Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939-1945

Советский бронепоезд пускает тяжелые снаряды в наши редкие атакующие цепи. Этот бронепоезд действует умело. Сделав огневой налет, он, словно дракон, уползает в свое логово. Этим логовом является туннель в горах неподалеку от Туапсе. Когда мы вылетаем, он стрелой уносится в туннель, и мы видим лишь его хвост. Однажды мы его почти накрыли. Почти. Мы подкрались к нему, но в последний момент он, похоже, получил предупреждение. Бронепоезд удалось накрыть, но повреждения не были серьезными; через несколько дней, починенный, он появляется снова. Но теперь этот стальной монстр был донельзя пуглив – мы больше его не видим. Тогда мы пришли к следующему решению: если мы не можем поймать этого стального монстра, мы хотя бы поквитаемся с его ангелом-хранителем – туннелем! Мы блокируем выходы из туннеля с помощью специальной бомбы, которая не дает бронепоезду выбраться из туннеля. Наши товарищи из наземных войск получают крайне необходимую им передышку. «Давай и бери – вот вся философия жизни», – говорит с улыбкой мой бортовой стрелок.

Мы также атакуем порт Туапсе, который, как и всякий порт, сильно защищен противовоздушной артиллерией. Город и гавань, укрытые горами, все еще в руках Советов. Если мы летаем на высоте 3 километров, легкие зенитки достают нас, когда мы еще на подлете к цели. Зенитки располагаются на горах на протяжении нескольких километров. Чтобы избежать этого огня, мы спускаемся до высоты 800 метров, поскольку горные вершины поднимаются перпендикулярно из моря на высоту 1500–1700 метров. Наши атаки направлены против доков, портовых сооружений и покоящихся в гавани кораблей, главным образом танкеров. Обычно все, что способно перемещаться, начинает двигаться, чтобы избежать наших бомб. Если русские суда не будут этого делать, то мои летчики покажут им все свое мастерство. Противовоздушная защита здесь совершенно несравнима с той, что мы встретили в Кронштадте, – тем не менее она довольно сильна. Невозможно летать напрямик через горы, поскольку они слишком высоки. Мы обычно пикируем очень низко к цели, после чего уходим в сторону моря, набирая максимальную высоту. Это позволяет покинуть зону противовоздушной обороны сравнительно быстро. Однако в море уже ждут преследующие нас советские истребители. Нам теперь приходится забираться на добрых 3 тысячи метров, чтобы вернуться домой и при этом иметь по крайней мере 1000-метровый запас при полете над зенитками в горах – и еще потому, что во время воздушного боя теряется высота.

Условия, в которых мы атакуем в районе Геленджика, примерно те же. Здесь мы время от времени совершаем атаки на морские цели в заливе. Советы скоро обнаруживают наш аэродром в Белореченске; впервые они бомбят нас и днем и ночью. Общий ущерб у нас невелик, но серьезный ущерб понес полк, у которого мы были в гостях. Во время одного из налетов погиб командир эскадрильи Ортхофер. В это время я как раз приземлялся – бомбы падали от меня и слева, и справа. Мой самолет был прошит несколькими осколками и вышел из строя, но у меня ранений не было.

Генерал Пфлюгбайл, командовавший всеми подразделениями люфтваффе на данном участке, часто присутствует на наших построениях. Он приносит нам известие, что мы должны двигаться дальше на восток на аэродром около Терека. Здесь идет новое наступление – и мы должны его поддержать. Наступление ведется в направлении Грозный – Каспийское море. Мы летим на нашу новую базу в Солдатском по маршруту Георгиевск – Пятигорск – Минеральные Воды. Внизу – огромный и великолепный Эльбрус. На полпути мы делаем небольшую остановку в Минеральных Водах для отдыха. Здесь настоящее царство мышей. В соломенных матрасах, в кухонных шкафах и в щелях, в любом укромном месте и уголке слышится их топоток. Мыши выпрыгивают из наших вещмешков и едят все подряд. Спать невозможно, их возню слышно даже через подушки. Я открываю все, чтобы выгнать их прочь. На несколько минут наступает тишина, но вскоре шум возобновляется. В Солдатской мышей нет. Возможно, постоянными бомбежками иваны перепугали их и заставили убраться. У нашего аэродрома несколько зенитных орудий. Теперь мы не делаем вылетов, как первоначально предполагалось, на поддержку наступления на востоке. Первый наш вылет – на юг. Через несколько дней Нальчик занят немецкими и румынскими войсками. Когда мы летим на юг, перед нами разворачивается восхитительная панорама. Впереди нас снежные пики высотой 5 километров, блистающие на солнце всеми вообразимыми цветами, под нами – зеленые луга, на которых видны желтые, красные и голубые пятна. Это растения и цветы. Над нами – совершенно голубое небо. При приближении к цели я совершенно забыл и про бомбы, что несет мой самолет, и про нашу цель. Все кругом вызывает умиротворяющий, спокойный, поэтический настрой. Мир гор вокруг Эльбруса подавляет своей мощью – в его долинах можно было бы упрятать несколько таких горных хребтов, как Альпы.

