Мы будем вместе. Письма с той войны

В этом году умер Ленин.

Смогу ли я описать всё, связанное со смертью Ленина: слёзы никогда не плакавших людей, радость тех, кто прятался от жизни и революционного сквозняка…

Жизнь втягивала меня в свой водоворот и несла так стремительно, что я не мог разобраться в людях, событиях и идеях. Ольга Л. старалась указать мне жизненные ориентиры. Книги и некоторые друзья тянули в небеса, жизнь и чувства будили ненависть к людям. Работа требовала любви к человеку, терпения к его недостаткам, считая их объектом для изжития. Я метался от Фейербаха к Ницше, от Ренана к Толстому и уходил к Э. Реклю, Фламмариону, Флоберу и книгам наших «старичков». Иногда бросал всё и уходил в тайгу на охоту.

Я жил в каком-то тумане книг, идей, горячих споров.

Весной я заболел сильной формой нервного расстройства. Семья переезжала в Оренбург (усилилось преследование отца). Книги мне были запрещены. Я большую часть времени проводил с детьми детдома: прогулки, рыбалки, костры и традиционная пионерская картошка.

В июле комсомольская ячейка провожала меня. Мы провели чудный вечер на большой скале около пристани. Пашка Голуб шутил, предсказывая мне столичную карьеру (Оренбург был центром Киркрая[40 - Киргизский край, со столицей в Оренбурге.]), Зойка Фёдорова запевала песни, Фаина объяснялась в любви, Ольга Л. приехала верхом проститься со мной. Мне жаль было её, прекрасную амазонку, и я боялся, что без неё запутаюсь окончательно.

Сурово на прощанье посоветовала мне:

– Нервы у тебя девичьи, а организм медвежий. Плохо это, Ганька. Молод ты, а баба тебе нужна. Мне бы надо тебя пожалеть. Другая-то тебя соплями заманит, а ты, дурень, ещё рад будешь, мол, блеску много. Но ты не торопись с этим делом. Найди себе не «нашу» бабу, а такую, чтоб она вся для тебя желанная была.

Много она наговорила. Я сказал ей, что любил её.

– Знаю. Потому и держала около себя. От меня ты к другой не пошёл бы, а беречь тебя надо было. Ведь ты всему отдаёшься целиком, нет у тебя половинки.

В 12 часов отходил пароход.

Проходили скалы и горы, Иртыш показывал свою красоту в последний раз.

Оренбург…

Встал на учёт в райкоме. Встретили холодно – «из Назарета может ли быть хорошее?». Платил членские взносы, посещал собрания, но держался в стороне. Работал с отцом столяром. Здоровье восстановилось, заработки были неплохие. Вечера проводил в читальне.

Однажды ко мне подсела работница читальни Гостева.

– Кем вы работаете?

– А там, в абонементной карточке указано.

– Во-первых, так невежливо, а во-вторых, я боюсь за вашу систему читать книги.

Как она втянула меня в разговор?.. Но мы сделались друзьями. С ней я делился впечатлениями, она меня познакомила с А. С. Белениновым.

Незаметненький старичок с вечно молодой душой, он стал мне другом и учителем.

Когда он прослушал мою «Мать» (биографическая вещь), он спросил:

– Сколько вам лет? Пятнадцать. Великолепно. Пишите. И вот вам моя рука – из вас будет неплохой журналист. (Утешил!) Тут же он безжалостно разбил мою «Мать» на мелкие части, которые оказались хламом, собранным в нелепую систему, и заставил рассказать устно мысль.

Нечаянно слава (популярность местного масштаба, которую я принял за славу) озарила меня.

Я работал уже воспитателем и вожатым детколонии, вошёл в члены бюро райкома.

Был 1927 год. Безработица, НЭП, есенинщина.

На бюро райкома разбирали дело о бытовом поведении Н. Обвинив её в проституции, её исключили. Мой протест, и ещё одного, потонули в море презрения. Помню, меня трясла малярия – я ушёл на двор, лёг на смолистые доски и решил написать в стенгазету:

Только спустится солнце – и с грустью она
На крыльце о былом вспоминает,
А на небе с насмешкою смотрит луна,
Караульщик лениво шагает.

Так недавно она в комсомоле была,
В районе работала дружно,
А в райкоме примерной и честной слыла,
А теперь… теперь стала ненужной.

У родных кое-как по-собачьи жила,
Все работу искать посылали,
А когда услыхали, что «нет, не нашла»,
Как чужую, из дома прогнали.

Обратилась в ячейку – нельзя ль, мол, помочь?
Ей в ячейке работы не дали.
И затмилася жизнь молодая, как ночь,
И с тех пор её редко видали.

Вспоминает она, как она продалась,
Как она в этот омут спустилась.
Перед вами она – словно спать собралась
Мёртвым сном – до поры износилась.

Вот вчера на бюро разбирали дела,
Так её для допроса призвали.
Безбоязненно нервнобольною пришла,
А её проституткой назвали…

И т. д.

Поместили в стенгазету, а девчата чуть не разнесли райком. Булатов ругался:

– Дёрнул чёрт тебя цицеронить.

Слабенькая вещь, но по тому времени, моему возрасту и соцположению она казалась острой.

Продолжение следует.

Перешёл на работу в школу преподавателем ИЗО

(без даты)

Поощрённый успехом (о мёд славы!), я разразился залпом кабацких стихов. Тогда модно было петь о…

…Скучно мне в омуте жутком
Завершать свой недолгий путь.