Ревизор 2.0

Пришёл Селифан за одеждой, которую Копытман не без удовольствия ему вручил. Узрев столичного чиновника в непривычных своему глазу семейных трусах и майке-алкоголичке, Селифан округлил глаза, что-то промычал, но, так ничего и не сказав, пятясь задом, покинул комнату.

Проводив слугу, налоговый инспектор сладко потянулся. Покосившись в тёмное окно, задёрнул шторку, затушил свечи и улёгся в постель. После почти двух дней приключений он сразу провалился в глубокий сон, в котором ему не приснилось никакой чертовщины. Как, впрочем, и ничего приятного.

Глава 2

В начале шестого сладкий утренний сон Петра Ивановича был прерван самым бесцеремонным образом. Виной тому стали не клопы, которые немного, но всё же донимали инспектора во время сна, а отчаянный петушиный крик, не оставивший Копытману даже времени на мечты, что всё произошедшее с ним накануне не более чем дурной сон. Да и жестковатая подушка, внутренности которой он ощущал правой половиной лица, подтверждали самые худшие опасения, потому что прежде спать ему доводилось лишь на подушках с куда более мягкой набивкой.

Инспектор открыл глаза и уставился в плохо выбеленный потолок с просвечивающими от окна к двери щелями от не лучшим образом пригнанных друг к другу досок. При этом аккурат над его головой обнаружился приличных размеров пруссак, лениво шевеливший своими гусарскими усищами.

«Каков всё-таки подлец этот Гусак, – подумал, зевая, Пётр Иванович. – Намедни вечером божился, что тараканов нет, а он вот – сидит себе и пялится на меня, видно, выцеливает, как половчее мне в рот упасть, когда в следующий раз зевать буду».

Со двора вновь раздался хриплый вопль назойливой птицы. Копытман наконец встал и, почёсываясь, прошлёпал к окну. Отодвинув занавеску и распахнув створку, выглянул во двор. Утренняя свежесть, сдобренная нотками навоза, бодрила. Давешний ободранный петух взгромоздился на плетень, где его точно не достала бы шавка, с ленцой наблюдавшая за хаотичным перемещением кур по вверенной ей территории. Неподалёку в грязной луже с царственным видом возлежала хавронья необъятных размеров, таких огромных свиней прежде Копытману видеть не доводилось, он даже на всякий случай протёр глаза. Возле свиноматки увивались с десяток поросят, оглашавших двор резким повизгиванием.

Отмахнувшись от ранней мухи, Пётр Иванович с хрустом потянулся, и в этот момент откуда-то снизу раздался крик:

– Дунька, дура, неси воду в самовар!

Спустя полминуты по двору пробежала босая девка, одной рукой придерживая подол сарафана, а второй вцепившись в ручку пустого деревянного ведра с железной опояской. Минуты через три она просеменила обратно, уже с полным ведром.

Затворив створку, чтобы не налетело со двора мух, он вернулся к кровати и обнаружил на стуле свою аккуратно сложенную, выстиранную и выглаженную одежду. И когда только успели, удивился про себя Пётр Иванович, неужто всю ночь без сна приводили его платье в порядок? Да ещё и ботинки вычищены, не иначе Селифан постарался, пока инспектор изволили почивать.

Он снова лёг в постель, но сон больше не шёл. В голову полезли мысли о его нынешнем положении.

«Вот ведь какая петрушка получается, – думал инспектор. – Жил себе, никого не трогал, ежели только по служебной необходимости, пока в этот треклятый Выборг не отправили… Что ж за неведомая сила перенесла меня на полтораста с лишним лет назад? Не иначе в том лесу какая-то временно-пространственная аномалия. Да и туман тот странный… Но раз уж так, то, как отмечал тот же Шопенгауэр, форма жизни есть настоящее. Вот и будем исходить из этого постулата, отбросив ненужные домыслы и сосредоточившись на решении насущных задач».

Настало семь часов, чему свидетельствовали показания его хронометра. Копытман встал, натянул носки, которые, верно, нужно было тоже отдать в стирку, но теперь уж об этом поздно сожалеть, оделся в форму, про себя удивляясь накрахмаленному воротничку, обулся, осмотрел себя в зеркале над комодом и остался не вполне доволен своим внешним видом, потому как щёки и подбородок поросли отдающей синевой щетиной. Он выглянул в коридор, и тут же ему на глаза попался пробегавший мимо Селифан, держа в руках чьи-то вычищенные сапоги. Завидев постояльца, тот притормозил и пожелал доброго утречка.

– Постой-ка, братец, – обратился к нему Копытман. – Не мог бы ты принесли бритвенные принадлежности?

– Сей момент, сударь!

