Ричард Длинные Руки – граф

Дорожка, весело отзываясь цокотом на удары копыт, подвела к главному входу в замок. По обе стороны ворот на вытянутых каменных пьедесталах застыли в ленивых позах лежащие каменные львы, так мне показалось издали, но потом рассмотрел женские фигуры из блестящей меди. Беспорядочно растрепанные гривы придают вид львов, но мои плечи передернулись, когда взглянул на перекошенные морды со злобно оскаленными клыками. Скульптор мастерски передал безумную ярость, все-таки женские лица куда отвратительнее, чем звериные, когда женщина… вот в таком состоянии. Нет, мужчина никогда не может быть таким отвратительным.

Обе фигуры не лежат, подобно царственным львам, львы все-таки наполовину собаки, а собака – это благородство, обе женщины скорчились, прижавшись к земле, готовые к прыжку, потому и дикая ярость, и оскаленные клыки, суженные глаза. Из растрепанных медных грив торчат блестящие уши, отполированные частым прикосновением ладоней, хотя не представляю извращенца, трогающего такую мерзость…

Из ворот здания вышел и остановился, скрестив на груди руки, обнаженный до пояса, если не считать широкой перевязи через плечо, рослый и очень развитый мужчина. Лошадка леди Элинор ступает ровным шагом. Я видел, как этот здоровяк сразу же начал рассматривать меня с угрюмой подозрительностью. А мне незримый голос сразу начал нашептывать о Хаммурапи, Ашшурбанипале, Саргоне и всяких древнеперсах: слишком уж месопотамски-урартский тип, тот же тип лица, иссиня-черные волосы и, главное, борода, выпестованная и подрезанная строго горизонтально. Бороду с волосами на голове соединяют густые и широкие баки, занимая половину щек, при такой густоте и плотности волос они захватывают все пространство. Широкие и густые черные брови срастаются на переносице и уходят к вискам, так что при этом засилье черноты нос и губы выглядывают, как из вот-вот готового сомкнуться черного ночного леса.

Торс его, надо признать, развит, как у бодибильдера. Ниже рассмотреть не могу, слишком много наворотил на себя этих снежно-белых одеяний, что так красиво оттеняют его смуглую кожу, но торс, плечи, шея – хороши, хотя мне, как всякому мужчине, хотелось бы сказать, что не такой уж и здоровяк, а если и здоровяк, то у него икроножные мышцы недоразвиты, бицепсы дутые, метанчику переел и вообще дурак, это же видно, вон как мышцы напрягает, чтобы пыль в глаза…

Мне показалось, что он иронически ухмыльнулся, легко читая мои мысли, всегда понятные другому мужчине. Черные волосы на лбу перехватывает и прижимает синеватая полоска, то ли шелковая, то ли стальная, так что не увидеть высоту его лба, а так волосы почти касаются бровей, густых, плотных, иссиня-черных.

Он принял повод, леди Элинор легко соскочила, небрежно опершись о его блестящее плечо, похожее на обкатанный морем валун.

– Удачно съездили, моя леди? – спросил он сильным мускулистым голосом.

– Да, Адальберт, – ответила она. – Больше наших крестьян не потревожат.

Он покачал головой.

– Ох, леди… Проще все-таки посылать солдат. Иначе зачем они?

– Никто не сделает работу так хорошо, – ответила она, – как я сама. Адальберт, это мой новый слуга. Будет работать во дворе, носить воду, дрова в кухню, принимать мясо, сыр и вино от крестьян. Покажешь ему, куда ссыпать зерно.

Она отправилась в угодливо распахнутые для нее ворота, подбежал еще один, торопливо взял у Адальберта повод лошадки. Адальберт рассматривал меня без приязни, черные глаза непроницаемы, я не успел задействовать дар прекогнии, Адальберт сказал властно:

– Иди за мной. Не отставай, не люблю.

Слуга, что уводил коня, и те двое у дверей проводили меня любопытными взглядами.

