Рассказы о войне. Война в письмах, дневниках, историях

Я увидел большую группу партизан, которые после нашего прохода ставили мины и растяжки, оказывается они готовили немцам засаду, ведь рано или поздно фашисты обнаружат то, что мы пропали и бросятся в погоню… А в лесу нас ожидал санный поезд – несколько десятков подвод. Операция по спасению детдомовцев, то есть нас, началась. Когда мы уже были в лесу, то раздался звук моторов множества самолётов. Фашисты объявили воздушную тревогу, заухали зенитки… Это был отвлекающий маневр советских лётчиков, они кружили над Бельчицами, отвлекая от нашего побега внимание врагов. Нас проинструктировали, что, если вдруг в небе появятся осветительные ракеты, надо немедленно садиться и не шевелиться. В партизанском отряде нам всем было несказанно рады, угощали нас чем могли. Мне не забыть божественную сладость замороженной морковки… Это было что-то нереально невероятное… Помню её вкус до сих пор…

Теперь дело было за лётчиками. 105–й отдельный гвардейский авиаполк. Лётчики, доставляя партизанам боеприпасы, в обратную сторону начали вывозить детей и раненых. Было выделено два самолёта., когда—то мы их называли кукурузники … Под крыльями у них приделали специальные капсулы—люльки, куда могли поместиться дополнительно нескольких человек, ну и лётчики вылетали без штурманов – это место переделали для маленьких пассажиров.

В ходе этой операции вывезли более пятисот человек.

В начале вывозили раненых и совсем маленьких детей. Я, как один из самых взрослых, остался на последний рейс. Я и ещё девять пацанов. С нами была девятнадцатилетняя «мама Валя» и в последний момент привезли тяжело раненных партизан, которые защищали наш отход, устроив преследующим фашистам засаду… Уничтожили их гадов, почти всех.

Ночь с 10 на 11 апреля 1944 года я не забуду никогда. За штурвалом самолёта был гвардии лейтенант Александр Мамкин. Ему было 28 лет. Уроженец села Крестьянское Воронежской области, выпускник Орловского финансово—экономического техникума и Балашовской школы. Сейчас, просматривая архивные документы, я понимаю, что Мамкин был опытным лётчиком. За плечами – не менее семидесяти ночных вылетов в немецкий тыл, две государственные награды (Орден Красного Знамени и Орден Отечественной Войны 1 степени, Медаль «Партизану Отечественной войны» 1 степени). Тот полет был для него в этой операции (которая называлась «Звёздочка») не первым, а девятым. Вместо взлетно—посадочной полосы использовалось озеро Вечелье. Лед у него ещё был крепок, но сверху уже стояла по щиколотку растаявшая вода. В самолёт Р–5, за штурвалом которого находился самый жизнерадостный лейтенант из всех, кого я встречал, уместили всех оставшихся мальчишек, нашу воспитательницу Валентину и тяжело раненных партизан. Взлетели быстро, наш лётчик запевал разные песни, подбадривая нас, мы ему подпевали. Дрожь самолёта, сначала вызывала у меня ответную нервную дрожь, а потом начала даже успокаивать. Я даже задремал. При подлёте к линии фронта наш самолёт попал в свет прожекторов, и я сначала слышал свист осколков, а потом только услышал разрывы зенитных снарядов.

Нас подбили. Начал разгораться пожар. Линия фронта осталась далеко позади, а наш самолёт горел… По инструкции лётчик должен был покинуть горящий самолёт и выпрыгнуть с парашютом. Если бы летел один. Но лейтенант Мамкин летел не один, и не собирался отдавать нас смерти. Он кричал нам, что все будет хорошо, чтобы мы сходили по—маленькому в свою одежду и накрыли ими свои лица, ведь дым уже давно не давал нам дышать и мы уже ничего не видели.

Он кричал нам, что не отдаст в лапы смерти, тех, кто только начал жить, тех, кого спасли из лап фашистских докторов, тех, кто пешком ночью убежал от фашистов! Потому он довезет нас, обязательно довезет! Лейтенант Мамкин пел свое любимое «Врагу не сдается наш гордый Варяг…», и вёл самолёт… он маневрировал, пытаясь сбить пламя, и в эти моменты я видел, что огонь уже добрался до кабины пилота. От высокой температуры плавились лётные очки, прикипая к коже. Горела одежда, шлемофон. Как он вел свою машину в дыму и огне я не понимаю до сих пор. Как рассказывали те санитары в госпитале, у Мамкина от ног оставались только кости. Я помню запах жареного человечьего тела. Этого мне не забыть. Мы тоже не хотели погибать и выполняли все, что приказывал нам лейтенант Мамкин. Закрывали лица мокрыми тряпками, которые моментально высыхали и пели, пели его любимую песню! Как, каким образом, Александр Петрович Мамкин обнаружил площадку для посадки на берегу озера, неподалёку от воды для того, чтобы затушить горящий самолёт, и недалеко от советских частей, чтобы было кому оказать первую помощь, я не знаю. Горящий самолёт был виден издалека. На земле знали, что в нем летят из—за линии фронта дети и женщины, и со всех ног бежали на встречу. Я помню, как обрушилась перегородка между нами и пилотом, у партизан начала тлеть одежда… Мы сели. Мягко и безопасно. Практически на самом краю озера. Все начали выпрыгивать в воду. Тут уже пришла помощь.

