Ревизор 2.0

На душевнобольного водитель кобылы не походил, хотя кто их, психов, знает, думал Копытман, разглядывая собеседника. Может, тут вообще сборище реконструкторов? Хотя слишком уж натурально выглядел старик, либо это какой-нибудь народный артист, согласившийся поучаствовать в столь любопытной мистификации. Народные артисты такие, хоть чёрта лысого сыграют.

Мучимый неясными подозрениями, инспектор потрогал шишку на голове, ослабил узел галстука и не без внутреннего трепета поинтересовался:

– Скажите, уважаемый, а… А какой сейчас год?

– Нешто головой ударились, барин, памяти лишились? – мелко перекрестился крестьянин, и Копытман заметил под ногтями собеседника траурную каёмку. – Дык я скажу, меня не убудет. Нонче у нас одна тыща осемьсот сорок первый, однако, от Рождества Христова. А ежели от сотворения мира брать, то… – Он беззвучно зашлёпал губами и наконец изрёк: – То семь тыщ триста сорок девятый.

«Очень натурально, очень, – подумал инспектор. – Скорее это нелепый розыгрыш, но как, подлец, играет!»

– Ну, бывайте, барин, ехать надо, – вздохнул крестьянин, снова перекрестившись. – Вам-то, видать, в другую сторону, а то подвёз бы. Н-но, пошла, родимая!

Глядя вслед удалявшейся телеге, Пётр Иванович пребывал в явной растерянности. А ну как и впрямь в какой-то момент блужданий по лесу закинуло его в прошлое? С другой стороны, думал Копытман, если это не розыгрыш, то ещё хорошо, что он попал именно в эту эпоху, так как изучил её более-менее скрупулёзно. И ежели по какому-то фантастическому стечению обстоятельств так и случилось, Пётр Иванович надеялся, что с Божьей помощью не пропадёт.

Он решил поспрошать следующего встречного, и тут, словно по заказу, из-за поворота дороги появился крытый экипаж, ведомый парой гнедых. Ландо – вспомнил название транспортного средства Копытман. Ландо с поднятым верхом. Покачивающийся на рессорах экипаж нёсся с большой скоростью, порядка тридцати вёрст в час, на козлах сидел коренастый дядька с развевавшимися на ветру усами, и вид как лошадей, так и кучера был столь грозен, что Копытман тут же поспешил отпрыгнуть в сторону.

В промелькнувшем ландо он успел разглядеть только женское лицо, показавшееся ему довольно милым. Повозка пролетела по инерции метров пятьдесят, после чего кучер резко натянул поводья и повернул лошадей в сторону одинокого путника. Экипаж вновь поравнялся с Копытманом, уже другой стороной, и сначала Петра Ивановича одурманил аромат лаванды, а затем он узрел перед собой ту самую симпатичную особу на вид лет двадцати с небольшим. Хотя, возможно, истинный возраст перегнувшейся через свою спутницу прелестницы скрывало обилие пудры на её лице, из-под которой всё же пробивался здоровый румянец. Придавала шарм и родинка на щёчке, кажется, от природы. Одета модница была в батистовое платье ярких разводов с множеством оборок, облегающим лифом и перетянутой тонкой талией, широкой юбкой «колокольчиком». Высокую и замысловатую причёску укрывал капор с такими же кружевными по краю оборками. Рядом с девицей Пётр Иванович имел честь лицезреть вжавшуюся в стенку даму постарше, ряженую чуть скромнее. Обе, в свою очередь, с нескрываемым любопытством взирали на странника.

– Здравствуйте, – учтиво поздоровался инспектор, сделав движение рукой к голове, словно собираясь стащить с неё несуществующий цилиндр.

– Здравствуйте, сударь, – ответствовала особа, не сводя слегка удивлённого взгляда с мужчины. – Простите, мы с вами незнакомы…

– Копыт… Копытин Пётр Иванович, налоговый инспектор из Санкт-Петербурга, – непроизвольно вытянулся в струнку путник, одёргивая порядком изжёванный костюм.

