Плацкарт

*****

В плацкартном вагоне, взвинченная до предела не спала и Мария Сергеева, продолжая караулить свой клад. Подозрительная девица проходила мимо дважды и оба раза кидала взгляды и на багажную полку, и на Марию, неубедительно делая вид, что совершенно ничем не интересуется. Мария боялась, что заснет и все проворонит. Ее попутчик, ошибочно принятый ею за студента, тоже не спал, ворочался на своей верхней полке, а потом, дождавшись, когда проводник Антон Горностаев, вымоет туалет, отправился туда. Зеркало отразило испуганное мальчишечье лицо с выступившими веснушками. Молодой парень вынул из кармана нож и положил руку на раковину. Открытое лезвие сверкнуло в тусклом свете. Парень заворожено глядел на него, не решаясь вонзить в молочно-белую кожу, с синими прожилками вен, жмурился и тяжело вздыхал, всхлипывая от страха. Вагон медленно раскачивался.

*****

Поезд двигался дальше, равнодушный к своим обитателям, приближаясь к переезду.

*****

А потом оно случилось.

Глава 2.

Смена Антона должна была начаться после Омска, но он, выполнив все неотложные дела, улегся на нижнюю полку и задремал. Последняя станция, на которой они останавливались всего на минуту, миновала двадцать минут назад, у него было больше часа, чтобы отдохнуть.

А затем последовал удар.

Его сила была так велика, что Антона сдуло с полки. Он врезался в стену, оказался на потолке, а потом центробежная сила начала мотать его по купе, заставляя врезаться в полки, стол и стены. Вагон кувыркался и летел в пропасть. Битые стекла окна и стаканов свистели как пули и резали кожу сотнями острых брызг, а в ушах, сквозь грохот летящего под откос состава, звенели жестяные удары подстаканников, плющащихся о стены, как снаряды. Антон услышал минимум дважды, как хрустнули ребра в груди, затем врезался в столик челюстью, и она ушла набок. Рот заполнился кровью и выбитыми зубами. Когда его развернуло еще несколько раз, вопя от ужаса, он пожелал, чтобы все закончилось. Но оно все не кончалось, и било его почти безвольное тело о стены, пока он окончательно не потерял сознание.

Первое, что почувствовал Антон, это боль в груди и рту. Скорчившись, он попробовал пошевелить пальцами на руках, и к его удивлению, это получилось почти без усилий. Вокруг было тихо, как в могиле, до такой степени, что в ушах звенело, и он испугался, что оглох. Антон закашлялся, выплюнув четыре зуба, и они поскакали по полу с сухим веселеньким стуком. В тот момент он даже обрадовался, что слышит это, а также звук собственного кашля. Трясущейся рукой, Антон сгреб выбитые зубы, не понимая, зачем это делает, и со стоном перевернулся на спину.

Где я?

Над ним был потолок, все тот же, их потолок, служебное купе с полками, обитыми красным дерматином, только матрасы, застеленные синими одеялами, съехали вниз наполовину. На нижней полке стонала Алена, закрывая лицо руками. Между ее пальцами текла кровь. Весь пол был засыпан мелкой крошкой битых стекол.

Тряхнув головой, Антон сообразил, что вагон, перевернувшись несколько раз, умудрился встать на колеса, что упрощает выход. Дверь купе была открыта. Откуда-то издалека слышались глухие стоны. Способность соображать медленно возвращалась, и Антон, вспомнив удар, вдруг с ужасом подумал, что вагон может вспыхнуть, и чтобы выгореть дотла ему потребуется всего четверть часа, знания, вдолбленные ему в техникуме и оставшиеся на подкорке после…

После того случая.

Никому и никогда на работе Антон не рассказывал, что ранее уже побывал в составе, слетевшем под откос. Это было слишком давно, и после катастрофы, что унесла с собой полтора десятка жизней, он было плюнул на профессию, и хотел было уйти, но куда уйдешь, если ты живешь в крохотном городишке, где стабильно работает только станция железной дороги? Вот он и остался, думая, что ежедневно будет с ужасом вспоминать, что произошло в тот ужасный день. Но события трагедии быстро стерлись из памяти почти полностью, за исключением одного: объятого пламенем вагона, отчаянного воя и расплющенной обгоревшей ладони, что бьется о неподатливое стекло, в то время как сам он стоит снаружи, раскачиваясь от выпитого…

Взвизгнув, Антон на четвереньках бросился к выходу. Подвывая, он дернул дверь, легко поддавшуюся, словно и не было никакой катастрофы, вывалился в тамбур, и стал рвать и дергать вагонную дверь, думая, что та не откроется, и тогда ему каюк. Но дверь открылась. Не заботясь о том, чтоб откинуть тамбурную площадку перед лестницей, он выпрыгнул из вагона в темноту, рухнул лицом на галечную насыпь, но тут же поднялся и побежал прочь, не разбирая дороги, по густой траве, что била его по коленям, петляя, как заяц, и остановился, только когда окончательно выдохся. Позади кто-то кричал и звал его по имени, но он не обернулся. С трудом переводя дыхание, Антон закашлялся и, выхаркнув сгусток крови, обернулся на состав.

Состава не было видно.

