Облако возмездия

Он поднял свое большое, от величины неуклюжее тело и вытолкнул его из купе. В коридоре было пусто. Можно было бы написать: торжественно пустынно, что являлось правдой. Высокий узкий коридор, освещенный вереницей матовых светильников, казался прорубленным сквозь породу мрака проходом, который не просто так проход, а имеет значение. Еще большее значение имеет выбор, в какую стороны идти, по или навстречу движению. Нетрой не сомневался, по обыкновению, пошел навстречу. Собственно туда, где располагалось купе проводников.

Он нашел его быстро, и вошел в него легко. По той простой причине, что купе стояло распахнутым настежь. Ни самой проводницы, ни каких-либо ее вещей – вообще каких-то ее следов – в купе не обнаружилось, что Феликса озадачило и насторожило. Что за черт, подумал он? Где она? Где все? Ответов не было.

Зато был кипяток. Он заглянул в шкафчик, нашел там заварку, сахар. Там же взял стакан в подстаканнике и заварил себе чай. Подумав, выгреб из кармана мелочь и бросил ее на стол – тем более, что кучка монет на крахмальной скатерке уже лежала. Видимо, и до него кто-то тут хозяйничал в одиночестве.

Возвращаясь, встретил в коридоре миниатюрную, совсем молодую женщину. Она стояла у купе № 4 и, приоткрыв окно, курила, выдувая дым в щель. Набегавший ветер с лихим клокотаньем рвал его в клочья, ошметки частично залетали обратно, благодаря чему Феликс почувствовал, что табак она курит скорей крепкий, чем специальный дамский.

– Никого нет, приходится самому, – сказал он ей, оправдываясь. – Чаю не хотите?

Она довольно странно, словно не поняла сказанных слов, посмотрела на него, потом поспешно помотала кудряшками. Большие темные глаза выглядели встревоженными, будто он напугал ее своим внезапным появлением в ночи, а еще больше некстати вопросом.

– Напрасно, – пожал он плечами и вошел к себе. Наверное, подумалось ему, это не Хо Мария. У той глаза должны быть значительно уже.

2. В тупике

Сквозь сон Феликс слышал какие-то невнятные, то тихие, то резкие, нарастающие и затихающие надолго, будто шум прибоя, крики, и понял, что они стоят на некой затерянной в путанице пространства станции. Зачем стоят, кто кричит – неведомо. И это было так романтично, так круто, находиться в купе поезда дальнего следования, даже еще глубже – в своем сне, и слушать отголоски чужой жизни, к которой не имеешь ни малейшего отношения. Невероятная истома охватила все его существо, блаженство принялось оглаживать по щекам, по волосам, прижиматься к спине. Он улыбнулся и легко удержал себя от того, чтобы окончательно вынырнуть на поверхность сна. Не хотелось покидать место, в котором было так невозможно удобно. Ночная реальность хороша, пока не наполнилась смыслом, то есть, пока не начинает противоречить сну. О чем тот сон – совершенно не важно, главное, чтобы он не прерывался как можно дольше. Какие-то мысли вяло шевелились в мозгу Нетроя – словно рыбы в темном пруду, – но он дождался, когда его накроет очередная волна услады, наступит упоение покоем, и, отдавшись новому блаженству целиком, позволил ему утащить себя в омут неосознанности.

Сколько он находился в том мире, где душа питается эндорфинами напрямую из неоскудевающего источника, он, конечно, не знал, и не отмечал, ведь счастливые, как известно, часов не наблюдают. Да он оставался бы там вечно, если бы в какой-то момент что-то не изменилось. Он вдруг почувствовал, что для счастья уже чего-то не хватает. А именно, не хватает стука колес и раскачивания вагона на ходу. Самое главное – ощущение движения отсутствовало, и, похоже, давно. А это непорядок. Если ты в поезде, он должен ехать, если он не едет, значит… Значит, придется встать и посмотреть, в чем дело.

