Повесть «Иван воскрес, или Переполох в деревне», рассказы, стихи. Только в этой книге и нигде больше

– Эта неопознанная летающая тарелка давно опознана, и, хотя пьяному с колокольни все может показаться, ты прав, похожа она на чугунок. Петр Петрович ее сделал, приспособив маковку от старой разрушенной церквушки в Ежах. Обтянул ее кожей, чтобы легче была, и летает. Правда, пока с берега речки, на которую сам тарелку закатывает. Зато с берега, прям, летит. Хорошо, не очень высоко, задавил бы купающихся девчат, которых ты принял за русалок. А если был на парах…

– Ладно, ладно, на парах, городская ты больно, Милка, а вот скажи, куда подевались пришедшие к вам Петухова – Кочетова и Веревкина, я не видел, чтобы они от вас уходили?

– Они готовятся к полету на Марс и находятся в замкнутом помещении.

– В замкнутом? – переспросил Кузьмич.

– Да, в погребе, едят, в основном, морковь, в ней много витаминов и пьют свою осветленную реактивами мочу.

– И терпят? – уже переспросил Петров?

– И я бы терпела. Петухова – Кочетова и Веревкина сейчас нигде не работают, а Петр Петрович им платит по сто рублей в сутки.

– Я бы тоже согласился, ежели бы пить за деньги не мочу, а самогон, – хихикнул Кузьмич.

– А ты обратись к Петру Петровичу, возможно и для тебя он найдет испытание, нужное для полета на Марс.

– Нет уж, Милочка, испытание у меня есть: на высоте сижу, и водочку пью в разряженном состоянии, правда, бесплатно. Ладно, не вовремя мы явились с того свету, как отойдет от мочи глава, сам прибежит к нам, такая для него дамка. Ты тольки сразу расскажи о ней, и прибежит. А нам с Иваном разреши хоть краем глаза взглянуть на ваших испытателей, ведь героями будут, ежели выживут.

– Да, испытание сложное, и худшее может быть. Пойдемте, покажу, – и она повела их к сараю, в котором находился погреб. И что увидели Иван с Кузьмичом? Обе женщины лежали на надувных матрацах с распущенными волосами и открытыми ртами. Рядом стоял ящик с морковью, и пахло мочой. Увидев Ивана, бывшего своего ученика, Петухова – Кочетова еле слышно спросила:

– Уже свершилось, мы в раю, Вань?

– Как представитель иного мира, я прерываю ваш эксперимент, иначе вы его не закончите, и скажите Петру Петровичу, чтобы заплатил вам обещанное полностью, без вычетов. На Марс лететь уже не надо, я там побывал, что может подтвердить Рылов.

– Вот, возьмите, – бросил им кусочек завалявшегося в кармане пряника Кузьмич. – Дней пять пейте тольки молоко, иначе окочуритесь, особливо Веревкина, у которой начал вываливаться язык.

– Все, выходите, решение оттуда, – показала рукой вверх Мила, – и не волнуйтесь, все будет сделано так, как говорит Иван Петров. Я гарантирую это, как жена главы.

Глава четвертая

Не успели отойти от дома Ухватовых, как с другой стороны улицы к ним свернула небольшого роста женщина в норковой шубе. Лоб ее и щеки были в глубоких морщинах.

– Не удивляйся, – сказал Кузьмич, – это бабка Фима, ей вторая сотня годов пошла, но тоже ударилась в бизнес. Да, я же тебе рассказывал, как она откормила в глубокой яме зашедшую с вешней водой рыбу и сдала ее в магазин за деньги, которых хватило на шубу, и носит ее.

– Сейчас тепло, жарко даже в рубашке, – удивился Иван.

– Не расстается бабка Фима с шубой от счастья: раньше ходила в телогрейке. Ты ее поприветствуй, на меня она в обиде.

– Чем перед ней провинился?

– Да, пошутил я. У нее на лбу постоянно пот, который она вытирает платочком. Мол, хорошо ей, и стирает его одновременно. Это я о морщинистой поверхности лба упомянул – стиральная доска, да и тольки.

Бабка Фима долгов всматривалась в Петрова.

– И, взаправду, Ванька, не врет Пелагея.

