Рай начинается вчера

– Проходи, Михай. Проходи. Гостем будешь!

И, приветливо улыбнувшись, протянул мне руку.

Я молча пожал его сухую и жесткую ладонь.

– Знаешь, кто я? – мельком взглянув на Бэдю, спросил он.

– Слышал, – когда Бэдя вышел, прикрыв за собой дверь, спокойно ответил я, присаживаясь на стул лицом к двери.

Варрава посмотрел на меня и вновь улыбнулся:

– Вижу птицу по полету! Что пить будешь? Водку, коньяк, самогон? Или, – кивнул он в сторону бутылок с разномастными яркими этикетками, – импортное пойло? Держу, так сказать, для продвинутой братвы.

– Спасибо, не хочу, – покачал я головой. – Водка сказать не то может.

– Да и то верно! – согласился Варрава, присаживаясь на скрипнувший диван.

– Тогда, может, чефиру?

– Не люблю я его, – ответил я, доставая сигареты.

– А я, пожалуй, выпью! Не обессудь, – развел он руками, – привычка. Сам понимаешь.

Не ответив, я чиркнул спичкой и, подкуривая сигарету, через облачко дыма посмотрел на него.

Лет шестидесяти, с сильными залысинами, поджарой жилистой фигурой, умным лицом и жестким взглядом, Варрава производил впечатление человека, привыкшего повелевать. Уверенные движения дополняли это впечатление. В определенных кругах он был очень хорошо известен, и я слышал о нем. Вор в законе с более чем тридцатилетним стажем, он в свое время был третейским судьей при разборках. Поговаривали, что в своих суждениях Варрава был жестким и безжалостным, но судил справедливо. В более узких кругах ходила осторожная мысль и о том, что держал он общак.

– Удивляешься, что позвал тебя? – отхлебнув из кружки, спросил Варрава, подвигая ко мне поближе пепельницу.

– Удивляются девки, когда беременеют, – ответил я, сбив с сигареты пепел.

Варрава улыбнулся.

– И то верно.

Улыбка у него была открытая и удивительно смягчала резкие черты его лица. Но жесткий пронизывающий взгляд серых глаз портил ее, вызывая странное впечатление, словно он украл ее у другого человека, доброго и отзывчивого.

– Знаешь, Михай, не буду я перед тобой расшаркиваться и порожняки гонять, – погасил улыбку Варрава. – Я думаю, ни к чему это нам. Не в тех чинах мы. Пригласил я тебя, чтобы поговорить о серьезном деле. Так сказать, по-родственному. Мы ведь с тобой в какой-то мере родственники, – внимательно посмотрел он мне в глаза.

– Родственники! Это, наверное, когда у моего деда сарай горел, твой на нем руки грел или сало коптил, – вспомнив слова Яковлевича, не удержался я.

Варрава, откинувшись на диван, вновь мягко улыбнулся.

– Вижу, что твой язык, Михай, за словом в боковой карман не любит лазить.

– Какой есть.

– Но это и хорошо, – не обиделся он. – Не люблю я людей, которые мягко стелют! На их перинах жестко спать приходится. А я за свою жизнь уже устал жестко спать.

Затянувшись сигаретой, я не ответил.

– Михай, а ты Мазара помнишь? – внезапно спросил Варрава, внимательно наблюдая за мной.

– Помню! – с любопытством взглянул я на него. – А к чему ты меня спрашиваешь о нем?

Мазара я помнил хорошо. В свое время это был авторитетнейший вор в законе, так сказать, патриарх преступного мира.

– А к тому, Михай, спрашиваю, что люди быстро забывают тех, кто что-то значил в их жизни, – с легкой грустью ответил Варрава. – А он, насколько я знаю, и для тебя кое-что сделал. И то, что ты не забыл его, это хорошо. Негоже таких людей забывать! Не много таких, как Мазар, было.

Я промолчал, ожидая, что он скажет дальше.

– Насколько я знаю, – продолжал Варрава, – он был твоим «крестным».

– Был, – ответил я. – Только к чему ты это все ведешь, Варрава?

– А к тому, Михай, что слухами земля полнится!

Вновь посмотрел он на меня своим пронизывающим взглядом.

– К тому, что Мазар был и моим «крестным», когда и меня «короновали». Вот и выходит, что у нас с тобой, Михай, один «крестный» на двоих. Один! Вот потому ты здесь, и потому я говорю с тобой.

Внимательно выслушав его, я опять промолчал.

