Последний волк

– Хотел кобеля.

– Она сама вас выбрала.

– Дело обычное, – сказал человек, грустно улыбнувшись.

Кинолог понимающе кивнул головой.

– Пойдемте в контору. На нее бумаг оформлять больше, чем на новую машину. Кличка на «а».

– Попрощайся со своими, – человек задумался и добавил, – Альма. Навсегда. Теперь у тебя будет другая семья, Альма, – сказал он более уверенно, прижал щенка к своему дорогому костюму, поудобнее подхватил рукой, и унес в новую жизнь.

Семья Хозяина ей не понравилась – жена и две дочери, с общем, одни суки, которые постоянно переругивались, что-то кричали друг другу визгливыми высокими голосами и часто дымили из маленьких уменьшающихся в размерах трубочек, а затем – «ах, дорогая, как накурили, побрызгай освежителем, ну сколько можно просить об одном и том же, оторви задницу от кресла» – чем-то пшикали из ярко раскрашенного цилиндрика, после чего любой нормальной собаке дышать было просто нечем. Они, конечно, ухаживали за ней, постоянно смотрели в какие-то листочки и книги, разминали таблетки, варили каши, несколько раз приводили каких-то незнакомых людей, который чем-то больно кололи ей в заднюю лапу, после чего это место болело и она сама несколько дней была вялой и предпочитала лежать на толстом коврике – «месте» – в кабинете хозяина. Еще они по несколько раз в день выводили ее на прогулку и Альма всегда старалась дотерпеть, лишь бы не наблюдать бестолковую шумную суету, которая начиналась всякий раз при обнаружении лужи на полу или, того хлеще, на ковре. Все равно, их она только терпела, и прогулки были не в радость, так, по нужде, а был Он, Единственный, Хозяин и одно счастье – прогулка, вечером, с Ним.

Детство кончилось, но кончилось радостно – Хозяин перевез ее на машине в загородный дом, который был уже возведен под крышу, и рабочие занимались внутренней отделкой и благоустройством обширного участка земли. Наступили сладостные дни. Можно было свободно бегать с утра до вечера и сетка забора, обрамлявшего участок, казалась краем земли, настолько строившийся дом и участок были больше городской квартиры и всех прилегавших переулков; дымок от мангала, на котором рабочие иногда вечерами жарили куски мяса на металлических палках, струился сладостным ароматом; можно было посреди дня, убегавшись, прикорнуть прямо на траве, уткнув нос в стружки, смолисто пахнущие лесом; справлять нужду можно было где и когда хочешь, но Альма целомудренно отходила ближе к изгороди; рабочие были молоды и веселы, часто ласково трепали ее по загривку, вечерами бросали ей палку с криками «апорт», а потом давали ей маленький сладкий кубик или кусочек зажаренного на мангале мяса, кисловатого и пахнущего дымом. Два-три раза в неделю приезжал Хозяин, которого она встречала радостным лаем и высокими прыжками, норовя лизнуть в лицо и при этом не коснуться костюма – Хозяин от этого расстраивался, хотя и старался не показывать виду. Хозяин иногда подсаживался с рабочими к столу рядом с мангалом, прихватив с собой несколько бутылок с разноцветными прозрачными жидкостями, они разливали жидкость по стеклянным стаканчикам и опрокидывали их в рот, разговаривали, всякий раз почтительно замолкая, когда начинал говорить Хозяин, а Альма, закинув передние лапы на лавку, прижималась к нему, и Хозяин неспешно перебирал пальцами шерсть у нее на загривке, отрывая руку только для того, чтобы опрокинуть очередной стаканчик; затем Хозяин, всегда неожиданно, поднимался: «Спасибо за компанию», – и отправлялся в обход своих владений, призывно постучав рукой по бедру.

Когда Альма подросла, Хозяин стал каждую субботу возить ее на собачью площадку для дрессировки, да и сам любил повозиться с ней, заставляя выполнять разные команды.

Когда они приехали на площадку, инструктор спросил:

– У вас животные в поместье будут?

– Только дикие: жена и взрослые дочери.

– Значит, будем тренировать только на вашу охрану.

Там ей привили пренебрежение к любой чужой жизни, кроме жизни Хозяина.

Собачье счастье недолго. Настал вечер, когда к загородному дому, расцвеченному огнями к приезду гостей, подъехало несколько машин нежданных, приехавшие были точны и сухи.

– Вот ордер. Задержание и обыск.