Бой со смертью Мамкин выиграл. Я помню его последнюю фразу, которая была обращена к подбежавшим бойцам: «Дети живы?» После того, как он услышал ответ, что все живы, Мамкин потерял сознание и уронил голову на берег озера.

Врачи ни тогда, ни сейчас так и не смогли объяснить, как мог управлять машиной, да ещё и благополучно посадить её человек, в лицо которого вросли горящие очки, а от ног остались одни обугленные кости? Как смог он преодолеть боль, шок, какими усилиями удержал сознание?

Мы похоронили лейтенанта Мамкина на следующий день. Был залп. Многократный залп. Оказывается, так отдают последнюю честь погибшим офицерам. Была речь, которую я уже не помню. Мы все, все выжившие в той войне, все выжившие и спасенные военным лётчиком, лейтенантом Мамкиным, каждый год приезжаем на воинское кладбище в деревне Маклок (Смоленская область) просто помолчать.

Я закончил военное училище. Прошел Афганистан. Пережил девяностые. Я пока ещё жив. Я последний из тех, кому лейтенант Мамкин подарил свои очки и дал свое офицерское напутствие. У меня уже нет Родины. Её порвали на тряпки и бананы воры и капиталисты. Но у меня есть осколок Мамкиных очков, боевых очков, боевого советского офицера. И пока я жив, будет жить память о одном из Героев тех далеких лет, в которых не быть Героем было просто стыдно, в которых вся страна объединилась, выстояла, выжила и победила.

И я знаю, что мои внуки, которым по наследству достанется осколок того стекла, рано или поздно, если нужно, спасут свою Родину и она снова станет свободной…

История о маленькой девочке из большого «Сопротивления»

…Когда-то ты мне по-секрету рассказала свою историю, но если я её не расскажу, то о ней никто не узнает, а такого я допустить не могу…

…Ты была маленькой девочкой и жила в Европе. Вторая Мировая Война. Оккупация. До высадки союзных войск в Нормандии женщины и дети жили впроголодь, но жили. После высадки наступил настоящий голод.

Холод. Да, военных действий не было, практически вся Европа сдалась. Многие мужчины, чтобы прокормить семьи, вступали в нацистскую армию. Многие, но не все.

Еще было «Сопротивление». Конечной целью которого было вооруженное восстание по всей Европе. Еды в тот год ни у кого не было, только у тех, кто сотрудничал с фашистами. Обычным людям её надо было добывать. И детям, и взрослым, и старикам.

Несовершеннолетняя девочка начинала свой день, сварив и съев одну варёную картофелину. Но не всегда. Потом она шла в центр города, на центральную городскую площадь, брала с собой скакалку и до самого вечера скакала. Она была невероятно худенькая. Почти прозрачная. Но она считала себя балериной и потому приказывала себе не уставать. Девочка скакала и скакала. Иногда ей прохожие давали какую-то еду…

Но чаще всего никто ничего не давал.

Да и не было у нее целью – разжалобить прохожих и выпросить у них какой-то еды. Она просто ненавидела тех, кто расстрелял её дядю и её двоюродного брата.

Расстрелял, предварительно замучив их до неузнаваемости, в попытке склонить их к предательству. Они ничего не рассказали Гестапо о своих товарищах в Сопротивлении и были расстреляны.

Но что могла сделать маленькая девочка со скакалкой в руках?

Когда любишь свою Родину, ты всегда найдешь способ бороться. Бороться до последнего вздоха. Бороться, и не важно сколько тебе лет, и как ты выглядишь!

Наша девочка скакала на виду у всех. Она видела всех прохожих, и все, кто был в центре, тоже видели её. Фашистский штаб тоже размещался в центре.

Иногда она останавливалась, и делая вид, что поправляет шнурки на стареньких, сношенных до дыр ботинках, передавала послания—записки, которые ей давал её родной брат. Они предназначались командирам «Сопротивления».

Также и ей передавали важные зашифрованные сообщения. Бывали дни, в которых она просто прыгала и ничего никому не передавала.

Это означало, что этих людей, кто не пришел – арестовали… Тогда вечером она сжигала эти записки не читая. Брат её учил, что даже если Гестапо будет тебя пытать, и ты в бессознательном состоянии будешь что-то говорить, то ты никого не выдашь, ведь ты никого не знаешь по имени, и не знаешь, что ты передаешь. Поэтому тебя просто расстреляют, а это не больно. Страшно, но не больно. Больно, это смотреть, как фашисты чувствуют себя в твоем городе, как у себя дома, в Германии. Прыгала она каждый день, и каждый день она запоминала, записывала и передавала в центр информацию о том, сколько генералов, солдат и офицеров поехало, и куда именно поехало… у нашей девочки ещё был уникальный дар, – она читала по губам, когда—то она очень долго ухаживала за своей бабушкой, которая пережила грипп—испанку, но оглохла и онемела, и она вместе с бабушкой освоила эту сложную науку.

