Насреддин пытался объяснить тёще, что её длинный язык доведёт до беды. Но с тем же успехом он мог обращаться к ишаку, когда тот ни свет ни заря вдруг начинал ублажать кишлак своим рёвом. Серого можно было огреть камчой и остановить славословие в честь правителей ослиного племени. С тёщей этот номер не проходил.
Но могло ли подобное пресное существование продолжаться бесконечно, о правоверные? Не могло.
* * *
Ходжу довёл до белого каления сосед Абдулла. Он требовал спилить яблоню, ветки которой свисали над его дувалом и якобы засоряли опавшими листьями грядки с овощами, нанося им вред. Как ни убеждал его Ходжа, что листья, превращаясь в перегной, только увеличивают урожайность огорода, всё впустую.
Конечно же, дело было не в яблоне. Абдуллу постоянно терзала мысль: как так – этому болтуну отвалили тысячу таньга за совет, данный Повелителю вселенной, в то время как он, Абдулла, всю свою жизнь возится в огороде и едва сводит концы с концами? Отсудить у ненавистного соседа его деньги! С этим Абдулла ложился, с этим вставал.
Правда, он не знал, что от щедрого дара остались крохи, так как Насреддин жил припеваючи и ни в чём себе не отказывал. В надежде поживиться склочный сосед подал жалобу местному кази, то бишь судье, который на судебные разбирательства частенько приходил под хмельком. Завзятые сутяжники, зная его слабость, просто подносили ему бурдюки с вином и неизменно оказывались в выигрыше. Абдулла заранее потирал руки.
Узнав о том, что Насреддину предстоит идти в суд, тёща посоветовала поднести кази хотя бы кувшин виноградного вина. Зять только отмахнулся от неё. Дело, по его мнению, не стоило выеденного яйца.
В самом весёлом расположении духа он предстал перед судьёй и жалобщиком.
– Мусульмане! – радостно воскликнул он. – Возблагодарим Всевышнего!
Оба правоверных, как по команде, воздели руки к небесам.
– За что? – неуверенно проблеял Абдулла.
Кази укоризненно глянул, но, не опуская рук, вынужден был повторить вопрос.
Не стоять же им в такой позе до вечера.
– Вы не знаете за что? – делано удивляясь, покачал головой Насреддин.
– Говори, не томи, благочестивый Ходжа! – снова подал голос Абдулла.
– Да за то, – громогласно заявил Насреддин, – что он не дал верблюдам крыльев!
– При чём тут крылья? – опомнился кази. – Что за шутки в важном присутственном месте? – Глаза его налились праведным гневом.
– Да вы только представьте себе: получи они крылья, подобно аистам, вздумай они строить гнёзда на крышах наших домов, они бы валились нам на головы. – И Насреддин залился звонким смехом.
Кази рассвирепел. И, не сходя с места, назначил штраф за неуважение к суду. Пришлось легкомысленному Насреддину вынуть из кармана последние двести таньга.
Сто пошли в кошелёк кази, сто достались Абдулле.
Что до веток яблони, то о них попросту забыли. При этом судья многозначительно посмотрел на жалобщика, дескать, два наказания за один раз присудить нельзя – не по закону. Но на следующем заседании мы основательно потрясём его кошелёк. Сутяга расплылся в улыбке. Судья ощерился в ответ.
Дома Ходжу ждали зубодробительные попрёки со стороны любимой тёщи.
Златотканый халат
С этого дня Насреддин начал наблюдать за передвижениями любителя горячительных напитков.
Как-то вечером тот, залив в себя рисовой бузы сверх меры, свалился в саду, не дойдя нескольких шагов до собственного жилища.
Насреддин перемахнул через забор, содрал с поборника справедливости златотканый халат и, весело напевая, воротился домой.
Наутро, протрезвев и не обнаружив на себе драгоценной одежды, страж закона не на шутку разгневался, кликнул стражу и приказал:
– Дармоеды, так-то вы оберегаете дом и имущество своего господина! Не жалея ног, обшарить всю округу, разыскать пропажу и доставить вора на праведный суд! Иначе вместо замызганных халатов, болтающихся на ваших плечах, я с вас живьём шкуру сдеру.