Он еще полежал какое-то время, на спине, закинув руки за голову, пытаясь удержать за газовый шлейф ускользающий сон, прислушиваясь попутно к проявляющейся реальности, но внешнее пространство было совершенно тихо. Тишина породила тревогу, тревога подарила беспокойство, и тогда он окончательно проснулся. Еще бы, с такой подружкой не поспишь. Тем более, с двумя. Восстав на ноги, он потянулся до хруста в позвоночнике, потом раздвинул занавески на окне и выглянул наружу. Там он увидел не много, лишь несколько станционных путей, из-за которых картинка была похожа на тетрадный лист в линейку. И, чуть поодаль, венчающим лист рисунком – ясно видный в утренних сумерках выбеленный штакетник какого-то бесконечного забора, купы деревьев за ним и, еще дальше, темную громаду большого, трехэтажного, должно быть, похожего на школу дома. Весь пейзаж, смазывая контуры, покрывала легкая дымка тумана. Ага, утро, светает, подумал Феликс. И похвалил себя за наблюдательность.

С нарастающим грохотом по одному из путей пронесся поезд. Взломал пространство, вломился в него и пропал в проломе, преследуемый оторвавшимся от него, сбоящим в погоне стуком колес: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук-тук.

«Пропускаем кого-то, что ли?» – подумал Феликс хмуро. Подобное предположение вызывало у него неудовольствие и отторжение, поскольку пропускать вперед себя кого-бы то ни было, он не любил. С какой стати? Накинув пайту, он вышел из купе. Коридор был пуст, свет в нем не горел, и вообще, вагон казался бы покинутым, если бы из дальнего купе не доносился чей-то храп. Нетрой поежился от внезапной забористой прохлады, а, может, больше от этого, пробравшегося вместе с холодком в теплые пределы чувства покинутости. Он застегнул молнию под подбородок и, передернув плечами, прильнул к окну.

По эту сторону от вагона пейзаж был такой же скудный и невразумительный. Какой-то склад прямо напротив, пакгауз чуть в стороне, железнодорожная рампа. Серые, выгоревшие на солнце деревянные сараи. Глубоко внизу поросшая жестким бурьяном земля, значит, стояли они не у перрона, а на каком-то запасном пути. Хорошо, если не в тупике, подумалось почему-то.

Он, прижимаясь лбом к стеклу, чтобы видеть дальше, посмотрел в одну сторону, в другую. Далеко позади, виднелся пешеходный мост над путями, а за ним станционные, очевидно, строения. Что за станция такая? Конечно, ни разглядеть отсюда названия, ни, тем более, угадать не было никакой возможности.

Позади, со стороны купе, пронесся очередной поезд. Нетрой подумал, что если кто и может объяснить, что происходит, почему они пропускают вперед себя всех подряд, так это проводница. А заодно неплохо было бы и чаю испить. Или кофе. Да, пожалуй, лучше все-таки кофе.

Он вернулся в купе, взял со стола вчерашний стакан в подстаканнике и, позвякивая ложечкой, прошел в купе проводников. Коридор был узковат для его широких плеч, зато давал возможность ощутить свою если не огромность, то значительность, и в этом он усматривал несомненный плюс. Если ты такой большой, этим следует гордиться, а не стыдиться, пытаясь сжаться и сузить плечи. Нет, любое пространство можно раздвинуть, а стену подвинуть плечом. Чаще фигурально, а иногда и реально. Он гордился и при случае любовался своим размером. Жаль, в пустом коридоре никто не мог этого оценить.

Служебное купе, как и накануне вечером, стояло нараспашку. И, точно так же, оно было безлюдно, а теперь еще и темно. Все потому, что свет не горел, а плотная штора на окне по-прежнему была опущена. Интересно, а вчера кто ее опустил? Феликс сунул принесенный стакан в мойку, которую определил по памяти и слабо мерцавшему абрису, и, сжав сильными пальцами пружину, поднял штору. Белесый свет пролился в небольшое помещение, как вода в аквариум, моментально наполнил его до краев – тогда Нетрой осмотрелся. Собственно, все оставалось в том же положении, что и вчера, включая горстку монет на столе. То есть, никаких следов проводницы. Или проводников, ведь их должно быть двое.