И фашисты, которые проводили совещания за закрытыми окнами, но подходили обсуждать особо важные моменты к окну, даже не догадывались об этом. Могли лишь гадать, кто из них предатель. Ведь проваливались одна операция за другой. Похищались генералы, о приезде которых знали лишь в штабе, облавы и обыски были безрезультатны, важные грузы взрывались настолько в неожиданных местах, что была для них полная ясность – что в штабе работает предатель! Его искали, искали обсуждая его поиски глядя на маленькую несчастную девочку, которая уже который год скачет у них под окнами, но которой никто из них не вынес даже кусочка шоколада, а они предполагали, что скачет она лишь с этой целью, и больше ни с какой!

У этой маленькой балерины папа поддерживал нацизм, даже был членом их партии, а она – нет. Она любила свою Родину и делала все, что может, чтобы Европа стала свободной.

Несколько раз был близок провал, но её всегда спасало чудо, в которое она верила с детства. Мама ей говорила, что её ждет великое будущее, главное не сдаваться, и не боятся, а Бог обо всем позаботится. Верь и не бойся!

Как-то мама по секрету сообщила ей, что в далеком—далеком от сюда городе Сталинграде, была проиграна фашистами битва, очень важная битва, и даже французский министр Де Голль в своем выступлении по лондонскому радио в январе 1942 года говорил: «Французский народ востор-женно приветствует успехи и рост сил русского наро-да. Ибо эти успехи приближают Францию к её желан-ной цели – к свободе и отмщению», а мама услышала и рассказала, и ещё сказала, что это значит, фашистов победят, рано или поздно. Победят русские, ну а мы поможем …

… Она не поменяла своего мнения даже после расстрела нацистами своего родного брата и его сына, своего любимого племянника, который пел, как ангел и умел говорить на семи языках…

Как—то раз наша девочка поехала на велосипеде, который ей подарили подпольщики из Сопротивления, передавать очередные важные сообщения.

Была облава. Кто—то рассказал гестаповцам, как выглядит связной и на чем он должен приехать. Описали цвет велосипеда. Была погоня. В нее стреляли, но пули пролетели мимо, всего лишь повредив велосипед. Спрятавшись в подвале, она просидела в нем неделю. Пила воду, которая собиралась в лужи после дождя и нашла в корзине гнилые яблоки. Они поддерживали в ней силы.

Не нашли её. Даже собаки не смогли унюхать её следы. Она не должны была умереть. ещё было рано. Родина была оккупирована. Рано. Так говорила она себе, когда свернулась калачиком в большой корзине с прошлогодними, гнилыми яблоками, когда в подвал зашел фашист с овчаркой.

Не нашли.

Мама знала о работе своих детей в Сопротивлении.

Не мешала. Просто молилась, плакала и верила. Она была английской аристократкой, и жила в Европе по измененному паспорту. Англичан немцы расстреливали и считали их всех шпионами. В прошлой довоенной жизни наша балерина была очень пухлой девочкой, которая любила сладкие булочки. Но война изменила её жизнь. Голод и оккупация сделали из маленькой девочки человека с большой буквы. Освобождение Родины она встретила уже с винтовкой в руках.

Война закончилась. Того предателя, который рассказал фашистам о связной на велосипеде зеленого цвета, выявили и расстреляли.

Наша девочка выросла, пошла учиться в консерваторию, потом работала медсестрой в госпитале, вместе со своей мамой, потом Лондон, попытка стать балериной, но последствия жуткого голода внесли изменения в фигуру и ей посоветовали искать себя в другом виде искусства.

Наша маленькая и худенькая девочка попробовала себя в кино и стала кинозвездой.

В 1954 году ей вручили Оскар. У её ног лежала не только Англия и Европа, а и весь мир. Но в этом мире она видела несправедливость и детей, которые умирали от голода и болезней, и это было для нее важнее, чем кино, важнее, чем слава, важнее, чем собственная жизнь! И она оставила кино. Она помнила и знала, что такое голод и смерть! Тысячи спасенных детей в Африке и в Азии до сих пор помнят и знают того, кто их спас. Она не боялась ни эпидемий, ни революций, в которых человеческая, а тем более жизнь ребенка, если он, к тому же ещё и черный, не стоила и капли воды…

И все они её любили, да и до сих пор любят свою Одри Хепбёрн.

P.S. После кончины Одри Хепбёрн в 1993 году, Грегори Пек вышел на камеру и со слезами в голосе прочитал её любимое стихотворение «Unending Love»:

Порой, мне кажется, тебя любил я раньше

Любил и тысячу, и триста лет назад

Любил всегда, любил душой, любил без фальши

И взявшись за руки, смотрели на закат

Мы пережили сотню воплощений, может больше

Но в каждом находили райский сад