Ричард Длинные Руки – грандпринц

– А народ, – добавила она понимающе, – который не смог прокормить свою армию, сейчас кормит вашу?

Я сказал с достоинством:

– И сквозь зубы радуется, что ему еще повезло! Шкуру пока не сняли, хотя присматриваемся. А что, где-то иначе?

Она оставалась неподвижной, пока я не отыскал и не придвинул ей кресло.

– Ваше высочество, – сказал я с раскаянием, – прошу сесть. Простите за неуместные шуточки насчет… ну, вы знаете. Вон то все, что накопил Леопольд и его предки… оставшееся после частичной экспроприации, а эта горстка на моем столе – то, что я нагло спер у горных эльфов.

– На вашем столе?

Я пояснил вежливо:

– Будучи человеком высокой культуры, я полагаю все созданное людьми общим достоянием, следовательно, и моим тоже. А так как Господь вручил мне власти больше, то имею и божественное право захапать больше без стыда и совести, ибо это эволюционно и повышает конкурентоспособность и выживаемость всего вида.

Она посматривала со снисходительной усмешкой, словно в самом деле понимает, когда я сам не разумею, что несу, хотя кто знает, у женщин спинной мозг зачастую оказывается куда мудрее, чем головной.

– Однако, – сказал я со значением, – я бескорыстен и благороден по самое немогу! Выбрал только то, что меня интересует, остальное оставляю королю и народу. Это вот, что от эльфов, я сейчас в свой мешочек тоже…

Она произнесла нейтрально:

– Немного же вы ему оставили.

– Как это немного? – переспросил я в великой обиде. – Все остальное!

– Все остальное, – заметила она, – просто хлам.

– Зато как смотрится, – воскликнул я. – Пусть и руины, но какие!.. Освященные временем, потому, надо думать, очень дорогие. Полагаете, народ понимает что руины – всегда руины? Нет, он уверен, что руины дворца короля, жившего тысячу лет назад, в тысячу раз дороже тех, что я оставил за собой в Эбберте! Древность освящает любое… любую вещь.

Она нахмурилась, но теперь уже повела взглядом по залу, ухитряясь даже не двигать головой.

– Многое мне знакомо.

Я изумился:

– Вы здесь бывали?

– Все сокровищницы одинаковы, – произнесла она свысока. – У отца тоже много подобных вещей из древних времен. Такие же книги, черепа, мечи, щиты, кинжалы, в которых его маги тщетно пытаются отыскать нечто волшебное.

– И что, не встречаются?

– Попадается, – ответила она почти равнодушно, – но это крупицы из груды мусора. Правда, никто не знает, мусор это или же просто вещи, к которым еще не подобрали заклятие?

– На методе проб и ошибок, – пробормотал я, – далеко не уедешь.

– А как иначе? – возразила она. – Слишком велик разрыв в знаниях.

Я посмотрел на нее с уважением.

– Вы это… усекаете? Вы правы, ваше высочество. Но тут фуксом и на удаче не пройти и даже не проехать. Хотя пролететь можно… Разрыв нужно заполнять шаг за шагом.

Она посмотрела на меня с сомнением, в котором я усмотрел и некоторое презрение к существу в штанах и с мечом в руке: как же, берется умничать, поверило, что царь природы и венец творения.

– Как заполнять?

– Шаг за шагом, – повторил я. – Даже шажок за шажком. Но уже без отступлений! А маги начинают всякий раз заново. Все, что маг сумеет наработать, теряется с его смертью. Мне все это знакомо, у нас было свое подобие магов, их называли йогами. Тоже, чего бы ни добились, умирало с ними… А вот алхимия… она нарабатывает знания! И каждое поколение учеников начинает не сначала, как нынешние маги, а с того момента, до которого добралось предыдущее поколение ученых-алхимиков.

Она задумалась, я с удивлением чувствовал, что в самом деле понимает разницу. И хотя я называл ее красивой, что значит дурой, даже сказал, что очень красивая, а это значит – полнейшая дура, но у нее другая красота, высокая, я бы сказал. Не возвышенная, это другое, пресное и неинтересное, а высокая, что ну никак не позволяет воскликнуть с восхищением превосходства «прелесть, что за дурочка!».

На столе, мимо которого проходим, одна из вещиц, размером и даже формой с большой палец, развернулась, как стрелка компаса, и указала на меня.

Я сделал шаг в сторону, она сдвинулась, продолжая упорно указывать на меня, а когда сделал еще шажок, тут же переменила положение, будто еще и кричит в не слышимом для меня диапазоне: вот он, вор, насильник и святотатец!

Аскланделла спросила шепотом:

– Только сейчас?.. А в прошлые разы?

Я ответил тоже тихохонько:

– Я тут вообще почти в первый раз.

– Почему?

– Своим алхимикам доверяю, а они уже взяли отсюда все, что их заинтересовало. Кроме моих личных вещей.

Она наблюдала, как я походил взад-вперед вдоль стола, провоцируя вещицу, наконец осторожно взял ее на ладонь. Тепла нет, вес обычный для сухой деревяшки, поверхность выглажена так, словно еще и покрыта лаком, но никакого лака.

Аскланделла посмотрела на меня с интересом.

– Вы точно таких не видели?

– Точно, – ответил я.

– Говорят, – произнесла она задумчиво, – древние вещи узнают людей своих эпох и подчиняются только им.

Я возразил:

– А как же колдуны?

Она пояснила нехотя:

– Колдуны находят к таким вещам не ключи, а отмычки. Таким древние вещи служат тоже, но служат плохо и быстро выходят из строя. Да и то отмычки удается подобрать к самым простым. Из подземелий достали немало удивительных вещиц, что принадлежали наверняка самым знатным людям. Пока еще никто не заставил их работать. Видимо, там недостает такого, как вы, ваше высочество.

Я сделал вид, что намек не понял, или это не было намеком, напыжился и сказал гордо:

– Вы же видите, ваше высочество, я уникален! А какой красавец?

Она ответила с холодком: