– Дотронься только до нее, так я тебя на кол велю посадить! И атаман угрюмо задумался.
– Коли я сгину, – скажи ей, чтобы она меня простила!
– Неблагодарная ляшка! Не любит тебя за такую любовь! Если б так со мной было, я бы тебе не противилась!
С этими словами Горпина толкнула казака кулаком в бок и рассмеялась, показав при этом все свои зубы.
– Пошла к черту! – сказал казак.
– Ну, ну, я знаю, ты не для меня!
Богун всматривался в пенящуюся под колесами воду, точно сам хотел себе ворожить.
– Горпина! – сказал он, помолчав.
– Что?
– Когда я уеду, будет она тужить по мне?
– Коли ты не хочешь приневолить ее по-казацки, так, может, и лучше, если уедешь.
– Не хочу, не могу, не смею! Она бы умерла, я знаю!
– Тогда, может, лучше, коли уедешь. Пока ты здесь, она тебя знать не хочет, а как посидит здесь со мной и с Черемисом месяц-другой, ты ей сразу станешь милее.
– Будь она здорова, я знаю, что бы я сделал: привез бы попа из Рашкова и велел бы ему повенчать нас, а теперь – боюсь: испугается и богу душу отдаст! Ты сама видела!
– Да что тебе? Зачем тебе поп и венчанье? Ты не казак! Не надо тут, по-моему, ни попа, ни ксендза. В Рашкове стоят добруджские татары, ты бы еще их привел, – увидел бы тогда свою княжну! И что это тебе в голову пришло? Поезжай ты себе и возвращайся.
– А ты смотри на воду и говори, что увидишь. Да правду говори, не лги, если даже мертвым меня увидишь!
Горпина подошла к мельнице и открыла мельничную запруду, задерживавшую воду: колесо быстро завертелось, покрываясь водяной пылью, под ним, как кипяток, бурлила пена. Колдунья впилась своими черными глазами в эти клубы и, схватив себя за волосы, начала кричать:
– Гу-гу, гу-гу! Покажись! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, злой или добрый, покажись!
Богун подошел и сел рядом с нею. Лицо его выражало страх и лихорадочное любопытство.
– Вижу! – крикнула ведьма.
– Что ты видишь?
– Смерть моего брата. Два быка натягивают Донца на кол.
– К черту твоего брата! – проворчал Богун, которому хотелось узнать совсем о другом.
Некоторое время слышался только грохот бешено вращающегося колеса.
– Голова его синяя-синяя, вороны ее клюют! – сказала ведьма.
– А что еще видишь?
– Ничего! У, какой синий! Гу-гу, гу-гу! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном – покажись!.. Вижу!
– Что же?
– Битва! Ляхи убегают от казаков!
– А я гонюсь за ними?
– Вижу и тебя. Ты с маленьким рыцарем схватился. Ты маленького рыцаря берегись!
– А княжна?
– Ее нет! Вот опять вижу тебя, а при тебе тот, кто тебя предаст! Твой друг неверный.
Богун пожирал глазами и пену, и Горпину и усиленно работал головой, чтобы помочь гаданью.
– Какой друг? – спросил он.
– Не вижу! Не знаю, молодой или старый!
– Старый! Верно, старый!
– Может, и старый!
– Ну, знаю, кто это! Он уже раз изменил мне. Старый шляхтич с седой бородой и бельмом на глазу. Погибель ему! Но он мне не друг.
– Он подстерегает тебя… Вот, вижу… Подожди-ка! Есть и княжна! Она в венке из руты, в белом платье; над нею ястреб!
– Ястреб – я!
– Может быть, и ты. Ястреб… или сокол? Ястреб! – Я!..
– Подожди. Уж и не видно… В колесе дубовом, в пене белой… О! О! Много войска, много молодцов, ох, так много, как деревьев в лесу, как бурьяну в степи, а надо всеми – ты; перед тобой три бунчука несут.
– А княжна со мной?
– Нет, нет! Ты в лагере.
Снова наступило молчание; колесо гудело так, что дрожала вся мельница.
– Гей, сколько крови! Сколько трупов! А над ними волки и вороны! Зараза над ними! Всюду трупы и трупы! Только трупы! Ничего не видно – всюду кровь!
Вдруг порыв ветра сдунул с колеса пену, а наверху, над мельницей, одновременно показался чудовищный Черемис с вязанкой дров на плечах.
– Черемис, закрой запруду! – крикнула девка и пошла мыть руки к ручью; карлик между тем опустил запруду.
Богун сидел в глубоком раздумье; он очнулся только тогда, когда к нему подошла Горпина.