесь? Я вижу под нами большой корабль… думаю, линкор «Марат».

Мы еще беседуем, когда Штейн теряет высоту и исчезает в облаках, не закончив фразу. Я тоже ныряю вниз. Пилот Клаус на другом штабном самолете следует за мной. Теперь я могу хорошо разглядеть корабль. Это определенно «Марат». Усилием воли подавляю волнение. Следует собраться и мгновенно оценить ситуацию; на все есть считаные секунды. Именно мы должны нанести решающий удар – вряд ли все пилоты смогут воспользоваться промежутком между облаками. Этот промежуток передвигается; передвигается и «Марат». Противовоздушная артиллерия не может вести по нас эффективный огонь, пока мы не снизимся до высоты 700 метров – нижней кромки облаков. Пока они могут стрелять, только ориентируясь на звук, а этот огонь не точен, что для нас хорошо: можно спикировать, сбросить бомбы и снова уйти в облака! Штейн уже сбросил бомбу. Она падает мимо, хотя и совсем рядом с кораблем. Я нажимаю на спуск бомбосбрасывателя… точно. Моя бомба разрывается на палубе. Жаль, что она весит всего 500 килограммов! Но все равно – я вижу пламя. Приходится сдерживать желание пролететь над кораблем и оценить результат – противовоздушная артиллерия открывает бешеный огонь. Советские зенитчики к этому времени сообразили, откуда летят «проклятые „Штуки“», и стреляют в этом направлении. Нам подвертывается большое облако, и мы поднимаемся в него. Наверняка в следующий раз условия не будут столь же благоприятны.

По возвращении мы начинаем теряться в догадках: насколько сильными были повреждения в результате прямого попадания? Специалисты по кораблям утверждают, что с бомбами столь малого калибра общий ущерб невелик. Оптимисты пытаются им возражать. Словно в подтверждение их слов, разведывательный патруль через несколько дней приносит весть, что, несмотря на продолжительные поиски, корабль обнаружить не удалось.

А тем временем от попадания моей бомбы в течение нескольких минут тонет крейсер.

Но после первого вылета наша удача исчезает вместе с непогодой. В ослепительно-голубом небе мы встречаем бешеный огонь зениток. Я больше не видел ничего подобного за все время войны. Наша разведка оценивает мощь противовоздушной артиллерии в сотню стволов, собранных в районе нашей цели на площади в 10 квадратных километров. От выстрелов возникает целое облако разрывов. Звук порой от них громче, чем от наших собственных пушек. Мы слышим не одиночные разрывы – скорее это шум бури, предвещающей наступление Судного дня. Плотный огонь начинается, как только мы подлетаем к береговой полосе, которая все еще находится под советским контролем. Позднее начинаются налеты на Ораниенбаум и Петергоф; поскольку это гавани, их сильно защищают. На воде множество понтонов, барж, судов и совсем маленьких корабликов – и все они снабжены противовоздушной артиллерией. Устье ленинградской гавани защищено от наших подводных лодок огромной стальной сетью, которую поддерживает череда торчащих из воды блоков. И даже с этих блоков по нас ведется огонь.

Еще 10 километров вглубь – и мы видим остров Кронштадт с его огромной морской бухтой и городом с тем же именем. Как гавань, так и порт хорошо защищены, и, помимо этого, в гавани на внешнем рейде в непосредственной близости от нас стоит на якоре весь Балтийский флот. И он создает смертоносную завесу заградительного огня. Мы со Штейном летим в возглавляющих бомбардировщики штабных самолетах на высоте 3–3,5 тысячи метров. Это очень низко, но, в конце концов, нам надо поражать наши цели. При пикировании мы используем воздушные тормоза, чтобы снизить скорость. Это дает больше времени для того, чтобы увидеть цель и скорректировать задачу. Чем точнее мы определим задачу, тем эффективнее будет результат. Используя воздушные тормоза, мы делаем свои самолеты более уязвимыми, лишаемся возможности быстро уйти вверх после пикирования. Но в отличие от самолетов, которые следуют за нами, мы используем другую тактику, чтобы уйти из зоны огня, – не поднимаемся вверх, а уходим низко над водой. Этот маневр позволяет избежать огня наземной зенитной артиллерии, расположенной на узком пространстве береговой полосы. Когда мы отлетаем далеко от кораблей, то наконец переводим дух.

Мы возвращаемся на аэродром в Тырково после полетов в состоянии прострации и наполняем легкие воздухом, на этот раз мы завоевали право дышать. Во время прогулок Штейн и я по большей части молчим, каждый из нас знает, о чем думает другой, – вылеты очень тяжелые, но мы будем продолжать выполнять задачу по уничтожению русского флота, так что не о чем и говорить. Есть приказ, и мы должны его выполнять. Через час мы возвращаемся назад в палатку, внутреннее напряжение снято, и утром снова отправимся в этот ад.

На одной из наших с капитаном прогулок я прервал обычное молчание и нерешительно спросил:

– Как тебе удается оставаться таким спокойным и собранным?