Огнем и мечом

Но голос его не долетел до Володыевского. А Богун перескочил через забор, Володыевский за ним; некоторые из казаков отстали, у других лошади свалились от прыжка. Пан Заглоба взглянул опять и увидел Богуна уже на равнине, Володыевский был там же. Казаки Богуна и солдаты Володыевского рассеялись; началась одиночная борьба. Пан Заглоба замер, глаза его чуть не вылезли из орбит: он видел, что Володыевский совсем уж настиг Богуна, как гончая – кабана; Богун повернул голову и выхватил саблю.

– Дерутся! – кричит пан Заглоба.

Еще минута, и Богун падает вместе с лошадью, а Володыевский, смяв его, гонится уже за другими.

Но Богун еще жив; он вскакивает и бежит к скалам, поросшим кустарником.

– Держи его, держи! – кричит Заглоба. – Это – Богун!

Но вот мчится новая ватага казаков; она скрывалась до сих пор под скалами, а теперь, когда ее убежище открыто, ищет другого прикрытия. За ней в нескольких саженях гонятся солдаты. Ватага, догнав Богуна, подхватывает его и увлекает с собой. Наконец она совсем исчезает из глаз, с нею исчезают и солдаты.

На дворе стало пусто и тихо, даже солдаты пана Заглобы, отбитые Володыевским, вскочив на казацких лошадей, погнались вместе с другими за убегавшим неприятелем.

Пан Заглоба спустил лестницу, слез вниз и, выйдя из хлева на двор, сказал:

– Я свободен…

И начал оглядываться. На дворе лежало множество убитых казаков и несколько солдат. Шляхтич медленно ходил между ними, пристально разглядывая каждого, и, наконец, опустился перед одним на колени. Через минуту он уже поднялся с жестяной фляжкой в руках.

– Полная! – пробормотал он.

И, поднесши ее к губам, запрокинул голову.

– Недурно!

Потом снова оглянулся и повторил на этот раз уже гораздо тверже:

– Я свободен…

Потом пошел к хате – на пороге лежал труп старого бондаря, убитого казаками, – и вошел в нее.

Когда он вышел, на жупане его, запачканном навозом, блестел пояс Богуна, густо расшитый золотом, за которым был воткнут нож с крупным рубином на рукоятке.

– Бог награждает мужество! – бормотал Заглоба. – Пояс набит довольно туго! А, разбойник плюгавый! Надеюсь, что он от меня не ускользнет! Но этот маленький Володыевский – каков франтик! Я знал, что он храбрый солдат, но никак не ждал, что он так насядет на Богуна! Такой маленький, а сколько в нем храбрости и духу! Богун мог бы носить его у пояса вместо перочинного ножа. А, чтоб его черти взяли! Или лучше помогай ему Бог! Он, должно быть, не узнал Богуна, а то прикончил бы его. Фу, как здесь пахнет порохом! Даже в носу щекочет! Однако я вывернулся из такой беды, в какой еще никогда не бывал! Слава тебе, Боже наш! Надо будет понаблюдать за этим Володыевским – в нем, должно быть, сидит дьявол.

И, рассуждая так, пан Заглоба присел на пороге хлева и стал ждать.

Вдали, на равнине, показались солдаты, которые возвращались с погрома, с Володыевским во главе; Володыевский, увидев пана Заглобу, пришпорил коня и, соскочив на землю, подошел к нему.

– Вас ли я вижу? – крикнул он издали.

– Меня, в собственной моей особе! – ответил пан Заглоба. – Да благословит вас Бог за то, что вы пришли мне на помощь!

– Слава богу, что вовремя! – ответил маленький рыцарь, радостно пожимая руку пана Заглобы.

– А как вы узнали обо всем, что здесь случилось?

– Мне дали знать крестьяне с этого хутора.

– А я думал, что они мне изменили.

– Нет, это добрые люди. Ушли целыми только молодые, а что сталось с другими, – не знают.

– Если они не изменники, то их, значит, перебили казаки. Хозяин лежит около хаты. Но дело не в том… Скажите, Богун жив или убежал?

– А разве это был Богун?

– Тот, без шапки, в рубахе и шароварах, которого вы повалили вместе с лошадью!

– Я его ранил в руку. Черт возьми, как же это я не узнал его! А вы? Вы? Мосци-пане Заглоба, что вы натворили?

– Что я натворил? – повторил Заглоба. – Пойдем, и вы увидите! С этими словами он взял его за руку и повел в хлев.

– Смотрите! – сказал он.

Володыевский вошел в хлев и сначала со света ничего не мог разглядеть, но, когда глаза его немного освоились с темнотой, он разглядел кучу мертвых тел, лежавших в навозе.

– Кто ж это их нарезал столько? – с удивлением спросил он.

– Я! – ответил пан Заглоба. – Вы спрашиваете, что я сделал, – так вот, смотрите!

– Ну, ну! – сказал молодой офицер, качая головой. – Каким же это образом?

– Я защищался там, наверху, а они штурмовали меня снизу и с крыши. Не знаю, долго ли это продолжалось или нет, ведь в битве времени не считаешь. Это был Богун со всей своей шайкой! Попомнит он и вас, и меня! В другой раз я расскажу вам, как я попал в плен, что я вытерпел и как обругал Богуна. Но теперь я так устал, что еле на ногах стою.