Этого «сей момент», впрочем, пришлось ждать около получаса, за которые, устав держать в себе силой воли результаты плотного ужина, Пётр Иванович успел сбегать по нужде во двор. Правда, ещё вчера он обнаружил под кроватью ночной горшок, но решил, что нечего гадить в комнате, чай не инвалид и во двор сбегает. Вернувшись, инспектор обнаружил на комоде у зеркала блюдо с горячей водой, помазок со свиной щетиной, мыло и острозаточенную опасную бритву. Чуть в стороне стоял флакон одеколона «Тройной», состоявший, если верить надписи на этикетке, из эфирных масел бергамота, лимона и не-роли.

«Чёрт, как же этим бриться? – размышлял Копытман, привыкший к безопасной бритве Gillette Fusion Proglide, гелю для бритья и лосьону для умащивания побритых мест. – Ладно, была не была, постараюсь быть аккуратнее».

Но, как инспектор ни старался, пару раз всё же легко порезался. Однако всю щетину с физиономии вычистил, протёр кожу одеколоном, морщась, когда доходил до порезов, и теперь был своим внешним видом вполне удовлетворён, напоследок выдавив выскочивший за ночь на носу прыщик и протерев место жгучей жидкостью с ароматом всё тех же бергамота, лимона и нероли. Потом он почувствовал, что не мешало бы позавтракать. Раз уж вчера с него денег не взяли, вероятно, и сегодня не спросят.

Давешний половой словно ждал появления наделавшего шуму постояльца. Предложил яичницу на шкварках с помидорами или молочную кашу. Подумав, Пётр Иванович выбрал первое, потому как желудок его не был расположен к молочным блюдам и самому молоку соответственно, отзываясь на это неприятной слабостью.

К яичнице подали кисель и вчерашний пирог. Тут и сам хозяин постоялого двора объявился. Премило раскланялся с Петром Ивановичем и протянул свежий номер «N-ских ведомостей»:

– Вот-с, о вас пишут-с. – И ткнул пальцем в маленькую заметку в разделе «Хроника».

Водрузив на нос очки, Копытман принялся читать.

«7 августа сего года в N-ск пожаловал чиновник из столицы, коллежский асессор Пётр Иванович Копытин. На подъезде к нашему Богом хранимому городу на г-на Копытина напали разбойники, давно уже озорничающие на Симбирском тракте, ограбили и едва не лишили жизни государственное лицо. К счастию, провидение послало навстречу г-ну Копытину дочь уездного судьи г-жу Елизавету Мухину, которая, будучи девицей доброй, доставила столичного гостя на постоялый двор г-на Гусака, где ныне г-н Копытин и пребывает. О цели его прибытия в N-ск доподлинно неизвестно, но, как можно догадываться, приехал он с проверкою, о результатах которой мы рано или поздно будем оповещены».

Подпись под заметкой принадлежала тому самому щёголю, что встретился им накануне на бричке, – Недопейводе.

«Оперативно работает, сволочь», – не без уважения подумал Пётр Иванович, возвращая газету хозяину постоялого двора.

– А что, Фёдор Тимофеевич, нет ли в вашем городе приличного шляпных дел мастера, что изготовил бы мне новую фуражку взамен утерянной? – поинтересовался инспектор у Гусака.

– Как не быть, ваше высокоблагородие, имеются, и не один-с. Я бы порекомендовал вам Лазаря Шмулевича, у него хоть и не салон, но руки воистину золотые, на любой вкус мастерит, не хуже заграничных получаются. Все наши N-ские чиновники к нему ходят. Хотя и берёт он, по правде сказать, прилично.

– А что, в кредит шляп он не шьёт? – с надеждой спросил Копытман, потому что просить денег у Елизаветы Кузьминичны ему страшно не хотелось.

– Насчёт этого-с не имею чести знать. Впрочем, готов пригласить Лазаря Моисеевича на предмет вашего с ним дела, думаю, он найдёт время почтить вниманием столь высокую персону.

– Буду вам премного обязан.

Совершенно не имея понятия, что делать дальше, Пётр Иванович поднялся к себе в нумер, снял пиджак, скинул ботинки и улёгся на постель, решив вновь предаться размышлениям. Однако его думы были прерваны появлением Осипа. Кучер и одновременно слуга судейской семьи забрал письма и, в свою очередь, отдал Копытману записку, написанную рукой Елизаветы Кузьминичны.

«Сударь, Пётр Иванович, посылаю Вам с Осипом это письмо, в надежде, что Вы соизволите его прочесть. Вчера вечером мой папенька, узнав о Вашем появлении в N-ске, выразил желание познакомиться с Вами поближе, так сказать tкte-а-tкte, и приглашает Вас сегодня у нас отобедать. Ежели соизволите согласиться, то напишите и отдайте сей же час записку Осипу, он будет ждать Вашего ответа.

С искренним почтением, Е.К. Мухина».

