Жемчужина Востока

– Но как ты могла это сделать?

– Об этом не спрашивай меня, господин!

– Скажи мне и спаси свою жизнь! Они вряд ли смогут вторично захватить его, ведь старая башня в руках римлян!

– Да, но евреи вновь могут овладеть ею. Кроме того, я подвергну опасности и жизни дорогих и добрых друзей! Нет, я не могу!

– В таком случае ты должна будешь умереть позорной смертью. Я бессилен спасти тебя. Не будь ты моей внучкой, они распяли бы тебя на кресте на той же стене так, как распинают римляне наших братьев!

– Если на то воля Божья, я умру. Что значит одна моя жизнь там, где ежедневно гибнут тысячи?! Не будем больше говорить об этом!

– О чем же говорить, Мириам? – простонал старик. – Кругом горе, горе и горе… Ты была права, когда убеждала меня бежать. А ваш Мессия, которого я отвергал и теперь отвергаю, да, он обладал даром прорицания: Иерусалим погиб, и наш храм тоже погибнет; римляне уже овладели внешними дворами, а в верхнем городе жители поедают друг друга, но все равно мрут. Хоронить мертвецов некому; все мы должны погибнуть или от голода, или от меча. Народ иудейский попран и поруган, храм Иерусалимский будет разорен, в нем не останется камня на камне! Да, все это будет!

– Но вы можете сдаться! Тит пощадил бы вас!

– Нет, дитя, лучше всем погибнуть! Сдаться, чтобы нас потянули на поругание перед Римом, как жалких рабов, за колесницей победителя! Нет, мы будем просить пощады у Иеговы, а не у Тита! Ах, зачем я не послушал тогда тебя! Теперь ты была бы в Египте или Пелле, а я погубил тебя, кровь от моей крови и плоть от моей плоти, я своими руками приготовил тебе этот приговор! – И несчастный старик ломал руки и стонал от нестерпимой душевной муки.

– Полно, дедушка, – успокаивала его Мириам, – умоляю тебя, не упрекай себя ни в чем! Для меня смерть не страшна. Да, может быть, я и не умру!

Старик вдруг поднял голову и посмотрел на нее вопросительно:

– Разве у тебя есть какая-нибудь надежда уйти отсюда? Бежать? – спросил он. – Халев…

– Нет, не Халев, хотя я ему благодарна, что он там, на суде, пытался оправдать меня, но я предпочла бы умереть, чем бежать с ним!

– В таком случае… почему же ты думаешь?..

– Я не думаю, господин, а только надеюсь на Бога и верю, что он может спасти меня. Одна из наших женщин, которую почитают за святую, предсказала, что я проживу целую жизнь.

В этот миг раздался звук, подобный громовому раскату, и они почувствовали, что земля содрогнулась.

– Рабби Бенони, – крикнул снаружи чей-то голос, – стена упала! Не мешкай, рабби Бенони, ради всего святого, спеши!..

– Увы, дитя мое, я должен идти! Какой-то новый ужас и несчастье обрушились на нас. Прощай, возлюбленная дочь моя, прощай и прости меня за все зло, которое я навлек на тебя, видит Бог, против своей воли!

И, обняв и поцеловав ее, старик вышел, оставив ее в слезах.

Глава XVII

Врата Никанора

День клонился к вечеру; близилось время заката. Вдруг железные двери тюрьмы Мириам загремели, и в ее полутемную келью вошел Халев в помятых в бою, иссеченных во многих местах латах, а в руке его сверкал обнаженный меч.

– Ты пришел привести в исполнение приговор Синедриона? – спросила девушка.

Он молча опустил голову.

– Не мешкай, друг Халев! Когда мы с тобой были детьми, ты нередко опутывал мои руки цветами; теперь же свяжи их веревками, как тебе повелевает твой долг!

– Ты жестока, Мириам. Я пытался выгородить тебя на суде, а там, в старой башне, у меня вырвались против воли слова горькой обиды, но чувство любви и ревности довели меня до безумия! – И Халев стал убеждать девушку бежать с ним к римлянам, говоря, что он из любви к ней готов даже изменить родине.

Но девушка отказалась; тогда он пообещал окреститься, но девушка была непоколебима.

