Жемчужина Востока

Вдруг тот же жалобный и вместе с тем грозный голос раздался среди всеобщей тишины на опустевших улицах города.

– Горе, горе тебе, Иерусалим! Горе граду сему, горе храму сему! Горе всем!

Теперь на каменистой почве пыль рассеялась, и можно было различить отдельные отряды громадной армии истребителей.

Впереди всех двигался многотысячный отряд сирийских союзников, за ним – целая туча стрелков и разведчиков, далее шли саперы и квартирьеры, вьючные животные, военные повозки и фуры с многочисленной прислугой. За этим обозом следовал сам Тит со своею блестящею свитой, телохранителями, оруженосцами, копейщиками и всадниками. Еще дальше тяжело и медленно двигались громадные, страшного вида стенобойные машины, баллисты, бесчисленные катапульты, за ними трибуны и начальники когорт со своей гвардией, предшествуемые знаменами и римскими орлами, окруженные хорами трубачей, которые время от времени оглашали воздух громкими звуками. А там, дальше, бесконечной лентой двигалась в строгом порядке армия Тита, разделенная на легионы, с конными отрядами воинов и своими квартирьерами. В хвосте ее тянулся нескончаемый обоз с амуницией, провиантом. На холме Саула римляне принялись разбивать лагерь, а спустя час отряд всадников в 500 или 600 человек выехал из лагеря и двинулся по большой дороге, ведущей прямо к стенам Иерусалима.

– Это сам Тит, – сказал Итиэль. – Видите, перед ним императорский штандарт!

Мириам впивалась глазами в блестящую свиту Тита, стараясь угадать, который из этих блестящих всадников Марк.

Но вот всадники поравнялись с Башней женщин. Городские ворота вдруг распахнулись: тысячи еврейских воинов и вооруженных евреев устремились на римлян, вытянувшихся длинной линией. Евреи прорвали ее и отрезали конец от остальной цепи. Многие были убиты. Мириам видела, как раненые падали со своих коней, как императорский штандарт упал, затем тотчас же взвился в воздух, поднялось облако пыли и все скрыло от ее глаз; ей казалось, что все римляне уничтожены. Но нет, вот они один за другим выезжают вперед, направляясь обратно к холму Саула. Правда, теперь их стало как будто меньше, но они все-таки успели пробиться сквозь тысячную толпу нападающих. Возвращался ли теперь в лагерь тот, за кого трепетало ее сердце? С тяжелым сердцем покинули они башню и спустились в свое темное подземелье.

Глава XV

Что произошло в башне

Прошло еще четыре месяца – время страшных бедствий, беспримерных ужасов для жителей Иерусалима, вернее, остатков еврейского народа, искавших убежища за его стенами. Оставив свою исконную вражду, сделав все, что в человеческих возможностях, еврейские партии общими силами ополчились на врага, но, увы, слишком поздно. Десятки и сотни тысяч римлян погибли в этой борьбе, евреи захватывали и уничтожали их стенобойные машины и катапульты, взрывали гигантские деревянные башни, сооруженные Титом, или сжигали их. Но, несмотря на это, Тит овладел третьей стеной и новым городом Везеоа, затем и второй стеной, разрушил ее, отправил к евреям историка Иосифа Флавия, чтобы убедить их сдаться. Но возмущенные собратья-евреи чуть не побили ренегата Иосифа камнями, и война продолжалась.

Убедившись, что приступом взять Иерусалим невозможно, Тит решил принудить его сдаться голодом. Он окружил еще не взятую им первую городскую стену другой стеной, за которой и засел, выжидая, когда его союзник голод сделает свое дело. Вначале Иерусалим держался: съестных припасов пока хватало, город мог бы выдержать продолжительную осаду, но вскоре обезумевшие от отчаяния члены различных партий принялись уничтожать друг друга, отбивать и предавать огню запасы своих противников, громить их склады, так что припасы, которых могло бы хватить на многие месяцы, быстро таяли в этих безумных оргиях взаимной ненависти, и горожане сотнями, тысячами умирали от голода.