Решение назваться созвучной, но всё же другой фамилией он принял в последнюю секунду, подумав, что ещё неизвестно, как тут относятся к представителям иудейской веры. Хотя к этой самой вере он имел самое опосредованное отношение, отметившись ещё восьми дней от роду обрезанной крайней плотью, тогда же случилось его первое и последнее появление в синагоге. В целом же Пётр Иванович был русским настолько, что ещё среди русских поискать. Даже внешность его больше напоминала физиономию какого-нибудь рязанского помещика…

– Тётушка, из самой столицы! – всплеснула руками молодая женщина, переглянувшись с попутчицей. Девица наконец села на своё место, и её старшая подруга смогла сесть прямо. – А к нам по какой надобности, сударь, если не секрет?

– Да-а… – развёл руками Копытман, не зная, с чего начать.

– Ах, не говорите, дайте догадаюсь сама! Вы к нам в N-ск по служебной надобности, на вас напали разбойники, кучера убили, лошадей увели, а вас ограбили, отняли деньги и документы, и теперь вы вынуждены добираться до N-ска пешком. Скажите, я права?

– Ну-у, в целом…

– Видите, Настасья Фёдоровна, я оказалась права, – снова повернулась она к спутнице и тут же вновь обратила внимание на инспектора: – В наших богом забытых местах уже несколько месяцев безобразничают на тракте разбойники, всё не могут их изловить… Ах, простите, забыла представиться… Елизавета Кузьминична Мухина, дочь N-ского уездного судьи.

Елизавета Кузьминична снова перегнулась через спутницу и протянула ручку, к которой Пётр Иванович соизволил припасть после некоторого замешательства.

– А это моя тётушка, Настасья Фёдоровна, – представила товарку девица.

Копытману и ей пришлось целовать руку, но уже через надушенную кружевную перчатку.

– Кстати, налоговый инспектор, но в каком вы чине? – всё не могла угомониться судейская дочка. – Платье на вас весьма необычного покроя, верно, пошито с заграничных образцов? Такие сейчас моды по вашей службе в столице? Вы наверняка коллежский асессор!

Копытман вновь развёл руками. При всей своей любви к истории он всё же не имел понятия, как идентифицировать свою должность по отношению к принятой ныне табели о рангах. В том, что он каким-то образом угодил в прошлое, Пётр Иванович уже практически не сомневался.

– Настасья Фёдоровна, я снова угадала! – обрадовалась Елизавета Кузьминична. – Значит, к вам должно обращаться ваше высокоблагородие.

– Хм… Ну… Должно быть, – обречённо пожал плечами Копытман.

– Ах, что же это я! – всплеснула руками девица. – Видно, что человек не в себе, а я его разговорами последних сил лишаю. Садитесь, ваше высокоблагородие, сей же час доставим вас на постоялый двор, я распоряжусь, чтобы вам выделили приличный нумер и накормили. Уже вечереет, и вы, конечно же, проголодались.

– Да уж, шесть вечера доходит, – пробормотал Пётр Иванович, непроизвольно бросив взгляд на циферблат своего хронометра.

– Какой оригинальный брегет! – воскликнула девушка. – Верно, в Европах многие такие уже носят, да и в столице, вероятно, тоже. А у нас, в провинциях, знаете ли, прогрэсс, – выделила она в слове букву «э», – совсем не ощущается… Да что ж вы стоите, сударь, садитесь к нам. Осип, немедленно гони к постоялому двору!

Поездка до постоялого двора, находящегося на окраине уездного города N-ска, заняла около получаса. За это время ни на мгновение не закрывавшая рот Лизонька, как к ней как-то обратилась молчаливая тётушка, уже порядком осточертела Петру Ивановичу, на все её вопросы он предпочитал кивать или мычать нечто неразборчивое, пожимая плечами.

«Однако, какая всё-таки дура, даром что симпатичная, – думал Копытман, глядя на выдающиеся прелести щебетавшего напротив него создания. – Впрочем, за последующие два столетия женщины не сильно изменились, стоит ли обвинять эту представительницу прекрасной половины человечества в словоблудии, коль она видит в этом смысл своего существования?»

Пётр Иванович в глубине души был немного философом, поэтому смотрел на окружавшие его вещи с точки зрения мыслителей прошлого, среди коих особенно почитал Шопенгауэра, сумевшего соединить рациональное с иррациональным. Копытман, случалось, козырял цитатами философа XIX века, но его заумные выражения по большей части не встречали у современников в веке XXI понимания, поэтому инспектор рискнул апробировать сию сентенцию в общении с попутчицей, благо момент для этого настал очень скоро.