– Чем заняться думаешь? – подкуривая сигарету, спросил Варрава.

– Не знаю, – пожал я плечами.

– Понимаю! – с легкой грустью посмотрел он на меня. – Понимаю твои чувства. Сам не раз испытывал это на своей шкуре. Когда сидим, то кажется, что на воле тебя ждет некая другая и светлая, полная надежд, жизнь. А когда выходишь, то видишь, что тебя на воле-то особо и не ждали! И все темно, как в заколоченной бочке! Ни просвета, ни надежд…

– Слушай, Варрава, – перебил я его, – можешь считать, что твое лирическое вступление мне понравилось. Но я думаю, ты меня не для этого пригласил.

– Не для этого! – сделав глубокую затяжку и выпустив дым, ответил он. – Не для этого. Ну что же, тогда перейдем от лирики к прозе. Не хочешь пойти ко мне? Я понимаю, что предложение для тебя неожиданное, потому и не требую ответа сразу. Шаг серьезный, а серьезные дела надо серьезно решать.

– Знаешь, Варрава, – чуть помедлив, подкурил я новую сигарету, – когда я к тебе ехал, то не знал, зачем еду и о чем мы будем говорить с тобой. Врать не буду. За предложение твое благодарю. Но понимаешь, я всегда был вольной птицей и ни под кем не любил ходить. Сам знаешь, «нанялся – что продался».

– Все мы кому-то продаемся, – сухо ответил Варрава. – Все! Только цена разная. Я тебя не в шестерки зову. Шестерок у меня хватает, – кивнул он в сторону двери. – Мне серьезные люди нужны! Для серьезных дел. А дела эти не за горами… Ты сколько на воле? А?!! Я отвечу за тебя. Без году неделя. И еще не разобрался, что к чему! Правильно? Молчишь?!! Ну, это и понятно. А я, Михай, поболе твоего на воле-волюшке! И вот что хочу тебе сказать. В стране начался бардак! Реформы денежные, купоны, талоны и прочая ересь! К чему бы это?!! – подался он чуть вперед.

– Не знаю, – честно ответил я. – Еще не думал.

– Правильно! – слегка хлопнул Варрава ладонью по столу. – В этом болоте трудно вот так сразу разобраться. И я бы не разобрался, если бы умные люди не просветили вовремя. Я постарше тебя буду и еще застал в лагерях политических… Не этих обиженных крикунов, не успевших пролезть к кормушке! А еще тех!.. – неопределенно взмахнул он рукой.

– Так сказать, «врагов» народа. Среди них, конечно, тоже разные были! Но были и умнейшие люди. А я всегда, Михай, к знаниям тянулся! – усмехнулся Варрава. – Так вот, я еще цуцынком был, когда мне один из них сказал, что страна наша обречена и погубят ее детишки «бывших», так сказать. Для меня тогда его слова бредом больного показались! Чтобы наша «непокабилимая» да рухнула?!! Но тот бывший профессор смотрел дальше, чем я и подумать мог! Он на многое мне глаза открыл. А потом я и сам начал над его словами задумываться, что, к чему и как!

– Вот скажи мне, – затушил сигарету Варрава, – кто в основном в лагерях в последние годы чалится?!! А?!! В основном мужик, Михай! Мужик! Его закатывают в тюрягу, как кильку в банку. Ты вот скажи мне, много ты детишек чинуш разных-всяких видел?!! Я думаю, не много. И я их не много встречал. К чему бы это?!! Молчишь! Да к тому это, что законы наши писаны для мелочи всякой-разной. Одними для других они писаны. Внешне это еще не совсем заметно, но, поверь мне, разрыв этот, как дыра на сопревших прахарях, будет расползаться! Будет, Михай!

Варрава с силой поднялся, по-кошачьи пройдясь по комнате.

– Будет! Все правильно мне тогда тот профессор говорил. Что зона – это лакмусовая бумага общества! И по тем, кто сидит, можно многое сказать о стране. И гласность, болтовня эта голимая, для кого?!! Для них? – посмотрел он вверх. – Да нет! Не для них, а для лохов разных. Во все смутные времена эту гребаную гласность, как кость, кидали голодным. И пока те за нее грызлись, как псы, мясная туша исчезала. Вот и сейчас к тому идет. Магазины пустые, промышленность буксовать начала. Да-а-а, – подошел к окну Варрава, – все верно профессор мне тогда говорил! Как в воду глядел! – тихо, словно для себя, сказал он.