Сошедшие с ковчега

Наличие авто у Георгия значительно упрощало их встречи. Обычно Лазорян приезжал в заранее назначенное место в нужное время, Румянцев быстро садился в машину, и они уезжали. Как правило, за город, но не очень далеко. Так было и в этот раз, с той разницей, что Георгий заметно нервничал.

– Что-нибудь случилось, Георгий Георгиевич? – спросил Дмитрий Иванович, когда они миновали городскую черту.

– Все в порядке, – не оборачиваясь, ответил тот. Сказано это было тоном, не предусматривающим продолжения.

Румянцев решил не настаивать и подождать, пока они не доберутся до места. Выбор был всегда за Лазоряном, он отлично ориентировался в окрестностях столицы. Проехав где-то с пару верст, Георгий остановил авто, заглушил двигатель. Но несколько минут еще сидел неподвижно. Дмитрий Иванович тоже не спешил возобновлять разговор, спокойствия и выдержки ему было не занимать. Но обоюдное молчание становилось все более тягостным.

– Иногда просыпаюсь среди ночи и не могу понять, где моя настоящая жизнь, во сне или наяву, – неожиданно прозвучал голос Лазоряна. В его интонациях не было показного надрыва, но муки хватало с лихвой. – Я все чаще стал задавать себе вопрос: правильно ли поступил, согласившись служить в вашем ведомстве?

– Какой ответ приходит вам на ум? – осторожно поинтересовался Румянцев.

– Давайте пройдемся, – не ответив, предложил Георгий.

Когда они покинули машину и, преодолев с полсотни метров, остановились, Лазорян проговорил:

– Я прихожу к выводу, что решение было ошибочным.

Мне не справиться.

– Что конкретно вас беспокоит? – внимательно посмотрел на него Румянцев.

Георгий отвел взгляд, устремив его вдаль, и попытался объяснить:

– Не знаю, бывали ли вы в ситуации, когда от человека ничего не зависит. Он знает, что объективно прав, истина на его стороне, но он не в состоянии переломить ход событий. А события таковы, что грозят полностью уничтожить человека, сделать его изгоем…

– Простите, Георгий Георгиевич, что перебиваю, но мне знакомо подобное состояние. Видите ли, мне приходилось работать за границей. Мое окружение было враждебно настроено по отношению к России. Естественно, я пребывал в этом обществе не как ее поданный. Поэтому мне известны ощущения человека, который вынужден скрывать свои истинные мысли и чувства. Хотя, в отличие от меня, вы находитесь в более незавидном положении. Тяжело жить среди своих с клеймом предателя, зная, что это не так.

– Речь не только обо мне, – напомнил Лазорян. – Мне невыносимо смотреть, как страдает Анастасия. От нас отвернулись почти все.

И с отчаянием повторил:

– Все! Даже в отношениях с близкими чувствуется холодность и отчужденность.

Не сговариваясь, они вновь неспешно двинулись вперед.

– Понимаю, – сочувственно произнес Румянцев. – Тем не менее, я не вправе что-либо скрывать от вас. Должен заметить, возможно, вас ждут более неприятные вещи. Хотя искренне желаю, чтобы чаша сия вас миновала.

– О чем вы говорите? – повернулся к нему Лазорян.

– Может статься, что с вашей стороны последует несколько необычная реакция. – И тут же поспешил заверить Георгия: – Но мы полагаем это нормальным. Иначе говоря, нормально ожидать ответной реакции человека на мнение общества, объявившего его, как вы выразились, изгоем.

– Что за реакция? – все еще не понимая, уточнил Лазорян.

– Ненависть, Георгий Георгиевич, ненависть, – вздохнув, ответил Румянцев. – Уязвленное самолюбие и гордость могут сыграть с вами злую шутку. Здесь бессмысленны советы либо увещевания. Вы сами должны преодолеть этот рубеж.

– Но как? – ошеломленно воскликнул Лазорян.

– Постарайтесь отнестись к происходящему хладнокровно и взвешенно. Не забывайте о своей миссии и той цели, что поставили перед собой.

– Миссия, – немного успокоившись, повторил Георгий. И с горечью усмехнулся:

– Звучит как мессия.

Но следом сконфуженно пробормотал:

– Простите, кажется, я сказал глупость.