– Нечего и говорить, – сказал Володыевский, – вы храбро защищались. Одно только скажу, что вы лучший воин, чем полководец.

– Теперь не время спорить, – ответил шляхтич. – Лучше возблагодарим Бога, что он послал нам победу, которая не скоро забудется людьми.

Володыевский с недоумением посмотрел на пана Заглобу. До сих пор ему казалось, что он один одержал победу, но пан Заглоба, очевидно, хотел ею с ним поделиться. Он только посмотрел на шляхтича, потом, покачав головою, сказал:

– Ну пусть будет и так!

Через час оба приятеля во главе соединенных отрядов двинулись к Ярмолинцам.

Люди Заглобы были почти все налицо, так как, настигнутые во сне, они не сопротивлялись, а Богун, которого выслали главным образом за сведениями, велел брать их живьем и не убивать.

VIII

Богун, хотя и был вождем опытным и предусмотрительным, потерпел ряд неудач в этой экспедиции, предпринятой против войск князя Еремии. Он еще больше убедился, что князь со всеми своими силами действительно двинулся против Кривоноса, ибо это же утверждали и взятые им в плен солдаты Заглобы, которые сами свято верили, что следом за ними идет сам князь. Несчастному атаману не оставалось ничего другого, как отступить и идти к Кривоносу, но это было делом нелегким: только на третий день он собрал сотни две казаков; остальные либо пали в битве, либо были ранены и блуждали в ярах и тростниках, не зная, что предпринять, как защищаться и куда идти. Но эта кучка людей, собравшихся около Богуна, была ни на что не пригодна, так как малейшая опасность могла обратить ее в бегство. И все же это были молодцы на подбор – лучших воинов не было во всей Сечи. Но они не знали, с какими ничтожными силами напал на них Володыевский и, лишь потому, что напал на спящих и неподготовленных к борьбе, мог так разгромить их. Они свято верили, что имеют дело если не с самим князем, то по крайней мере с одним из многих передовых его отрядов. Богун горел, как в огне; он был ранен, разбит, болен, выпустил из рук заклятого врага и посрамил свою славу. Казаки, которые еще накануне поражения слепо пошли бы за ним в Крым, в ад, на самого князя, потеряли теперь веру в него и лишились прежнего мужества; они думали теперь только о том, как бы унести ноги. А между тем Богун сделал все, что должен был сделать вождь: расставил около хутора стражу и отдыхал лишь потому, что лошади, шедшие из-под Каменца почти без передышки, не могли продолжать путь. А Володыевский, юные годы которого прошли в походах на татар, подкрался к ним ночью, как волк, захватил стражу прежде, чем она успела крикнуть или выстрелить, и ударил на них так неожиданно, что он, Богун, скрылся в одних шароварах и рубахе. Когда атаман вспомнил об этом, в глазах у него потемнело, в голове все закружилось, а отчаяние стало грызть его душу, как бешеный пес. Он, бросавшийся на Черном море на турецкие галеры, он, преследовавший татар до самого Перекопа и сжигавший улусы под носом у хана, он, который под Лубнами, на глазах у князя, вырезал его полк в Васильевке, должен был бежать в одной рубахе, без шапки, без сабли, так как потерял ее в стычке с маленьким рыцарем! На постоях и остановках, когда оставался один, он хватался за голову и кричал: «Где моя слава молодецкая, где моя сабля верная?» Им овладевало безумие, и он напивался до потери человеческого облика, тогда он порывался идти на князя, нагрянуть на него и погибнуть, сгинуть навеки.

Но казаки не хотели идти. «Убей, батько, а не пойдем!» – мрачно отвечали они на порывы его отчаяния, и тщетно он в припадке бешенства рубил их саблями или стрелял в них из пистолета, они идти не хотели и не пошли.

Казалось, из-под ног атамана ускользала почва, но это не был еще конец его несчастьям. Опасаясь возможной погони, он боялся идти прямо на юг, предполагая, что Кривонос, может быть, уже отказался от осады; он пошел на восток и наткнулся на отряд Подбипенты. Предусмотрительный Лонгин не дал провести себя; он первым ударил на него, разбил легко, ибо казаки даже не хотели драться, и, наконец, пододвинул Богуна к отряду Скшетуского, который так разгромил его, что он, после долгого скитания по степи, обесславленный, без добычи, без казаков, без известий, добрался наконец до Кривоноса.

Но Кривонос, обычно столь страшный для своих подчиненных, которым не повезло, на этот раз даже не рассердился. Он по собственному опыту знал, что значит иметь дело с Еремой; он приласкал его даже, утешил и успокоил, а когда Богун заболел горячкой, велел лечить его и беречь как зеницу ока.

А тем временем четверо княжеских рыцарей счастливо вернулись в Ярмолинцы, где остановились на несколько дней, чтобы дать передохнуть людям и лошадям. Они остановились в той же квартире, где и в первый раз; каждый из них отдал Скшетускому отчет в том, что с ним случилось и как он поступал; затем они засели за мед и начали дружескую беседу. Но пан Заглоба почти никому не давал говорить. Он никого не слушал и требовал, чтобы слушали только его, ему казалось, что у него больше всех есть о чем рассказать.