Русский Моцартеум

– Разумеется, из Калашникова?

– О, да!

– Просто замечательно! – сказал я.

– И когда отцу надоело ходить в полицию и по судам и платить огромные штрафы за порванную одежду, суд вынес вердикт: сдать Шерли ветеринарам, чтобы они ее усыпили… Как я тогда страдала, одному Богу известно – проревела до утра.

– Интересно, Эрика, а будешь ли ты лить слезы всю ночь, если укокошат, к примеру, меня?

– Не смейте так говорить! – Она остановилась как вкопанная и развернулась ко мне лицом. – Я не хочу, чтобы вы рисковали. Вы мне нравитесь. Вы хотя бы говорите чистую правду, несмотря на свою жестокость. И вы не притворяетесь, что вы другой, в отличие от всех остальных, кого я знаю.

Пусть Эрика и чокнутая, но после этих слов я поневоле почувствовал себя виноватым. В первые секунды, во всяком случае. Но тут же подумал: может быть, она именно этого и добивалась? Внезапно мне пришло в голову, что я мог упустить важные нюансы: комнату Эрики могли прослушивать, – она, кажется, сама об этом говорила вскользь. А опытный агент в таких делах промашки не должен давать. А раз так, значит, существуют записи, сделанные вчера ночью. Потом звонила какая-то фрау и вела долгий назидательный разговор с Эрикой. Логично было предположить, что представитель другой стороны, вознамеривший, скажем так, наладить со мной контакты, уже их прослушал. Играя определенную роль, я притворялся, как и сама Эрика, но специалист, дешифровавший запись нашей беседы, безусловно, понял бы, что я вовсе не киношный мафиози Гансвурст.

Тем не менее Эрика, установившая со мной определенные отношения, исходила из предпосылки, что я – Гансвурст, безжалостный мафиози и, скорее всего, наемный убийца. Или же она искусно притворялась? Эрика могла предполагать и такое: человек, которого она пытается подкупить в качестве осведомителя, на самом деле агент контрразведки из БФФ. Тогда этот спектакль – просто хитроумное прикрытие, ширма, из-за которой можно втихомолку наблюдать за моими действиями. Вопрос: кому это на руку?…

Я посмотрел на фройляйн, которая стояла передо мной, подставив солнцу хорошенькую головку, увенчанную короткой стрижкой ослепительно-белых волос. В голове промелькнули ее слова: «Вы хоть не притворяетесь, что вы другой». Возможно, она была вполне искренней, но я не мог полагаться на случай, ведь Эрика могла просто поддразнивать меня в своей игривой манере, прекрасно понимая, что под маской одиозного мафиози скрывается самый изощренный артист в мире.

Напустив на себя серьезный вид, я произнес:

– Всем людям свойственно быть притворяшками. Ты разве никогда не играла в жизни другие роли?

Голубые глаза Эрики сузились, словно я обидел ее. Впрочем, кто знает, может, так оно и было. Эрика судорожно сглотнула.

– К чему такие подробности? – скороговоркой произнесла она. – Я не в сауне и раздеваться не намерена!

Я презрительно хмыкнул.

– Так я и думал! Внутри ты трусиха!.. Как подметил знаменитый Карлос Кастанеда: «Когда человек боится, он воспринимает знакомые вещи по-новому». Теперь послушай внимательно и заруби себе на носу: в кошки-мышки я играть не собираюсь. Сейчас еще не поздно все отменить, но если ты решишь действовать, то пути к отступлению не будет. За выполненную работу я должен получить свои остальные пять штук. Потом не скули, что передумала. – Я вытащил из кармана конверт и протянул ей. – Вот, фройляйн, ваши пиастры. Да или нет? Твое последнее слово.

Эрика замялась. Я насмешливо скривил рот. Эрика заметила и решительно отодвинула конверт и махнула на прощание.

– Пока!

Я проводил ее взглядом.

Эрика легким пружинистым шагом подошла к своему небольшому «пежо», отомкнула дверцу и забралась внутрь. Газанула она слишком резко – взвизгнула резина о бетон, поднялись легкие струйки дыма.

XIII. Владек Функе – поздний переселенец

per fas et nefas[32 - Правдами и неправдами (лат.).]