– Понимаю… Если уж честно – то не понимаю. Как он подписал? Ладно, приступайте.

– Уберите собаку.

Хозяин увел Альму в бытовку, запер, и она несколько часов, до конца обыска бесновалась, подпрыгивая к маленькому, прорубленному на высоте человеческого роста окошку. Она ухватила последние кадры, когда Хозяин, инстинктивно сомкнув руки сзади, прошел вместе с прибывшими к их машине, сел на привычное заднее сидение, не возражая, что с двух сторон к нему присели близнецы в серых плащах и шляпах, другие прибывшие вынесли из дома несколько коробок, небрежно швырнули их в багажники машин, и вот вся кавалькада, ловко развернувшись на небольшой площадке перед домом, укатила в сторону города.

Потянулись тоскливые дни. Хозяйки сами пребывали в неопределенности и с каждым днем все больше нервничали, особенно молодые.

– Продавай все к чертовой матери, все, на что у тебя есть доверенность, – убеждали они старшую.

– Как же можно? Ведь разберутся, выпустят, что я скажу?

– Как скажешь, мама, право слушать смешно, как дите малое. Ты в какой стране выросла? Виноват – невиноват, выпустят – не выпустят… Не выпустят!

– Хорошо, хоть квартира на меня записана, – покорно соглашалась старшая Хозяйка.

Вскоре Альма вместе со всем семейством перебралась назад, в ненавистную городскую квартиру. Прошло еще полгода.

– Ну как же так, восемь лет! За что? – причитала младшая из дочерей Хозяина.

– Да ни за что! – крикнула Хозяйка и, хлопнув дверью, удалилась в спальную.

На следующий день, когда Хозяйка, скорбно понурив голову, тяжело опустилась на лавочку в парке, Альму похитили.

Хозяйка заметила это нескоро.

* * *

Течка кончилась, но избавиться от Альмы не удавалось. Она была очень вынослива и слишком привязалась к Стае, поэтому все попытки убежать в чистом поле или оторваться, бросив в городском парке, оканчивались неудачей.

Волк, столь строгий с членами Стаи, не смог перебороть природный пиетет к самкам, тем более к такой роскошной, статной, остроухой, и Альма осталась, исподволь, а иногда и хорошей трепкой, утверждая новый порядок.

Пару раз пригоняли новых сучек, но Альма встречала их столь неприветливо, что поначалу их пробовали прятать на другом конце деревне, но и там Альма настигала их, и в схватке доставалось всем случившимся на месте преступления, включая Волка, и Стая покорно сносила болезненные укусы, уворачивая чувствительные носы.

Но вот Альма родила и Волк, когда его наконец допустили в логово, с умилением наблюдал копошащийся клубок пушистых телец – «Ими прирастет Стая!»

Жизнь сразу стала веселей. Всех дел-то – принести домой добычу, а в остальное время куролесь как хочешь. Опять стали пригонять сучек и прятать их на дальнем дворе, случалось, что на глазах возмущенной хозяйки отгоняли сучку в сторону и покрывали всей Стаей, а после, подгоняя носами и радостно гогоча, возвращали хозяйке, сникшей и смирившейся с неизбежным.

Но по прошествии месяца Альма, то ли засидевшись, то ли почувствовав, что ее влияние падает, упросила Волка взять ее в очередной набег.

Волк не смог отказать.

* * *

Высокий сутуловатый человек, одетый в потертые джинсы, местами порванные кроссовки и давно не стиранную куртку, с большим сдувшимся рюкзаком за спиной тяжело спустился из автобуса. Он с ненавистью посмотрел вперед, где на фоне сосен нагло красовались высокие, в башенках коттеджи – «Придет и ваш черед!», и свернул на боковую дорогу, именовавшуюся когда-то гордо «шоссе», и двинулся к заброшенным деревням.