Трудно описать, до каких диких ужасов, невероятных зверств доводил людей этот страшный враг. История не помнит злодеяний, страшнее тех, которые придумывали изнуренные голодом евреи тем, кого они подозревали в утайке запасов пищи, прибереженных для себя и своей семьи. Страшное пророчество сбывалось: матери поедали своих собственных детей, дети вырывали последний кусок хлеба изо рта умирающих от голода родителей, и никто не знал ни жалости, ни сострадания; люди превратились в диких зверей, нет, они стали хуже их.

Весь город, казалось, обезумел. Тысячи людей гибли ежедневно, тысячи других бежали каждую ночь к римлянам, которые ловили этих несчастных и распинали на крестах перед городской стеной. Не хватало уже леса на кресты, не хватало места этим крестам.

Все это видела Мириам со своей старой башни; видела улицы Иерусалима, усеянные мертвыми так, что местами не оставалось прохода; видела, как одни выгоняли других с их семьями и детьми из домов, подвергали ужаснейшим пыткам и затем тут же убивали за то, что те якобы не хотели указать, где у них спрятаны припасы. По всей долине Кедрона и нижним склонам Масличной горы высились кресты, на которых корчились в предсмертных муках плененные евреи. Девушка ежедневно наблюдала кровавые битвы и стычки. У нее не стало более сил выносить все эти зрелища, и она часами лежала на галерее башни, закрыв лицо руками, чтобы не видеть, и затыкала уши, чтобы не слышать, что делалось кругом.

Ессеи имели еще большие запасы пищи и всего необходимого. Никто до сего времени не тревожил их, не подозревая о существовании их подземелья. Время от времени тот или другой из братьев выползал на поверхность и прокрадывался в город. Некоторые не вернулись, другие же, воротившись, рассказывали обо всем, что узнавали.

Так они, в том числе и Мириам, узнали, что первосвященник Матфей и его сыновья убиты якобы за сношения с римлянами. Многих заподозренных в измене предали смерти, среди них и шестнадцать членов Синедриона, что Халев стоит во главе сильной партии и всюду впереди. Говорили, что он поклялся убить римского префекта всадников Марка и что они уже однажды встречались на поле битвы.

Между тем настал август, и ко всем остальным бедствиям злополучного города прибавилась еще страшная зараза, распространяемая разлагающимися на улицах города трупами, которые валялись повсюду сотнями и тысячами и которых никто не успевал и не хотел хоронить. Теперь уже Тит установил свои военные машины у самых стен храма Иерусалимского и с каждым днем хотя и медленно, но упорно прокладывал себе путь во внешние дворы храма.

Однажды ночью, еще за час до рассвета, Мириам пробудилась и попросила Нехушту проводить ее наверх в старую башню, так как она задыхалась в этом подземелье.

Они поднялись, как обычно, на верхнюю галерею башни и, сев на верхней ступени против одной из бойниц, долго молча смотрели на огни в римском лагере, раскинутом на громадном пространстве вокруг стен города и даже среди развалин домов, под самою башней: эта часть города была уже во власти римлян. Но вот первый луч солнца, словно огненная стрела, прорезав туман, упал с вершины Масличной горы через долину Иосафата прямо на золоченые кровли храма и его мраморные дворы. Тотчас, словно по условному сигналу, северные ворота храма широко распахнулись, и из них хлынул поток истощенных, свирепого вида воинов. С дикими криками устремились они вперед. Римские пикеты старались остановить их, но, малочисленные, были смяты. Евреи оцепили одну из деревянных башен Тита, и его стрелки встретили неприятеля градом стрел. Завязалась жаркая битва, но не прошло и десяти минут, как башню охватил огонь. При свете зарева Мириам видела, как римские солдаты, находившиеся в башне, бросались вниз, чтобы спастись от огня. С ликующими криками евреи ворвались сквозь брешь во второй стене и рассыпались на открытом пространстве среди развалин уничтоженной Титом части города прямо у подножия старой башни, где стояли Мириам и Нехушта.

Уцелевшие римляне бросились к своему главному лагерю, а евреи преследовали их, но их встретил сильный отпор, и отброшенные обратно ко второй стене попытались укрыться от римлян. Во главе последних был блистательно ведший атаку начальник конного отряда Марк. Мириам тотчас же узнала его. Сердце ее забилось.