После взятия Нальчика у нас было еще несколько вылетов на восток к фронту в районе Терека, рядом с Моздоком. Затем, довольно неожиданно, следует отход к Белореченску в зоне боев у Туапсе, где продолжаются упорные бои. Так продолжается до ноября. Я совершил свой 650-й боевой вылет, после чего почувствовал себя плохо. Желтуха! Я догадывался о ней какое-то время, но надеялся, что недуг пройдет и не помешает моим боевым вылетам. Белки моих глаз желтого цвета – такая же и кожа. Я скрываю плохое самочувствие ото всех, кто меня спрашивает, особенно от генерала Пфлюгбайла, который довольно долго пытается заставить меня лечь в кровать. Генерал доставил шампанское на празднование моего 650-го боевого вылета; он крайне изумлен, когда я сообщаю, что мои коллеги будут крайне признательны ему за подарок, но сам я не имею слабости в этом направлении. Через несколько дней с двумя ведрами взбитых сливок прибыло несколько больших тортов. Учитывая, сколько в данной местности коров, устроить это было совсем нетрудно. Два дня мы не едим практически ничего, кроме этих сладостей. В первый день такой диеты едва ли хотя бы один экипаж будет готов к вылету. В настоящий же момент я имел такой же айвовый цвет, как и «Ме-108», который прибыл из Ростова с приказом забрать меня, даже если придется применить силу. Мне удалось уговорить пилота сделать остановку в Карпове, рядом со Сталинградом, где расположился мой старый полк. Мы летим туда курсом на север через Элисту. Здесь я, казалось, готов перевернуть мир, чтобы меня оставили в полку, а мое звено передали кому-либо еще. Но успеха я не достигаю, хотя командир полка обещает мне, что при моем появлении здесь я получу самолет номер один, на котором летал еще в начале русской кампании.

– Но сначала в госпиталь!

Таким образом, в середине ноября я оказываюсь в госпитале в Ростове.

Глава 7

СТАЛИНГРАД

Пребывание в госпитале действует мне на нервы. Я нахожусь здесь почти неделю, но изменений в состоянии почти не вижу, кроме того, что ослаб из-за строгой диеты и непривычного пребывания в кровати. На посещения коллег мне рассчитывать не приходится – им добираться сюда слишком далеко.

Хотя мы находимся около моря, уже становится холодно; я могу сказать это по сквозняку через окно, закрытому не столько стеклами, сколько крышками картонных ящиков.

Доктор, который мной занимается, отличный парень, но он потерял со мной всякое терпение, и потому он становится строгим, когда входит в мою палату и бросает:

– Послезавтра в Германию отправляется санитарный поезд. Я организовал вашу отправку на этом поезде.

– Я не хочу туда ехать.

– Но вам следует отправиться домой для лечения. О чем вы думаете?

Он рассержен.

– Меня нельзя отправлять в тыл из-за такой смешной болезни. Это хороший госпиталь, но я уже належался. – Чтобы у него не оставалось сомнения в том, что я стоек в своем желании, я добавляю: – Я должен лететь в мою эскадрилью немедленно.

Доктор в ярости. Он открывает рот, затем снова его закрывает и наконец начинает горячо протестовать:

– Тогда я сниму с себя всякую ответственность. Слышите – всякую ответственность! – Какое-то мгновение он молчит, а затем энергично добавляет: – Кроме того, я должен указать это в ваших документах на выписку.

Я складываю свои вещи, получаю документы на выписку в соответствующем кабинете и – обратно на аэродром. Здесь работает механик, который часто ремонтировал самолеты моего полка. Требуется лишь немного везения. Именно в этой момент мой отремонтированный самолет выкатывают из ремонтного ангара; так случилось, что он должен быть перегнан на фронт в авиаполк, что находится в Карпове, в 15 километрах от Сталинграда. Не могу сказать, что у меня достаточно сил для полета, я брожу, как сонный, однако приписываю это не моей болезни, а обилию свежего воздуха.

Точно через два часа я уже на летном поле в Карпове. Посадочная площадка забита самолетами, по большей части «Штуками» из нашего авиаполка, а также из соседней эскадрильи. Аэропорт не дает возможности замаскироваться, он лежит на совершенно открытой местности, имея небольшой уклон в одну сторону.

После приземления я отправляюсь искать указатели. Точная ориентация в нашем подразделении всегда была сложной задачей. Даже если я не встречу знакомых, меня выручат указатели. Благодаря им я довольно быстро нахожу штаб полка. Это сооружение в центре аэродрома – просто яма в земле – величается в военных донесениях бункером. Приходится немного подождать, пока я не получаю возможность доложить о себе командиру – он только что отправился на краткий боевой вылет с моим другом Краусом. Когда он входит в палатку, я докладываю о прибытии; командир более чем удивлен моим столь быстрым возвращением:

– Ну у вас и вид! И глаза, и все прочее – желтое, как айва.

Правду говорить бесполезно, и потому я бесстыдно вру:

– Я здесь потому, что меня выписали из больницы.