Долго заниматься поиском грабителя не пришлось. Не сделав и пяти шагов, стражники наткнулись на Ходжу, который с довольным видом прогуливался по базарной площади, вызывая восхищение окружающего люда ослепительным одеянием.
Его схватили и потащили в суд.
Увидав беспечно улыбающегося Ходжу, судья злорадно потёр руки. Он посадит этого бездельника в яму, отберёт у него дом, пустит его по миру со всем семейством. Этот голодранец, этот разбойник, поднявший руку на священную собственность блюстителя порядка… он и не подозревает, что этот халат стоит дороже, чем всё его жалкое имущество.
Однако по местному законодательству казн не имел права судить вора, так как сам являлся пострадавшей стороной. Пришлось пригласить старосту кишлака и на время передать ему печать правосудия.
Новоявленный судья сразу задал Насреддину вопрос:
– Откуда, сын греха, ты взял эту вещь, на которую и взора-то бросить недостоин? Отвечай, или я немедленно прикажу посадить тебя в яму.
– Ой-ой-ой… – с притворным испугом схватился за голову Ходжа. – Я всё скажу, о справедливейший из справедливых вершителей правосудия. Прогуливаясь вчера вечером со своим другом, я увидел валяющегося на земле пьяного человека в этой замечательной одежде. Я растерялся. Мог явиться вор, который наверняка позарился бы на это драгоценное одеяние. Я снял с него халат. К сожалению, было темно, я не разглядел его лица. Наутро, надев халат, я пошёл по кишлаку, интересуясь у каждого встречного, не ему ли принадлежит спасённая от грабителя одежда. Желающих признать мою находку своей вещью не нашлось. Но, раз уважаемый кази утверждает, что халат принадлежит ему, я готов вернуть его законному хозяину. Надеюсь, он не забудет моей скромной услуги, – лукаво улыбнулся Ходжа Насреддин.
А надо сказать, что на это судилище собрались все жители кишлака во главе с местным имамом.
Кази побелел, потом посерел и отчаянно замахал руками.
Если слух о его непотребстве дойдёт до верховного муфтия, он лишится не только должности, но и головы. Наказания за употребление мерзопакостных напитков во владениях великого эмира были весьма суровы.
Едва ворочая языком, он просипел:
– Я разобрался в этом запутанном деле. Ходжа Насреддин снял халат с какого-то случайно забредшего в наши края гуляки.
Добропорядочные жители кишлака опустили головы, дабы кази не увидел их улыбок. Ещё оштрафуют на сотни монет за неуважение к закону… Им-то хорошо был известен этот «неизвестный гуляка».
– Думаю, – кази прочистил горло, и его голос загремел праведным гневом, – тот давно уже покинул наши края. Пусть достойный житель нашего кишлака носит этот халат. Что до штрафа, который я случайно взыскал с него, разбирая тяжбу с Абдуллой, каюсь. На меня нашло затмение, и я вынес несправедливое решение. Поэтому постановляю: взыскать с подлого клеветника штраф в двести таньга и вручить их досточтимому Ходже Насреддину.
Абдулла, поспешивший вместе со всеми на судилище, рухнул как подкошенный.
– Убрать его! – брезгливо произнёс кази. – Бросить в яму!
Стражники поспешно утащили почти бездыханное тело.
Разумеется, Ходжа и не думал щеголять в этом треклятом халате. Он тут же сбыл его в цыганском таборе, расположившемся на окраине кишлака.
Тёща, наученная горьким опытом разглашения заработков зятя, на сей раз прикусила язык.
А вот над этим я как раз и размышляю
Эту историю мой друг Исфандияр поведал мне без всякого удовольствия.
– С сожалением вынужден тебе сообщить, – вздохнув, начал он, – что свалившиеся с неба деньги исчезли из бездонных карманов Ходжи Насреддина так же неожиданно, как и появились. За балагуром и неунывающим насмешником числился грешок. Он любил иногда поиграть в кости. Большого навара это занятие ему не приносило. И, проиграв однажды заработанные праведным трудом (что с ним случалось довольно редко) четыреста таньга, он поклялся никогда больше не предаваться этому манящему пороку.