Вернувшись в гостиницу, я сбросил мокрую от пота рубашку прямо на ковер, облачился в тяжелый махровый халат и прошагал по кругу – от двери к окну и обратно. Гансвурст, то есть я, просто тащился от роскоши – в его понимании, конечно. И усталость, замешанная на потрясениях ночи, и вынужденная бессонница – все это навалилось тяжелым молохом. Эта пытка исключения сна требовала одного – сна…

Я не видел смысла в том, чтобы сидеть у телефона, дожидаясь звонка, как угловатая девственница с прыщами на лице, мечтающая о первом свидании с тощим поклонником. Если зазвонит телефон, я его услышу.

Забравшись в постель, я мгновенно уснул и увидел во сне большую симпатичную крысу, она была мягкая, будто плюшевая, и ластилась, как верная собака. Но когда я раскурил кубинскую сигару и предложил ей затянуться, крыса поднялась на задние лапы, отстранилась от подношения и сказала голосом диснеевского утенка Дака: «Ганс, не делай этого, ты меня обижаешь!..»

Противно зазвонил телефон.

Я привстал, взглянул на циферблат наручных часов – прошло полтора часа, как я провалился в сон.

Звонок настырно повторился. Я снял трубку.

– Да, я слушаю.

– Ганс, я тебя не оторвала от дела? – послышался знакомый девичий голос.

Странно, подумалось мне, я рассчитывал услышать иной тембр, иного человека.

– Да, я слушаю, – автоматически проговорил я.

– Это опять я, Эрика. Эрика Шнайдер.

– Да, – тупо повторил я.

– Я… Я внизу в вестибюле. Могу я подняться?

– Попытайся, – отшутился я. – Если, конечно, доберешься, дверь будет открыта; так что прошу ее не выламывать – только повернешь ручку, и она сама распахнется.

Положив трубку, я отомкнул дверь, сгреб в охапку брошенную на полу одежду, закинул ее в ванную, причесался, нацепил на ноги тапочки и запахнулся в роскошный халат. Сансаныч, по-моему, из кожи вон лез, чтобы представить меня, как Гансвурста: разряженного в пух и прах кретина. Впрочем, я был спокоен и не волновался.

Пару раз по определенным заданиям мне пришлось носить нацистский мундир, горланить заводной шлягер «Хорст Вессель», печальную «Лили Марлен» и разухабистую «Эрику», а также крыть евреев, негров и даже русских на чем свет стоит. По сравнению с этими проектами перевоплощение в дешевого мафиози я воспринял как праздник.

Снаружи послышался цокот каблучков, и я повернулся лицом к двери. Эрика проскользнула в комнату, плотно прикрыла за собой дверь и остановилась, привалившись спиной к косяку. Она пыталась отдышаться. Смотреть на нее, запыхавшуюся, раскрасневшуюся и прижимавшую к груди маленькую черную сумочку было любо-дорого. Сумочка мне сразу бросилась в глаза. Похоже, ее что-то распирало.

– В чем дело? – прогудел я. Потом, присмотревшись и увидев слезы, я вскинул голову: – Что с тобой случилось?

Она отмахнулась от меня, как от назойливой осенней мухи.

– Не плачь, фройляйн! – ободряюще ухмыльнулся я. – Кто обидел мою детку?

Эрика с сожалением посмотрела на меня и шмыгнула носом.

– Вот, – заявила она, вытаскивая конверт из сумки. – Забирайте. Это ваше!

Я взял конверт и осторожно раскрыл. Там лежали деньги – вторая половина от обещанной суммы.

– Смелее! – мотнула головой Эрика. – Прячьте в свой кошелек. Это вторая половина ваших грязных денег. Берите и уезжайте. Уезжайте с моих глаз долой. Подальше. Я бы с удовольствием послала вас к дьяволу, но мне его жалко – вы погубите даже дьявола.

Она громко всхлипнула.

Тут снова зазвонил телефон. Я взял трубку. Грудной женский голос заговорил:

– Это герр Фрейд? Я звоню, как мы…

– Я занят, – оборвал я звонившую – это опять был условленный звонок. – Перезвоните через полчаса.

– Понятно…