Это срабатывает. Командир смотрит на офицера медицинской службы и, покачав головой, произносит:

– Если его выписали, то я понимаю в желтухе больше, чем все доктора. Кстати, где ваши медицинские бумаги?

Трудный вопрос. На аэродроме в Ростове мне срочно потребовалось немного бумаги, и я использовал подписанный доктором документ на то, на что он лучше всего годился. Мне приходится думать быстро, и я отвечаю столь же деловым тоном:

– Как я понимаю, медицинские бумаги пересылаются курьером.

В соответствии с обещанием, данным мне десятью днями раньше, мне дают командование моим старым звеном.

Мы совершаем мало боевых вылетов и только на одну волжскую пристань в окрестностях Астрахани. Затем нашей задачей становятся объекты в городской черте Сталинграда. Советы защищают его как крепость. Командир моей эскадрильи сообщает мне, что произошло за время моего отсутствия. Изменений в наземном составе мало. От стрелка Готца до главного механика Писсарека все по-прежнему. В летном составе в связи с разного рода происшествиями изменений больше – но все новые экипажи, что я готовил, собраны в резервную эскадрилью. Жилые и служебные помещения располагаются под землей. Довольно скоро я избавляюсь от болезни и чувствую себя как дома. На следующий день мы уже летим на Сталинград, примерно две трети которого уже находятся в немецких руках. В руках русских всего треть города, но эта треть защищается русскими с почти религиозным фанатизмом. Сталинград – это город Сталина, а Сталин – это бог для этих молодых киргизов, узбеков, татар, туркмен и прочих монголов. Они появляются как сама неумолимая смерть над грудами кирпичей, они прячутся за каждым обломком стен. Для своего Сталина они – стражники извергающих огонь зверей войны, и, когда зверь действует нерешительно, умелый выстрел их политического комиссара заставляет их упасть на землю, которую они защищали. Эти азиатские ученики тотального коммунизма и стоящие за их спинами политические комиссары предназначены судьбой заставить Германию – а с ней и остальной мир – отказаться от мысли, что коммунизм является политическим кредо, подобно многим другим. Вместо этого они должны убедить – сначала нас, а затем и все народы, что они – проповедники нового Евангелия. И Сталинград должен стать Вифлеемом нового столетия. Но Вифлеемом войны и ненависти, разрушения и уничтожения.

Эти мысли занимают меня, когда я лечу на очередной боевой вылет к крепости красных. Район города, что еще находится в руках Советов, начинается сразу на восточном берегу Волги, и каждую ночь русские получают через Волгу все необходимое для Красной армии. Жестокие бои идут за жилые кварталы, за каждый погреб, за кусок заводской стены. Нам приходилось бросать бомбы с большой точностью, поскольку наши солдаты находятся всего в нескольких метрах в другом подвале или за другой стеной.

На наших фотографических картах города хорошо различим каждый дом. Каждому пилоту давали карту с точно отмеченной красной стрелкой целью. Мы поднимаемся в воздух с картой – и долго не можем сбросить бомбу из-за того, что трудно определить положение цели и расположение наших собственных войск. Когда же мы пересекаем западную часть города, что находится в руках наших войск, мы видим спокойствие и почти обычное дорожное движение. Все, в том числе и гражданские, неторопливо двигаются по своим делам, словно город не пересечен линией фронта. В западной части города остался небольшой квартал близ Волги, где засели русские и где наши войска ведут самые яростные атаки. Часто русские зенитки замолкают в полдень – по всей видимости, потому, что иссякают снаряды, переправленные сюда через реку ночью. На другом берегу Волги иваны взлетают с нескольких истребительных аэродромов в попытке сорвать наши атаки на русскую часть Сталинграда. Они редко преследуют нас над нашими позициями и обычно поворачивают назад, как только мы пересекаем линию фронта. Наш аэродром расположен недалеко от города, и при полетах в строю нам приходится делать один-два круга, чтобы набрать нужную высоту. Этого достаточно, чтобы советская воздушная разведка предупредила свою противовоздушную оборону. Я ни часа не провожу без своего звена – битва вступает в решающую фазу, мы чувствуем это инстинктивно. Здоровье меня сильно подводит, но доложить о болезни не могу, поскольку меня бы отстранили от командования, и этот страх придает мне новые силы. Через пару дней, в течение которых я ощущаю себя скорее в Гадесе, царстве теней, чем на земле, я начинаю постепенно восстанавливать силы. В это время мы совершаем вылеты на северный участок фронта, где наши войска вышли к Дону. Несколько раз мы атакуем цели около Бекетовки. Здесь зенитный огонь особенно силен, и потому каждый вылет труден. Согласно показаниям пленных, расчеты зенитных орудий здесь состоят исключительно из женщин. Когда наши пилоты утром получают приказ вылететь к Бекетовку, они всегда говорят: «Сегодня отправляемся на свидание к зенитчицам». В этих словах нет иронии, поскольку каждый, кто летал туда, знает, как точно они стреляют.