Он вышел в коридор и осторожно постучался в соседнее, спальное купе проводников. Прислушался. Никакого отклика, никакого результата. Что за черт? – подумал он. Ведь этого не может, не должно быть! Он подергал за ручку, несколько раз и довольно сильно, дверь загремела, но не поддалась – оказалась заперта. Так. Час от часу не легче.

Он вернулся в служебное купе и попытался знакомым уже способом соорудить себе чай, но из этого ничего не вышло. Оказалось, что электричество отсутствует во всем вагоне и, похоже, давно, без него, без регулярного подогрева вода в бойлере успела остыть. Н-да, незадача. И что теперь делать? Даже чаю не попить. Ни чаю, ни кофе.

Он вышел в тамбур вагона и, прижавшись руками к стеклу, сквозь окно переходной двери посмотрел назад. Ну, понятно, ведь вагон в составе располагался последним. Довольно далеко увидел нависший над путями тот самый переходной мостик, и, еще дальше, за ним, станционные строения. Название станции так же нельзя было прочесть, хотя большие синие буквы на карнизе здания различались. Но – не под таким углом.

Вырвавшись из-под пешеходного моста, налетел сумасшедшей торпедой очередной скорый поезд. Торпеда прошла мимо, прогрохотала, и Нетрой подумал, что теперь даже не знает, благо ли это? А, может, было бы лучше, чтобы она попала? В цель? Чтобы все сдвинулось с мертвой точки и уже пошло своим чередом хоть куда-то? Господи, что за ерунду он думает? Как только такое может в голову прийти? Главное, откуда?

Феликс вернулся в вагон, но, уже стоя на пороге своего купе, решил проверить еще кое-что. Он прошел дальше, в противоположный конец, на ходу отметив, что храп, слышанный им ранее, прекратился. Во всем вагоне воцарился покой – только он один бродил вдоль него, не зная, за каким чертом.

Едва открыв дверь в передний тамбур, он замер на месте, буквально пораженный увиденным. Их вагон-люкс был не только крайним вагоном в составе, но и единственным. И, да, он стоял в тупике. Причем тупик виделся впереди классический, с горкой земли, загнутыми рельсами и приваренными к ним вагонными буферами. Тарели матово поблескивали, предупреждая о неминуемой и жесткой в случае наезда амортизации. Преодолев момент оцепенения, он шагнул вперед и, как в противоположном конце вагона, ощупал стекло ладонями. Тактильные ощущения подтверждали, что глаза его, скорей всего, не обманывают. По инерции еще он подергал дверь за ручку, но она не поддалась. Заперта.

– Та-ак, – только и смог выдавить из себя Нетрой. Верней, само выдавилось, – как и неприятный пот, брызнувший сразу из всей поверхности его большого тела, особенно обильно на плечах и икрах, под коленками. Верный признак и показатель того, в каком затруднении оказался наш сетератор.

Феликс вернулся в купе. Сев к окну, он несколько раз похлопал себя по ляжкам, пощупал их сильными пальцами, потер, потом сложил руки перед собой в замок, и, постукивая периодически тем замком по столу, стал думать. О чем следовало подумать, имелось в избытке.

Вот не нравилась ему эта история. Как хотите, а не нравилась. И не то, чтобы происшедшее пугало, – нет, не пугало. Но, по крайней мере, вызывало тревогу. И уж точно раздражало. Чего греха таить, не любил он, когда что-то шло не так, как планировалось изначально. Да, понятно, что жизнь подбрасывает ситуации, который нарочно не придумаешь, и что писатель должен благодарить судьбу за такие подарки, но… Ну его куда подальше! Не любитель он таких внезапностей. А любитель, как раз наоборот, чтобы все шло по плану. Вот должен он сейчас ехать на свой турнир по покеру, так и должен ехать, а не торчать в неизвестной точке на карте и гадать, что произошло и когда это кончится. А он теперь сидит и именно гадает. Без чаю, между прочим, и без кофе. Кстати! Он протянул руку и пощелкал выключателем светильника в изголовье дивана – безрезультатно. Что и требовалось доказать, констатировал он с горечью. Что оставалось в такой ситуации делать? Оставалось ждать, когда она сама каким-то образом разрешится. Да вот хотя бы когда господин Клер проснется. Уж он-то должен что-то знать! Или, по крайней мере, знает, у кого узнать можно.

