Встретимся в раю, дорогой

– Это что за правило такое, однако? – спрашивал Арикара.

– Правило Доманского.

– Это кто такой?

– Да хрен его знает… Один… сумасшедший специалист.

– Ты, что ль? Ага, значит, сам сочинил? Придумываешь для жизни правила?

– Для себя, Арикара, для себя правила пишу. Себе жизнь объясняю.

– У Арикары свои правила и своя карта мироздания, начальник. Арикара тоже сам ее рисует. Никто не может разрушить карту Арикары или изменить его правила.

– Валяй, Арикара, рисуй, что хочешь…

Шаман смотрел на него долгим взглядом, недоверчиво качая головой. Мол, что бы ты ни говорил, начальник, я-то вижу тебя насквозь. Все не так, как ты баешь…

И, наверное, действительно видел. В проницательности этому человеку отказать нельзя.

К концу месяца над Смерть-горой кружило уже не меньше дюжины коршунов. На равном расстоянии друг от друга, замкнув широкое кольцо, они парили в недостижимой и непостижимой вышине. Без малейшего видимого движения, без единого взмаха, распластав острые крылья с длинными маховыми, растопыренными, как пальцы, перьями.

Со всей округи, что ли, слетелись? – думал Сан Саныч с неприязнью. Падальщики. Ишь, почуяли что-то.

Вообще, сил на то, чтобы злиться на птиц, не было. Вот вам, выкусите, говорил он, и забывал о черных ждунах надолго, до следующего эпизода, когда поднимал глаза к небу чтобы убедиться, что оно еще на месте, и упирался в них взглядом.

Это был странный месяц. Странный и слишком долгий, бесконечный, длиной, наверное, в жизнь. К истечению его Сан Саныч уже не помнил, что было до его начала. Все растворилось в бесконечном шаманском действе. Все стало им.

Едва с заходом солнца на небе взошла полная луна, Арикара ударил в свой бубен.

Буммм! Буммм! Бумми! – поплыло над клубящейся туманами котловиной.

Там-та-та! Там-та-та! – вознесся призыв ко всем, способным его услышать.

Они заранее расчистили площадку вокруг костра и два дня, до первого удара в бубен, таскали дрова, чтобы, не дай бог, они невзначай не кончились, чтобы огонь не затух в самый неподходящий момент. Пламя этого костра не должно погаснуть, пока не завершится церемония, не окончится Ночной путь. А когда и чем он завершится, про то не знал и сам ходок, на него ступивший. Что нестандартная будет церемония, об этом догадывались все. На ближайшее время, возможно, на месяц, это становилось их основной заботой, – следить за жарником и готовить для шамана пищу.

Эх, путь-дороженька ночная! Разбегайся всяк, Арикара идет!

Всю ночь напролет шаман пел, молился и курил. Потом бил в бубен и выплясывал свой дивный танец вокруг тотемного шеста с медвежьим черепом наверху. На том шесте нашлось место и для орлиных перьев, и для кусочков бирюзы. Шаман неистовствовал, пока совершенно не выбивался из сил. Тогда он падал на медвежью шкуру у костра, переводил дух, и снова пел, молился и курил.

Петь, молиться и курить, в исполнении Арикары, было единым действом. Он раскачивался, закрыв глаза, и что-то подвывал, как воет ветер за окном в непогоду, то снижаясь до едва различимого писка, то взрываясь неистовым всплеском. И все это не выпуская изо рта трубки, постоянно окутываясь клубами зеленого сладкого дыма.

К дыму шамана Сан Саныч, в конце концов, привык, может, не так, как курильщик, но в какой-то мере. Голова, во всяком случае, кружиться перестала и, да, ему начинало нравиться.

Что же он туда подмешивает, думал начальник Особого отдела, воображая, как найдет необходимый компонент, да как забьет косячок, да закурит в своем кабинете. Да как на запах сбегутся все… Ой, глупости какие! Совсем тут чокнешься с этим камланием.

А шаман тем временем продолжал путешествие по всем трем мирам своего мироздания. В верхнем, небесном, он общался с богами, в среднем – с земными духами, а в нижнем, подземном, с демонами, которых только он один видел, и с которыми единственный мог разговаривать.

Он все глубже погружался в транс, становился похожим на странное призрачное видение, на порождение собственного кошмарного сна. Чем дальше уходил Арикара тропой Ночного пути, тем сильней отдалялся от тех, кто за ним наблюдал все это время. Он совсем перестал с ними общаться, перестал разговаривать. Создавалось впечатление, что, даже прерываясь на еду или на сон, шаман продолжал оставаться в трансе. Реальность размывалась, он все дальше заступал в некое зыбкое пространство, где сон смешивался с явью, а жизнь со смертью. Лицо его превратилось в ужасную неподвижную маску, расколотую и слепленную из осколков, из перепутанных кусочков, на которой странным темным огнем горели глаза. Они были как провалы в тот страшный колдовской мир, куда он стремился проникнуть и куда никто не желал заглядывать.