С тоской вышел от нее Халев. Вслед вошли четверо воинов и повели Мириам к воротам Никанора между Двором женщин и Двором Израиля, над которыми возвышалось квадратное строение высотой около пятидесяти футов. Здесь служители хранили свои священные трубы и другие музыкальные инструменты. На плоской кровле этого строения возвышались три мраморных столба, украшенные золочеными капителями и шпилями.

У ворот осужденную ожидал один из членов Синедриона, тот самый Симеон, который приказал обыскать Мириам и отказался прочесть все письмо Марка.

– Не призналась эта женщина, где скрывается римлянин? – спросил он.

– Нет! – отвечал Халев. – Она говорит, что ничего об этом не знает!

– Так ведите ее наверх!

По узкой каменной лестнице Мириам провели на кровлю здания. К среднему из трех столбов была прикована тяжелая железная цепь футов десять длиной. По приказанию Симеона Мириам связали руки за спиной, а на грудь повесили табличку: «Мириам, назареянка и изменница, приговорена умереть здесь, как ей Бог судил, перед лицом друзей ее, римлян». Далее следовали подписи нескольких членов Синедриона, в том числе и деда ее Бенони. Его принудили к этому, чтобы восторжествовало чувство патриотизма над чувством кровного родства. Ее приковали к цепи. Но прежде чем покинуть эту кровлю, Симеон обратился к осужденной:

– Стой здесь, проклятая и презренная изменница, пока кости твои не распадутся в прах! Стой под грозой и бурей, под палящими лучами знойного солнца, стой, проклятая, при свете дневном и во мраке ночи, на поругание и осмеяние римлян и евреев. Дочь сатаны, возвратись к сатане, и пусть тот Сын плотника спасет тебя, если сможет!

– Пощади, не оскорбляй этой девушки, рабби! Или ты не знаешь, что проклятия – стрелы, которые обрушиваются на голову того, кто их мечет? – вступился Халев.

– Будь моя воля, первая стрела предназначалась бы тебе, дерзкий, осмелившийся учить старших! Но знай, что мне известно больше, чем ты полагаешь! Быть может, и ты, как она, хочешь вступить в дружбу с римлянами? Что же, скатертью дорога!..

Халев только взглянул печальным прощальным взглядом на осужденную и тихо произнес: «Прощай! Ты сама этого хотела!»

И Мириам осталась одна в красных лучах огненного заката, прикованная к столбу, словно дикий зверь, с позорной надписью на груди и связанными за спиной руками. С минуту она стояла неподвижно, затем подошла к краю стены и заглянула вниз, во Двор Израиля, где собралось много иудейских начальников, старейшин и зилотов, чтобы посмотреть на осужденную. Как только они увидели ее, целый град камней и обломков мрамора с ругательствами и проклятиями полетели в нее. Она поспешила отойти к противоположному краю стены, выходившему на Двор женщин. Этот двор был теперь военным лагерем, внешний Двор язычников уже заняли римляне, и их стенобойные машины почти беспрерывно громили стены Двора женщин.

Настала ночь, но не принесла обычной тишины и покоя. Римляне вновь пытались взять стены приступом, так как их тараны и стенобойные машины оказывались бессильными. Но евреи были все время на страже: они сбрасывали приставные лестницы римлян, как только неустрашимые легионеры взбирались на стены. Двум знаменосцам удалось-таки взобраться, и римляне громкими криками приветствовали их. Но смельчаков тотчас же окружили и убили, а знамена их с насмешкой сбросили со стен и разодрали в клочья.

Пришлось легионерам разводить костры под воротами, сделанными из драгоценного кипариса и окованными листами из серебра. Тит хотел сохранить храм и его дворы, но, видя, что ничто другое не поможет, решился прибегнуть к воздействию пламени. И вот уже плавятся серебряные листы на воротах, дерево пылает ярко. Когда огонь сделал свое дело, римляне бросились тушить там, где им нужен был проход, и через эту брешь, словно река, прорвавшая плотину, мгновенно заполонили Двор женщин. Сам Тит въехал в него во главе своих войск и большого отряда всадников. Евреи бежали, ища спасения на уступах Врат Никанора, на стене и на кровле строения, где была прикована Мириам. Но на нее теперь никто не обращал внимания: над каждым висела смерть.