Нетрой откинулся на спинку дивана и, сложив руки на груди да прижав к ней бороду, стал ждать пробуждения Борисфена Нифонтовича. Мимо с завидной регулярностью проносились поезда, как встречные, так и попутные, свидетельствуя о том, что Магистраль жила обычной напряженной жизнью. Из которой их выкинуло неизвестной силой и неизвестными обстоятельствами, превратив в своеобразный камень на берегу реки, мимо которого протекают и время, и жизнь, и все-все-все. Не хотелось бы, чтобы их окончательно занесло здесь песком. В общем, мысли в голове роились мрачные, и больших усилий стоило ему удержать себя в руках, на краю разумности, не позволить сорваться в пучину черной мизантропии. Что было возможно – он знал свой норов. Если это случится, мало никому не покажется. Что, честно, не хотелось. Тем более, в присутствии прессы. Потому и старался не давать характеру волю.

Прошло не меньше часа, а то и больше, когда, наконец, сдержанно прогрохотала дверь соседнего купе, и из него кто-то вышел. Так же сдержанно и глухо дверь закрылась. Следом послышался звук открываемого в коридоре окна, тоже приглушенно-растянутый, благодаря чему Феликс уверился, что вышедший – сам Борисфен Нифонтович. Осторожничает, дабы не потревожить утренний сон своей Клеропатры.

Феликс прогнал оцепенение, в которое медленно, но уверенно, погружался, рывком поднялся и вышел из купе. И действительно, встретил там господина Клера. Тот оторвался от окна, оглянулся навстречу писателю, и, судя по всему, не удивился.

– Тоже не спится? – спросил, протянув теплую сухую ладонь для рукопожатия.

– Давно не сплю, – зафиксировал свое утреннее первенство Феликс.

– Что-то беспокоит? Голова не болит?

– Да, так…

– Что за город? – Клер мотнул головой куда-то за окно, в сторону станции. – Где стоим?

– Понятия не имею, – ответил Феликс. – Сам хотел бы узнать. Ему вдруг представилась вся странность ситуации, в которую они попали, кроме того, он почувствовал, что не так просто ее описать – чтобы не выглядеть смешно или глупо. – Нас отцепили, – тем не менее, сообщил он организатору мероприятия.

– В смысле? – вскинул свои ясные светлые глаза, в которых светилось тотальное непонимание, господин Клер.

– Совсем.

– Да ладно!

– Я тебе говорю! В тупике стоим!

По губам Борисфена промелькнула бабочкой неуверенная, глуповатая улыбка, присела на миг и улетела, освободив место стойкому удивлению. Он перекатил во рту языком неизменный леденец и причмокнул.

– Этсамое… Не знаю. А в чем дело?

– Понятия не имею!

– А проводница что говорит? Проводники-то где?

– Нет никого!

– Та-ак… Борисфен Нифонтович нервно сглотнул и облизал губы. Глаза его расширились больше обычного и перестали мигать. Обескураженность и изумление. – Та-ак, – повторил ничего не значащее. Он, несмотря на раннее утро, уже был в обычной для него белой рубашке, только ворот глубоко расстегнут и манжеты, без запонок, завернуты. Забранная в брюки под тонким ремнем сорочка казалась несколько мешковатой на его поджаром теле, но, что удивительно, выглядела абсолютно свежей.

– Честно говоря, не знаю, что и сказать, – определился он, наконец, с позицией. – Думаю, надо подождать, а там, глядишь, все само разъяснится. Кто-нибудь обязательно придет и все расскажет.

– А если нет? Что если никто не придет?

– А если не придет никто, в чем лично я сомневаюсь, тогда мы пойдем выяснять сами. К начальнику вокзала пойдем, вон он, там должен быть, недалеко. А пока, этсамое, предлагаю выпить кофею и перекусить.

– Хорошо было бы. Только нас от света отключили, поэтому воду не вскипятить.