– Смотри, Ноу, смотри. Это он! – воскликнула молодая девушка.

– Да, госпожа, это он! Но пойдем вниз: не те, так другие с минуты на минуту захватят эту башню. Видишь, бой кипит кругом. Нас найдут!

– Нет, нет, Ноу! Ты права, но я не уйду отсюда. Я хочу видеть все до конца!

Нехушта не стала возражать. «Все равно, – думала она, – Богу все равно, где оберегать нас: здесь, на башне, или там, в подземелье!»

Римляне вновь построились в ряды и под предводительством того же префекта Марка двинулись из своих ретраншементов на неприятеля, получившего новое подкрепление из храма. В числе последних был Халев. Вот какой-то еврей накинулся на Марка и убил под ним лошадь. Но молодой префект проворно высвободил ноги из стремян и продолжал драться пеший. Этого только и ждал Халев. Точно дикий зверь, накинулся он на Марка сзади и ударил его плашмя мечом по спине. Такого оскорбления не мог снести ни один римлянин. Марк обернулся лицом к врагу. В это время, пользуясь небольшим перерывом в сражении, кто-то из еврейских начальников приказал своим людям проломать заложенный кирпичами ход в башню, на которой находились женщины, и евреи принялись за дело.

– Видишь, госпожа! – сказала Нехушта.

– Ах, Ноу, ты была права: я вовлекла тебя в беду. Что же нам теперь делать?

– Сидеть смирно здесь, пока не придут и не возьмут нас, а там попробуем объясниться с ними, как сумеем!

Но евреи опасались внезапного нападения на них римлян в момент, когда они начнут взбираться по незнакомой им, возможно, обрушившейся лестнице. Поэтому, разломав вход, они только втащили в него и укрыли внизу своих раненых.

Марк же с мечом в руке устремился на Халева, но тот успел вовремя отскочить в сторону и нанести Марку такой страшный удар по голове, что череп, наверное, раскололся бы, не будь на нем крепкого шлема. И все же молодой префект получил глубокую рану, от которой пошатнулся и упал, широко раскинув руки и выронив меч. В этот момент Халев подскочил, чтобы прикончить его, но Марк вдруг очнулся и безоружный набросился на врага, стараясь схватить его голыми руками за горло. Халев успел нанести ему еще один удар по плечу, но Марк, казалось, даже не почувствовал его. Спустя минуту меч Халева лежал на земле, а противники катались по земле в смертельной схватке. Тогда из рядов римских воинов раздался крик: «Спасем его!», на который евреи отвечали: «Хватай его!» И те, и другие волной хлынули на место кровавого боя. Те и другие дрались с остервенением. Где люди стояли, там и падали мертвыми; никто не хотел отступать. Римляне, хотя и малочисленнее своих врагов, предпочитали умереть, чем оставить в руках неприятеля своего раненого любимого вождя. Евреи же слишком хорошо понимали цену такого приза, как римский префект, любимец Тита, чтобы упустить его. Новые отряды евреев спешили на подмогу своим собратьям. Ряды римлян, не получая подкрепления, заметно таяли, тем не менее упорно сражались грудь в грудь, щит в щит.

Вдруг с воинственным криком новый отряд евреев, человек сто, выбежал на поле сражения прямо во фланг римлянам. Командовавший ими офицер вовремя заметил опасность и решил, что лучше пусть префект умрет, чем весь легион, посрамив оружие цезаря. И он скомандовал отступление. Чинно, словно на параде, римская дружина отступила к своим укреплениям, унося с собою своих раненых и не нарушая порядка, несмотря на беспрерывный град копий и стрел.

Евреи отступили к стене старой базарной площади и принялись укреплять ее. Солнце уже клонилось к закату, день медленно угасал. Раненые римляне, оставшиеся на поле сражения, видя, что их товарищи отступили, кидались на свои мечи и копья и умирали, чтобы не попасть живыми в руки врага. Ведь все равно, подвергнув жестоким пыткам, евреи подвесят их на кресте. Кроме того, Тит издал указ, что солдат, попавший живым в руки неприятеля, будет всенародно предан посрамлению, лишен звания солдата и навсегда вычеркнут из списков легиона, а вернувшись к своим, будет предан смерти или обречен на пожизненное изгнание.