– Здравствуй, здравствуй, баба Фима, действительно это я, вернулся с того света, а дверь тут рядом: выходи свободно. Знаю, что ты коммерцией занялась, рыбу выращиваешь.

– Отколь знаешь?

– Ты забыла, откуда я, и обо всех всё знаю.

– Не поверишь, Вань, тебе тольки скажу, не этому сычу, смотрит все время с колокольни и похабит всех. Раньше, я тольки родилася, церковь тут стояла. Осталась колокольня. Окрест – то их нигде нет, тольки у нас в Выселках. А он на ней пьет. Срам. Греховодник. Так вот, Ваня, белуха ко мне во двор зашла. Жрет зерно, уже у правнука беру, и не хватает. Приходи, глянешь, – бабка Фима улыбнулась так, что растянулись мехами гармошки ее морщины на щеках, – и там, где ты был, в усопшем мире, нет, чай, таких агромадных. Поможешь ее на куски разрубить, когда сдавать буду в магазин.

– Конечно, баба Фима.

– А какая она, Вань, вкусная, хошь?

– Очень, она, как стерлядь, только действительно огромная.

– А я, – сконфузилась бабка, – никогда не ела стерлядь, тольки карасей, да щук, их в Узене завсегда лавили – обожраться можно.

Бабка Фима вытерла платочком лоб и погрозила сухим черным пальцем Кузьмичу:

– Ишь ты, стираю эдак я платок, надо же, Вань, додумался. Проживет стольки лет, у самого лоб бороздами покроется. После ста лет годы как трахтор пашут. Но он стольки не проживет, раз уже падал с колокольни. Хотя жалко мне яво: с одной ногой, думать теперь чем, – этими словами бабка показала, что тоже была из задорных Выселок.

Раздалось кудахтанье, над забором небольшой хаты взлетела курица, следом, еще выше, вспорхнул петух. Можно было заметить, что вместо одной ноги у него прутик, наверное, из той ольхи, что росла у самой калитки.

– Это что еще за явление народу, – вырвалось у Ивана, – зачем петуху деревянная нога, если его можно в ощип.

– Вот вам с Фимой и пример нашей работы, которая завсегда с дурцой. Хотя в этом случае она имеет понятливость. Хозяйке жалко петуха. Кто будет топтать кур. Она сама лет двадцать живет вдовой.

– Так, посади клушку на яйца, и будут петухи, это мужика не высидишь в гнезде, а кочета можно.

– Ты, Вань, не прав. У меня на кровати спит кошка и сейчас, а она умёрла давно. Я чучелу из нее сделала – Пахом помог. Он у нас рукодел, как живая, если бы еще и мурлыкала. Пахом обещал голос ей приделать, но пока тольки попискивает…. А первая-то прибежала к тебе, Вань, зачем? Не видел ли ты там, на небе, моего Васятку, помнит ли он меня, али забыл, не встретил ли там каку ангельшу с крылами?

– Нет, баба Фима, к сожалению, не видел. Он умер у тебя когда?

– Годов пятьдесят прошло уж.

– Вот видишь, я еще к тому времени не родился, нет, не видел я его.

Огорченная старушка расстегнула на шубе пуговицы.

– Жарко тебе, наверное? – спросил ее Петров.

– А как я оставлю дома таку шубу, а сопрут, зимой, в чем ходить? У Пахома, вон, борова увели. Надели намордник и увели.

– Не намордник, а противогаз, Пахом сам приучил к нему Борьку. Бывало, наденет ему на голову противогаз, и ходят вместе по деревне, всех веселят, мальчишки даже с уроков сбегали. Вот и увели в этом же противогазе. Потом бросили его за околицей. Граня нашла. Тебе ровесница, а видит лучше правнука Вовки, в первом классе он учится.

– Это почему? Вовка, чай, тоже без очков ходит, и скольки раз нитку в иголку мне вздевал.

– А что же тогда он букварь сам не читает, Гранька ему слоги выводит: ма-ма, дя-дя…

– Я же говорю, Вань, что Кузьмич не способен к аналитике, ему бы похабить кого. Вовка еще читать не умеет, сентябрь тольки. Чай, к весне научится. Весь в своего папашу, стенгазеты, вон, какие пишет, с рисунками.

– Аналитик мне нашлась, где услышала такое слово. Какие рисунки. На день победы нарисует звезду ежели – и ту с плаката сводит.