Римляне же внизу заметили ее, и какой-то воин пустил стрелу, просвистевшую над самой головой девушки. Этот поступок не укрылся от зорких глаз Тита. Он тут же приказал привести виновного и, очевидно, выразил ему свой гнев. Никто более не решался причинить ей вред. Но зато августовское солнце теперь палило ее беспощадными лучами, несчастной негде было укрыться от них. Она не имела даже капли воды, чтобы утолить мучительную жажду. Безропотно терпела она эту пытку, ожидая вечера с его прохладой.

В этот день римляне не производили новых атак, а евреи не делали вылазок. Во Дворе женщин установили только несколько стенобойных машин и баллист, которыми метали громадные каменья во Двор Израиля по ту сторону стены.

Многие из этих камней с глухим стуком падали на мраморные плиты двора, раздробляя плиту и вздымая облака пыли, другие попадали в густую толпу евреев и ранили или убивали разом десятки людей. Тогда поднимались вопли и стоны и снова смолкали.

Среди притихшей, пораженной смертельным страхом и ужасом толпы бродил тот же безумный Иисус, сын Анны, который встретил Мириам при въезде в Иерусалим, и, как тогда, этот грозный пророк взывал все тем же потрясающим голосом:

– Горе, горе тебе, Иерусалим! Горе граду сему и храму сему! Горе народу сему! – и вдруг, смолкнув на мгновение, воскликнул как-то особенно громко: «Горе мне!» – и не успел еще звук его голоса замереть в воздухе, как громадный камень, пролетевший из Двора женщин, упал на него и отскочил, продолжая дело уничтожения и разрушения, но пророк, предсказавший в последний момент своей жизни свою собственную участь, остался нем и неподвижен.

Весь день жилые помещения, примыкающие к стене, горели, поджигаемые римлянами. Чад и смрад стояли в воздухе. Наконец последние лучи заката догорели над вершиной Масличной горы, и белые палатки римлян и бесчисленные кресты с корчившимися на них в предсмертных муках страдальцами, кресты, которыми были утыканы и склоны, и подножие горы, и вся долина Иосафата, насколько только хватал глаз, – все это окуталось легкой дымкой расстилавшегося тумана. Настал благословенный, вожделенный час ночи; обильная роса своей живительной влагой обдала измученную зноем девушку, изнеможенную, и утолила ее палящую жажду. Да, теперь, когда эта обильная роса осела на мраморный столб, к которому была прикована Мириам, она могла слизывать ее и прохлаждать свой прилипший к гортани язык. Освеженная, обновленная этой ночной росой, Мириам заснула.

Глава XVIII

Последний бой Израиля

Начало светать, но в этот день люди напрасно ждали появления дневного светила. Густой соленый туман наполнил воздух. Мириам благословляла этот туман, зная, что ей не пережить второго дня под палящими лучами солнца. Она уже сильно ослабела, так как не видела никакой пищи уже вторые сутки и не утоляла жажды ничем, кроме росы, но, пока туман скрывал солнце, она чувствовала, что жизнь еще не покидает ее.

Под прикрытием того же тумана Халев ухитрился подойти к Вратам Никанора, и, хотя взойти на стену не было возможности, так как ворота охранялись и были заперты тяжелыми болтами, все же он нашел способ, привязав к стреле холщовый мешок с кожаной флягой, наполненной водой, и коркой черствого хлеба, забросить все это на крышу здания так ловко, что стрела с мешком упала к самым ногам Мириам. Девушка зубами развязала шнурки мешка и с жадностью принялась грызть черствый хлеб. Но воспользоваться живительным напитком, заключавшимся во фляге, она не могла, так как руки ее были связаны за спиной. Мучимая целыми тучами насекомых, мошек и мух, несчастная девушка не имела даже возможности защитить себя от них. Вдруг она заметила несколько железных кольев, вбитых в мраморный столб, к которому она была прикована. Один из них, очень острый, оказался вбитым не до конца, и Мириам пришла мысль, что об него можно перетереть веревку, связывающую ее руки.