Марк охотно последовал бы примеру своих товарищей. Но – увы! – у него не было на то ни силы, ни оружия. Его вытащили из кучи раненых и убитых в глубоком обмороке от потери крови и истощения сил. В первую минуту его приняли за убитого, но оказавшийся тут еврейский врач заявил, что Марк жив, отлежится и придет в себя. Совсем нелишним сочли евреи иметь пленного префекта. Они втащили его в старую башню и приставили к нему стражу.

Мириам с замиранием сердца следила за всем, что происходило на поле сражения и у подножия башни. Ей казалось, что она умрет от нестерпимой душевной муки и тревоги за своего возлюбленного.

– Успокойся, госпожа, благородный Марк жив! – убеждала ее Нехушта. – Иначе они оставили бы его на поле сражения среди убитых. Вероятно, решили держать его в плену, иначе бы Халеву дали возможность пронзить его мечом.

– О, тогда его повесят на кресте, как других римлян! – воскликнула Мириам.

– Вполне возможно, – ответила Нехушта, – если он не найдет способа покончить с собой или не будет спасен кем-нибудь!

– Спасен! Они не станут спасать его, Ноу! – Бедная девушка упала на колени и рыдала в порыве отчаяния. – Христос! Христос, научи меня, как спасти его! Если чья-то жизнь нужна, то возьми лучше мою.

– Полно, госпожа, – утешала ее Нехушта, – мы можем сделать что-нибудь! Смотри, они положили его в нескольких шагах от нашей подъемной каменной двери у лестницы; стража стоит снаружи; в башне же нет никого. Я видела, как евреи перенесли оттуда своих раненых, оставив там разве только мертвых. Если благородный Марк пришел в сознание и может хоть как-нибудь держаться на ногах, мы стащим его вниз и захлопнем за собою каменную дверь!

– Но евреи могут увидеть нас и обнаружить убежище ессеев! Их всех замучают за то, что они утаили пищевые запасы!

– Полно! Когда мы закроем дверь, никто не найдет дороги в подземелье: ты же знаешь, что сверху дверь отпереть нельзя. Кроме того, ессеи все предвидели и приняли на всякий случай все меры предосторожности, за них ты не бойся!

Тогда Мириам обвила шею старухи руками и, страстно целуя ее, вся в слезах молила:

– О, Ноу! Попробуем спасти его! А если не удастся, то уж лучше умрем вместе с ним!

– Так пойдем скорее, пока светло, в темноте здесь, на этой лестнице, шею сломишь. Иди за мной!

И они осторожно стали спускаться вниз по старой каменной лестнице. Мимо них шныряли потревоженные совы и летучие мыши. Вот и та площадка, с которой отворяется дверь внутрь нижнего помещения башни. Слабый отблеск вечерних сумерек проникал в башню сквозь брешь, пробитую евреями, и этот луч падал как раз на панцирь Марка, лежащего так близко от Нехушты, что она могла коснуться его рукою. Она опустилась на колени и склонилась над ним. Внимательно прислушалась.

– Живой! – сообщила она, обернувшись к Мириам. – Он дышит, мне показалось даже, что пошевелил рукой. Я могу испугать его, если заговорю с ним! Твой же голос он, вероятно, узнает!

Девушка осторожно заняла место Нехушты и, склонясь к самому лицу Марка, прошептала чуть слышно, нежным голосом:

– Проснись, Марк, и слушай меня, но не шевелись: нас могут услышать! Я – Мириам, которую ты знавал на берегах Иордана!

Ей показалось, что раненый, услышав ее имя, вздрогнул. «Мириам, – прошептали его губы, – сладкая греза… дивный сон…»

– Я не сон и не греза. Мы с Нехуштой попытаемся спасти тебя! Ты ранен и в плену. Ты в состоянии подняться на ноги? Тогда мы проведем тебя в такое место, где нет никакой опасности!