– Наша работа и правда схожа с миссионерской деятельностью, – между тем продолжал Румянцев. – Вижу, вы удивлены. Но если не принимать во внимание внешние атрибуты, а сравнить суть, найдется немало общих черт. Мы – одиночки, живем и умираем безвестными. В то же время мы – первые, до подхода, образно говоря, ударных сил, вступаем на запретную, неизвестную территорию. Разведка и контрразведка существуют с давних времен. Их успехи или поражения зачастую находятся в прямой зависимости от таких понятий, как жизнеспособность целых государств и народов. Ведь официальная дипломатия – лишь видимая часть огромного айсберга под названием «политика». Что касается наших служб, они – скрыты глубоко под водой. Мы не имеем права выступать открыто, обнаруживать себя. Таким образом, окруженные завесой тайны, нередко становимся объектом грубых нападок, общество не желает мириться с фактом нашего существования. Нам приписывают всевозможные ужасы, обвиняют в превышении власти и в стремлении вообще прибрать к рукам всю власть, чтобы действовать бесконтрольно. Мы, естественно, не можем не учитывать подобных настроений. Вместе с тем каждый из нас должен ясно представлять, ради какой цели создавались наши службы.

– И ради какой? – искоса взглянул на него Лазорян.

– Защищать интересы, прежде всего, собственного государства. По большому счету, политика – дело неблагодарное и грязное. Она базируется на выгоде, предательстве, жестоком противостоянии. Но она же – неотъемлемая часть мира, который мы сами создали. А он далек от совершенства. Однако это не значит, что в нем нет места высоким моральным и нравственным принципам. Что есть наш мир? Две чаши весов: на одной – порядок, на другой – хаос. Положение их никогда не бывает неизменным. Человечество не раз переживало годы гармоничного развития и взлета, как и упадка, погружения в хаос. Но каждый человек сам определяет для себя, каким убеждениям ему следовать, независимо от того, какой период переживает человечество в целом.

– Боюсь, сейчас мир как раз и стоит на пороге неотвратимо приближающегося хаоса, – заметил Георгий.

К сожалению, вы правы, – согласился Румянцев. – С приходом нового века грядут большие перемены как в общественном сознании, так и в сознании отдельного человека. Нынче все чаще слышатся требования о пересмотре ценностей. А вот они-то были, есть и будут всегда неизменными. Их нельзя подогнать, перекроить в зависимости от общественного строя. Такие понятия, как совесть, честь, долг не приемлют расплывчатого определения. Нельзя иметь половинчатую совесть, как нельзя исполнить свой долг на треть или четверть. И общество либо принимает эти ценности за незыблемую основу своего существования, либо нет. Остальные рассуждения на эту тему несут в себе завуалированную ложь и лицемерие. Говоря о том, что наши службы работают в интересах Российской империи, я имею в виду, прежде всего, глубокую внутреннюю убежденность каждого сотрудника в правоте и правомерности своих действий. Мы обязаны видеть себя представителями светлых, а не темных сил.

Румянцев остановился и долгим, пристальным взглядом всмотрелся в лицо Лазоряна:

– Если вы, Георгий Георгиевич, осознаете данный факт, считайте, что задача уже наполовину выполнена.

На этот раз Лазорян выдержал его взгляд. Однако, мучимый сомнениями, возразил:

– Свет и тьма – две стороны одной медали. Нередко добро и зло подменяют друг друга, чтобы посмотреть, как человечество будет выпутываться из этой ситуации, пытаясь угадать, что есть что. Люди же склонны принимать решения, не особенно задумываясь о последствиях. А в этом случае очень легко ошибиться.

– Умение четко разграничивать эти явления приходит не с опытом и не посредством обогащения разума знанием. Оно приобретается в горе и страданиях. Порожденные ими жажда крови, озлобленность, ненависть, мстительность – удел слабых. Сильные натуры в горе и страданиях обретают мудрость и милосердие. Прислушайтесь к голосу сердца. Оно подскажет вам, как надобно поступить. Мы редко позволяем себе лукавить и лгать, будучи наедине с собой. Другое дело, что мы не всегда готовы следовать голосу сердца. Ибо человек слаб, подвержен сильным страстям, среди которых низменные, увы, занимают далеко не последнее место.