Сан Саныч с Макаром тоже измучились сверх всякой меры. Само присутствие возле этого непрекращающегося буйства влияло на психику, искажало ее, отнимало, высасывало силы. Они и сами почти не спали, лишь по очереди да урывками, и в конце передвигались, как сомнамбулы. С каждым новым днем, прошедшим как предыдущий, Сан Саныч все отчетливей понимал, что все их старания напрасны, а камлания ни к чему не приведут. Поэтому когда Арикара поманил его за собой к Лабиринту, это застало его врасплох.

Впрочем, он быстро взял себя в руки и виду не подал.

– Что, пора? – только спросил он, когда Арикара подвел его к входу. Тот в ответ коротко кивнул. Потом добавил словами: – Не тяни, ступай, начальник, ступай, пока дорожка не рассыпалась. Худодо тебя встретит.

– Кто это?

– Может быть, я…

Сан Саныч поднял глаза. На макушке Смерть-горы плясали синие молнии. Стекая вниз, они наполняли живым огнем дорожки Лабиринта. Гляди-ка, подумал начальник контрразведки легиона, как все завелось.

Ныряли когда-нибудь в ледяную воду? Вот, то же самое. Он задержал дыхание, все отринул – страхи, чувства, воспоминания – и сделал шаг.

Едва Сан Саныч ступил внутрь заветного круга, Арикара снова ударил в бубен и, сопровождая его, двинулся вдоль внешнего контура. Дорожки Лабиринта, залитые холодным огнем, хорошо просматривались – до самого центра, – но едва путешественник ступил на них, как все, что было вовне, исчезло. В том числе, Арикара. Какое-то время еще слышался его бубен, но все глуше и дальше, потом и эти звуки пропали.

Сан Саныч оказался в переплетении каких-то ходов, коридоров. Больничных, – почему-то такая возникла ассоциация. Хотя никакого характерного запаха не было. Вообще никакого. Тогда причем здесь больница? Может, подумалось про сумасшедший дом? Это верней.

Безликие, похожие один на другой проходы. Стены светлые, однотонные, по их поверхности стекал вниз холодный рассеянный свет. Но если это – больница, значит, где-то есть и прозекторская. И не туда ли его влечет? Вот-вот…

Все новые коридоры, неотличимые друг от друга, открывались слева и справа, и это был настоящий лабиринт. Только Сан Саныч не раздумывал, и не сомневался, шел, куда влекло его внутреннее чувство. Ну, как внутреннее… На самом деле чувство было таким, будто его взяли за руку и тихонько вели куда следует. А потом впереди открылся темный проем. Тоннель. Все светлые, а этот – темный. Там, у входа, он и увидал поджидавшую его высокую фигуру в похожем на монашескую рясу балахоне. Остроконечный капюшон совершенно скрывал лицо встречавшего. Или встречавшей. Где ж ее коса, подумал Сан Саныч и остановился в нерешительности. Ведь это – она?

Это длилось мгновение. Потом тот, в балахоне, поднял руку и поманил его пальцем.

Иди-ка сюда…

Еще на миг дернулось, как подстреленное, и остановилось сердце: уж не она ли, не Виверица его встречает? Но нет, нет… Откуда?

Сан Саныч оглянулся. Дороги там уже не было, все ходы смешались. Тогда он шагнул вперед. Едва вошел в тоннель, как его потянуло дальше, неистово, неодолимо. Почва под ногами исчезла, он полетел куда-то, или провалился – не разобрать. Там многократно все исчезло и появилось вновь, сломалось и восстановилось, смялось и распрямилось. Так вот ты какая, смерть, вертелось в его голове. Последней мыслью было, что коса ей совсем ни к чему, без нее обходится вполне… Варвара краса, острая коса…

Вокруг летели коршуны, шелестели упругие крылья. Он и сам был одним из них – черной птицей в ночном небе.

В холодном чужом небе.

3.После бала

– Ну, что? – спросила она, когда они вышли на улицу. – К тебе пойдем, или ко мне? – Смешно наморщила нос, потерла его шерстяной варежкой и определилась: – Лучше к тебе. Не смотри на меня так! Ты ведь все равно рассчитывал привести кого-то к себе после бала. Разве нет? Так почему это не могу быть я?

Какая быстрая, подумал Александр. Он-то надеялся всего лишь провести Варвару до дома. Ну, может, еще поцелуй у подъезда – на большее не рассчитывал. Такой казалась отстраненной и недостижимой. А тут оно вона как складывается. Что ж, тем лучше.

– Что-то не так? – встрепенулась она, чутко уловив его внутренние колебания. – Может, у тебя другие планы? Или к тебе нельзя? Тогда прости, погорячилась. Если что, можем и ко мне.

– Нет-нет, – поспешил подхватить покачнувшееся знамя Александр. – Конечно, ко мне. Я просто обдумывал детали.

– Детали? Какие же?

– Пытался сообразить, где в этот час можно купить шампанского.

– Коньяк! Дама пьет коньяк, – возразила Варвара. – Но не всякий, а только хороший.