В холле сумрак, как показалось после пылающего закатного огня, тут же глаза вычленили широкие снопы красноватого света, что падает наискось из окон, я проморгался и обнаружил, что холл достаточно просторный, что неудивительно: это почти весь первый этаж объединенных башен, в то время как у Валленштейна в каждой из четырех башен холлы почти такие же по размерам, а в северной даже побольше. Направо распахнутая дверь, я прошел за Адальбертом в помещение поменьше, более грубое, с простыми каменными стенами, но с множеством лавок, двумя столами и пылающим камином.

На скамеечке перед огнем сгорбленный старик на табуреточке, он поспешно поднялся при виде Адальберта и торопливо поклонился.

– Маклей, – сказал Адальберт отрывисто, – вот еще один в ваше вонючее логово. Покажешь ему, что и как делать!.. Если что не так – шкуру сдеру.

Он тут же удалился, надменный и брезгливый, старик боязливо смотрел ему в спину, а когда дверь захлопнулась, вздохнул с облегчением.

– Ох и лют он бывает, ох и лют… Тебя как зовут?

– Дик, – ответил я.

– Ты откуда будешь, Дик?

– Из деревни, – ответил я и тут же спросил сам: – А что мне делать здесь? В селе я коровам хвосты крутил, а здесь что-то какое-то безкоровье. Не по себе даже…

Он хмыкнул.

– Здесь еще те коровы! Марманда, Франлия… да и Христина – хоть и телка, но коровище всем коровищам… Но больно хвосты им не покрутишь.

Я сел рядом на широкую лавку.

– Адальберт?

Он кивнул.

– Да, Адальберт иногда их пользует. Он вообще старший в замке.

– Кастелян?

Маклей подумал, пожевал губами, бесцветные глаза заморгали.

– Да вообще-то нет. Я еще помню, был у нас кастелян, но со смертью лорда все как-то изменилось. Кастелян ушел, часть стражи леди Элинор распустила. Да и зачем, если раньше леди Элинор была только жена, а теперь одним взглядом человека может хоть сжечь, хоть превратить в кусок льда?

Я хотел спросить, а в самом ли деле кого сжигала, но вспомнил несчастных, превращенных в слизь, поежился.

– Страшновато у вас.

Он отмахнулся:

– А ничо страшного. Ей только перечить нельзя, не любит. А так делай свое дело, к ней не суйся, под ноги старайся не попадаться. А то у нее бывают дни, когда и просто так может что-то сотворить…

– А говоришь, не страшно!

– Дык всего три дня и перетерпеть. А потом снова месяц райской жизни. Работы мало, потому что у нас знаешь, чем хорошо? Вот смотри на камин! Видишь?

– Вижу, – ответил я настороженно. – Ну и что?

– Огонь видишь?

– Вижу.

– Как думаешь, когда погаснет?

Я прикинул толщину сгораемых поленьев, двинул плечами.

– Через полчаса останутся одни угли, еще через пару часов и тех не увидим под пеплом. Разве что раздуть удастся. А что?

Он с торжеством рассмеялся беззубым ртом. Морщинки собрались вокруг глаз, а по всему лицу, наоборот, почти везде разгладились.

– А вот и нет! Это же замок леди Элинор, дубина. Эти поленья будут гореть до завтрашнего утра. А потом угли еще сутки давать жар. Понял? Хозяйка не может заставить их гореть вечно, но у нее каждое полено горит впятеро дольше, у нее коровы и свиньи всегда дают двойной приплод, саранча никогда не садится на остров, хотя во владениях графа Касселя за последние десять лет все сжирала начисто. Я уж не говорю, что ветки ломятся под тяжестью яблок, где – заметь! – никогда не бывает червивых, а из земли все так и прет, будь это сорная трава или сладкая морковка…

– Здорово, – восхитился я. – А нельзя так, чтобы морковка перла, а сорная трава мерла на корню?

Он хмыкнул.

– Тебе как мед, так и ложку! Так не бывает. Если волшебники могут заставить землю давать вдвое больше, то это всего больше…

– Ну-ну, – сказал я, – знавал я страны, где чародеи, их агрономами называют, еще и не то творят. Где мне тут устроиться? Эта лавка свободная?

– На этой спит Марат, – ответил он. – А на этой Иннокентий. Ложись вот сюда. Или сюда. Ты что умеешь делать?