– Звучит не слишком оптимистично.

– Полно, Георгий Георгиевич, – ободряюще улыбнулся Румянцев, – вы отнюдь не слабый человек. И ваши сомнения – лишнее тому подтверждение. Людям безвольным, бесхарактерным свойственно отдаваться во власть течения, им так удобнее и спокойнее. Вы же – из когорты «прометеев». Не смущайтесь, я вовсе не пытаюсь льстить вам, а всего лишь размышляю вслух. Учитывая отношение к вам государя императора, вы могли бы подыскать себе, скажем так, более доходное место. Снискали бы чины, звания, награды, не особо утруждаясь, время от времени исполняя незатейливые «па» – шаркая ножкой по паркету. Однако выбрали военную службу…

– А куда мне было деваться? – с притворным сожалением, вздохнул Лазорян. – Она – одна из традиционных в нашем роду.

– Да, я помню, – кивнул Дмитрий Иванович. – Но мы часто забываем, какой смысл присутствует в этом выборе – защищать Отечество. Люди, его сделавшие, сознательно и добровольно приносят на алтарь Отечества свою жизнь. А ведь большинство полагают ее главной ценностью в мире. Так что, Георгий Георгиевич, не позволяйте чувству самоуничижения завладеть вашим сердцем и разумом. До сих пор вы прекрасно справлялись с возложенной на вас миссией. Уверен, так будет и впредь. Что же касается отношения к вам окружающих, это – часть вашего задания. Я согласен, часть трудная и неприятная. Но такова специфика службы. Иногда нам приходится выступать под маской врага – для своих, и под маской друга – для наших противников.

– Двуликий Янус, – едва слышно, произнес Георгий.

Припомнив этот разговор, Лазорян подумал о том, как все было понятно при встрече с Румянцевым. Но как гадко и отвратительно на душе теперь, после случившегося в Морском собрании.

Бывший дом графа Миниха в Кронштадте являлся своего рода привилегированным клубом, где собирались представители военно-морской касты Российской империи. Здесь проводились концерты знаменитостей и великосветские балы, читали лекции и общались меж собой заслуженные корифеи российского флота. Стены Собрания украшали полотна выдающегося мариниста Ивана Айвазовского. В буфете подавались изысканные напитки известных марок едва ли не со всего мира. В меню даже общего табльдота значились блюда, способные не только удовлетворить самый взыскательный вкус, но и поражавшие своими относительно невысокими ценами.

Прислуживали в Собрании пожилые матросы, отслужившие срок на флоте. Причем большинство из них были людьми, не раз являвшими примеры героического мужества, награжденные знаками отличия империи за храбрость и отвагу в сражениях…

Лазорян зашел в Морское собрание, чтобы встретиться с Сашей Васильчиковым – пожалуй, единственным человеком, который остался верен Георгию и Анастасии. Так вышло, что Георгий пришел первым. Стоило ему войти, как несколько офицеров поднялись со своих мест и демонстративно покинули помещение. Он готов был провалиться сквозь землю. Это было обиднее, чем пощечина. Еще никогда в жизни Георгий не чувствовал себя более оскорбленным и униженным. Лицо его моментально вспыхнуло, он непроизвольно сжал кулаки. Еще чуть-чуть, и происшествие грозило вылиться в грандиозный скандал. Он понял, что сдерживает себя из последних сил. И тут в голове, толком не оформившись, промелькнула странная мысль. Что, если это – провокация? Впрочем, он сразу же отбросил ее, это выглядело бы чересчур подло и жестоко.

К сожалению, голос сердца не обманул Георгия. Он так никогда и не узнает, что демарш его сослуживцев был частью дьявольского плана Яхонтова. Но, что вдвойне интересно, сами офицеры также не подозревали, что на время превратились в шахматные фигурки, ловко переставляемые полковником – мастером игр без правил за кулисами и под ковром.

Не дождавшись Александра, тотчас покинув Собрание и вернувшись домой, Лазорян с облегчением узнал, что Анастасия отсутствует. Будь она дома, сразу догадалась бы по его виду, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Он же не хотел ее лишний раз расстраивать, ей и так приходилось нелегко. Хотя у нее тоже осталась единственная подруга, которая с пониманием и сочувствием отнеслась к несчастью супругов.