– Ах, Пётр Иванович, вы даже не представляете, как иногда хочется вырваться из нашего болота в цивилизацию! – вздыхала Лизонька. – Балы, наряды по парижской моде… Вы ведь наверняка лицезрели самого государя императора?

– Ну-у, было как-то.

Тут Пётр Иванович если и покривил душой, то не очень сильно, потому что пусть не государя императора, но президента он всё же видел, хотя и издали. И тут же поспешил сменить тему, пока дело не дошло до более подробных вопросов.

– Знаете, Елизавета Кузьминична, как сказал немецкий философ Артур Шопенгауэр, «жизнь каждого, в общем и целом, представляет собой трагедию, но в своих деталях она имеет характер комедии». Или вот: «Воля – вещь в себе», – с самым серьёзным видом заявил Копытман. – Ведь именно она, наша воля, и определяет сущее, влияя на него. К чему вам эти балы и парижские моды, когда необходимо сосредоточиться на основных способах достойной жизни – искусстве, моральном аскетизме и философии. Шопенгауэр считает, что именно искусство способно освободить душу от жизненных страданий. К другим же надо относиться, как к самому себе.

– Настасья Фёдоровна, man che?re, вы слышали?! Их благородие знакомы с философскими трудами европейских мыслителей!

– Да, причём он это сказал мне лично, – олицетворяя собой саму скромность, объявил Копытман.

Почему он произнёс эти слова, Пётр Иванович и сам не понял, видно, чёрт дёрнул за язык. Но судейская дочь просто взалкала продолжения.

– Не может быть! Расскажите, умоляю, ваше высокоблагородие, при каких обстоятельствах это случилось?!

– На водах в Баден-Бадене, где я отдыхал этой весной.

«Боже, что я несу, какой Баден-Баден, я там никогда и не был!» – с ужасом подумал инспектор, но праздновать труса было поздно.

– В Баден-Бадене?! О, как бы я хотела там побывать… Расскажите же, милейший Пётр Иванович, что это за место?! Я слышала, что оно пользуется несомненной популярностью у русских дворян, военных и интеллигенции.

– Да, соглашусь с вами, сударыня, наших соотечественников я там встретил немало, – важно кивнул Копытман.

При этом он подумал, не применить ли ему словоерс для краткости, но пока решил обходиться более почтительным полным произношением.

В этот момент они проезжали какую-то небольшую деревушку, приткнувшуюся у дороги, словно бородавка на носу старого помещика. Деревушка была так себе, достаточно сказать, что покосившуюся стену ближайшей к ним хаты подпирала толстенная жердь. Не будь её, стена точно рухнула бы, оголив всякому проезжавшему неприглядные внутренности хаты и столь же неприглядно выглядящих её обитателей. В пыли под стеной сидел младенец в большой, не по размеру домотканой рубахе и сосредоточенно грыз молочными зубами щепку, уже всю покрытую слюной.

Заметив интерес приезжего к населённому пункту, Елизавета Кузьминична пояснила, что деревенька принадлежит помещику Старопопову, во владении которого находятся ещё три деревни, с населением общим числом около двухсот пятидесяти душ. И что Старопопов по молодости воевал с Наполеоном, а за заслуги на войне была ему пожалована медаль «В память Отечественной войны 1812 года».

Наконец показались границы уездного города N-ска, отмеченные будкой в толстую полоску ёлочкой и прислонившимся к её стенке урядником. Низший чин лениво ковырял веточкой в ухе, время от времени поглядывая на содержимое своего слухового прохода и вытирая его о штанину. Увидев приближающийся экипаж, он на мгновение прекратил интимное занятие, затем, разглядев, что едут птицы невеликого пошиба, отрешённо продолжил своё занятие.

Уже от въезда виднелся золочёный шпиль колокольни главного городского собора. Никаких хрущёвок и тем более высоток; взору инспектора предстали сплошь старинные дома XIX столетия, которые сейчас отнюдь не выглядели такими уж старинными.

«Значит, всё это правда, – обречённо заключил про себя Пётр Иванович. – Сбылась мечта идиота».

До этого он ещё тешил свой разум слабой надеждой, что стал героем какой-то невообразимой мистификации, но выстроить такие декорации… Да на такие траты ни один самый богатый шутник не пойдёт!