«Ого, – подумал Копытман, – как-то неожиданно я начинаю входить в жизнь этого уездного городка. Однако отказывать было бы неучтиво, да и чем я, собственно говоря, рискую?»

Провертев таким образом в голове мысли, Пётр Иванович уселся писать ответ, благо письменный прибор со вчерашнего вечера остался на столе, так же как и аспидная доска. В письме, проклиная про себя нынешний эпистолярный жанр, он выразил всяческое почтение к уездному судье и обещал всенепременно явиться к обеду, ежели только за ним соизволят заехать, потому как с городом незнаком и легко может заплутать.

Отправив Осипа, Пётр Иванович стал думать, как бы предстать перед этим самым Мухиным в выгодном свете. Но его размышления вновь были прерваны, на этот раз появлением Селифана, который передал приглашение отужинать в доме городничего, Антона Филипповича Муравьёва-Афинского. Тот даже пообещал прислать ввечеру экипаж. Текст был составлен на хорошей бумаге и закреплён личной печатью самого городничего.

«Похоже, сегодняшний день обещает быть весьма занятным, – решил Копытман. – Но делать нечего, от таких приглашений не отказываются. Хотя, видимо, в их глазах я тоже представляю собой величину, ежели они один за другим шлют мне приглашения. Чай не каждый день в это захолустье приезжают чиновники из столицы. Таким образом, обедаем у судьи, а ужинаем у городничего».

Не прошло и получаса, как к Копытману заявились просители. Первой была помещица Лютикова, владевшая имением в пятнадцати вёрстах от N-ска. Помещица приехала в город утром по делам и о столичном инспекторе узнала из слухов, которыми уже с вечера был наводнён уездный город. Это была женщина лет пятидесяти пяти, гренадёрской стати и с трубным голосом, при звуках которого невольно хотелось вжать голову в плечи.

– Я вдова! – с порога заявила Лютикова, выпятив грудь невероятных размеров. – Мой Фрол Митрофанович француза воевал, ранен был, оттого и скончался три года тому как. А мне как вдове положенную пенсию не плотють.

– Что, совсем? – тихо спросил Пётр Иванович.

Сидел он на кровати, потому что стул пришлось уступить нежданной гостье, принёсшей с собой корзину, накрытую тряпицей, под которой что-то шевелилось. Это шевеление слегка нервировало инспектора, ему чудилось, что в корзине целый клубок змей и, ежели он чем-то вдове не угодит, та сдёрнет тряпицу и начнёт кидаться в него гадами.

Муж помещицы, Фрол Митрофанович Лютиков, и впрямь входил в ополчение, командовал своими вставшими под ружьё – вернее, топоры и вилы – крестьянами, но всерьёз повоевать ему не довелось. Потому что, когда ополчение собрали, француза уже погнали от Москвы, и Лютиков по прибытии на место прежней дислокации командования был отправлен обратно. Вот по пути в своё поместье и случилась неприятность: старая лошадь под Лютиковым споткнулась, и он, кубарем скатившись с седла, сломал лодыжку. Помер же он… – утоп в пруду в нетрезвом виде, однако вдова представила дело так, будто скончался её супруг от последствий ран, полученных на войне, и усердно обивала пороги разного рода государственных учреждений, требуя компенсацию за потерю кормильца. Хотя кормилец из Фрола Митрофановича был тот ещё. Помещик при жизни славился на всю округу пристрастием к картам и вину, тискал дворовых баб, и поместье его, мягко говоря, не процветало, а за последние двадцать лет и вовсе две деревни и полторы сотни душ крестьян ушли по закладной.

– Совсем не платят, – заявила помещица.

– А почему?

– А никакой он у тебя, грят, не герой Отечественной войны, мол, и француза-то не видел.

– Так что?

– Так и ничего, отец родной, суют мне свой «Устав о пенсиях и единовременных пособиях»[1 - 6 декабря 1827 г. император Николай I утвердил «Устав о пенсиях и единовременных пособиях» государственным (военным и гражданским) служащим и подписал Указ правительствующему Сенату «к приведению его в действие» с 1 января 1828 г. Эту дату можно по праву считать днём создания в России Пенсионной системы.] за подписью импяратора Николая Первого, мол, ты под эти статьи не подпадаешь. А как же не подпадаю, когда муж мой кровь проливал за царя и Отечество?! Мой-то Фрол жизнь готов был положить: как француз к нам пришёл, так сразу и подхватился, да только его батюшка не отпускали первое время. Шёл на смерть, только Бог миловал, уберёг от гибели на фронтах, а эти щелкопёры мне пенсию платить не желають.

Чувствуя, что этот разговор заведёт его в такие дебри, из которых можно и не выпутаться, Пётр Иванович предпочёл закончить препирания и решительно поднялся с кровати.

– Что ж, уважаемая… э-э-э…