Он не надеялся на какую-либо существенную добычу. Самое ценное унесли до него, сразу же после отъезда последних хозяев. Но всегда что-нибудь остается. Особенно, если пошарить на чердаке или в сараях, куда сваливают всякий хлам. Люди часто сами не знают, чем владеют. Как-то он раскопал подшивку «Нивы» за 1912 год, в приличном состоянии и даже, как по заказу, перехваченную бечевкой, натуральной, такую он видел только в детстве. Этой стопки ему хватило на три месяца жизни, вполне сносной, просто хорошей, он мог зайти в ближайшую к квартире шашлычную, взять порцию супа, обычно солянки, шашлычку, выпить грамм сто пятьдесят, залив все это парой кружек пива, да еще прихватить на вечер бутылочку, чтобы было не так скучно. Больше ему так не везло, но что-то всегда попадалось. Даже пара приличных досок всегда находила покупателя, другое дело, что этого иногда хватало только на полбуханки хлеба. А что делать? После того досадного происшествия в зоопарке, когда на него повесили всех собак и выгнали, несмотря на сильно изорванное плечо, такое изорванное, что он и сейчас с трудом ворочает рукой, так вот, после того досадного происшествия было дело, нарушил, а как не запить, когда с тобой явную несправедливость творят, ну бросился на соседа с кухонным ножом, по крайней мере, так говорили свидетели, слава Богу, врачи разобрались, подлечили, выпустили. А куда со справкой? Хорошо хоть крыша над головой есть, Нинон, правда, пока он лежал весь в белом, пыталась оттяпать, но службы у нас неповоротливые, а она не знала кому и сколько дать, успел выйти, отбился.

– Это со стороны кажется легко, – размышлял он, бредя по дороге, – добыл-продал-выпил. А ты добудь! Ведь это надо же ехать черт-те куда, а потом тащить до ближайшей электрички или автобуса, хорошо, если мелочь, а если что тяжелое. И как назло, мелочь и стоит обычно хорошо, а приволоки бревно – на бутылку не срубишь.

Щенки, по неразумению, взвизгнули раз, заслышав его шаги, и лишь потом затаились, но Смотритель чутко уловил и решил проверить.

– Ты смотри, какие ладные. Крепкие ребята и возраст самый что ни есть продаваемый. Недель пять, – поставил он диагноз, – по тридцатке точно уйдут. Да куда там по тридцатке, за таких молодцов можно и полтинник взять. Сколько вас тут? Восемь. Вот и ладушки.

Смотритель обошел на всякий случай дом, прихватил керосиновую лампу без стекла – авось сгодится, нашел в одном из сараев большую плетеную корзину со сломанной ручкой – «То, что надо!» – и вернулся к щенкам.

Он распустил рюкзак, поставил туда корзину, переложил в нее жалобно скулящих щенков.

– День удался! – думал он, бодро шагая на автобусную остановку. – Сегодня, конечно, уже не успею, но завтра, спозаранку, на Птичий рынок и будь я проклят, если не загоню всех!

* * *

Альма, оттеснив Волка с его места во главе Стаи, проследила след до остановки, растерянно повертелась на месте, немного повыла и понуро вернулась, вяло плетясь в задних рядах, к лежбищу. Волк, который и видел-то щенков всего раза три, особо не переживал, не говоря об остальных членах Стаи, да и Альма быстро успокоилась, с головой окунувшись в забавы Стаи.

А забавы становились все более жестокими. Скучно же, право, задирать безответную скотину, зажиревшую и не способную к сопротивлению. Один раз удалось отбить племенного быка, вот это была охота! Святой Бернар так и не оправился потом от удара рогом, но это была славная победа.

Другие развлечения были связаны с Альмой. В округе было много ферм, преимущественно птицеводческих, где в качестве охраны использовались собаки. Как-нибудь ночью Стая подбиралась, делала подкоп под забором, достаточно просторный, чтобы могла пролезть крупная собака, и подпускала к подкопу Альму, призывно поскуливающую. Кобели-охранники слетались по первому призыву и хотя быстро разбирались, что сука не в течке, но надо же убедиться, обнюхать, выполнить весь ритуал. И вот уже они проскальзывают в лаз и летят за Альмой, которая, играя, уводит их все дальше к полянке, на которой их ожидают бойцы – Волк и Буль. Альма стрелой проносится между ними, стоящими в боевой стойке, и горе-охранники грудь-в-грудь налетают на неожиданных соперников. Расправа была короткой, хотя в охране служили не последние молодцы. Лишь раз дело обернулось круто. Три ризена, лет по пять, в самой силе, догнали Альму еще на ходу и, отрезав ей путь, принялись обхаживать. Ей удалось вырваться и довести-таки всех до засады. Ризены были сильны и хорошо обучены. Волк и Буль выбрали себе по противнику и, пусть с трудом, одержали победы. Третий же стойко держался против всей остальной стаи, держа круговую оборону и резкими выпадами кровяня плечи противников, оставаясь практически невредимым.