Точнее, не было видно почти ничего, кроме одного вагона, в котором в двух местах чудом теплилось электричество, заставляя мигать две лампы. Даже с той сотни или двух метров он слышал стоны брошенных пассажиров. Антон тупо глядел на мерцающие окна и думал, что весь остальной состав, видимо, свалился с насыпи, и только его вагон уцелел…

Он потряс головой. Слева в груди пульсировала тупая боль. Антон почувствовал, что его бьет озноб. Мысли никак не хотели собираться в кучу, но он понимал, что в произошедшем есть что-то неправильное и несуразное. Это ощущение появилось сразу же после того, как он пришел в себя, но оглушенный болью и страхом он не мог понять, что произошло, и вот сейчас осознание некоей изломанной реальности не оставляло его. Антон понимал, что здесь, в этом пустом поле, среди тумана и скрюченных голых деревьев, что-то не так, но не понимал, что. В вагоне кто-то вскрикнул, мелькнула тень на миг заслонившая лампочку. Антон присел от испуга. Рука коснулась сухой, ломкой травы, холодной и острой на ощупь. В вагоне вновь закричали, это был крик боли и ужаса. Сквозь серую пелену тумана ему показалось, что он видит в дверном проеме чей-то силуэт, и подумал, что не откинул тамбурную площадку, отчего лестница осталась закрытой, и уцелевшие будут вынуждены прыгать на землю, а там было довольно высоко, и надо вернутся и помочь, но от страха у него не было сил двигаться. Адреналиновая подушка, что поддерживала его первые минуты, сдувалась, и теперь боль от сломанных ребер была все сильнее и сильнее, отгоняя дурноту. Антон медленно огляделся по сторонам, надеясь увидеть хотя бы какие-то признаки жизни, но туман скрывал почти все. Ни одного фонаря не горело вблизи, даже на путях, не доносилось ни единого звука, кроме шума из оставленного вагона. Ничего, кроме запаха сырости и сырых груздей, а также плесени.

Ветер разметал клочья тумана и ударил в лицо Антону, принося вонь горящего мяса. Но этот запах шел вовсе не от остатков состава, а из тьмы, куда Антон бежал в панике ранее. Горностаев остановился и попятился, напряженно вглядываясь во тьму, но там не было ничего: ни звука, ни огонька.

Тогда, десять или двенадцать лет назад… он не помнил, сколько времени прошло, он тоже чувствовал этот смрад горящей плоти и слышал истошный визг умирающего человека, но был слишком пьян. На границе с Казахстаном, на станции торговки продавали прямо на перроне казахстанский коньяк, дешевый и вполне качественный, и Антон купил две бутылки. Но ему не повезло. Это была подделка, причем низкопробная, и он даже сразу это понял, когда от горлышка вскрытой бутылки пошел сизоватый дымок, но понадеялся на «авось», а еще на то, что собирался лишь пригубить, выпить чуть-чуть. И незаметно усидел полбутылки, которая свалила его и его напарника.

Несколько месяцев Антон убеждал себя в том, что ни в чем не виноват. В конце концов, не он пустил поезд под откос. И ему удалось заставить поверить и других, и собственное сознание, что всему виной несчастный случай. Но стоило выпить, как он слышал этот отчаянный вой запертого человека, обрывающийся на хрипе, видит молотящие по стеклу руки и чувствует вонь горящей плоти.

Он двинулся обратно, оглядываясь через плечо, все ускоряя ход, и, уже почти дойдя до вагона, остановился, пораженный неожиданной догадкой. Антон понял, что было не так в купе, когда он очнулся, что было не так в вагоне, и что было не так в поезде. Оглянувшись по сторонам, Антон заплакал, размазывая багровые слезы, смешанные с кровью, отчетливо понимая, что уже никуда не доедет. Раздвигая руками траву, он все ускорял шаг, а потом побежал, все быстрее и быстрее, думая лишь о том, чтобы не свалиться и не остаться в этой пустоте навсегда.

*****

Когда что-то ударило в бок вагона, а он в одночасье зашелся в безумной круговерти, все, что успел сделать Максим, это вытянуть вперед руки и закрыть голову, а потом он врезался в стену, да с такой силой, что в позвонках что-то хрустнуло. Багаж, одежда и посуда летали вокруг, Максим то и дело врезался в безвольное тело Крупинина, что, конечно, слегка смягчало удары.

–О, Господи, – выдохнул Максим, – Господи, не дай, чтобы я тут загнулся, дерьмо, дерьмо, дерьмо, только не так! Только не тут!

Вокруг грохотало, ломалось и звенело, вопили люди на разные голоса, и это было так похоже на ту сцену перед зданием суда. Максим и сам орал, когда мог, чувствуя обессиливающий ужас и отчаяние. А потом его ударило грудью о стол, и дыхание сразу кончилось, а следом пропало и сознание. Уносясь в небытие, он успел подумать: «берегись битого стекла, берегись стекла!», а затем его пару раз ударило о стену, распластав словно лягушку, после чего наступила тишина.

Именно эта тишина и привела его в себя. Максим понял, что жив и, хотя каждая косточка тела ныла от боли, ему показалось, что ничего серьезно не повреждено, хотя, возможно, это был просто шок. Вагон был темен, лишь где-то впереди мигала лампа и слышался сухой хруст стекол под тяжелым перемещающимся телом. В воздухе витал тяжелый запах перегретого железа. Осознание, что сейчас случится что-то еще, мгновенно подняло Максима на ноги. Он вскочил, чувствуя, как его мотыляет из стороны в сторону. На полу, головой под столом, лежал Крупинин и глухо стонал.

–Анатолий Евгеньевич, ты живой? – прохрипел Максим. Язык почти не слушался и распух, почти не помещаясь во рту. Максим нагнулся и потряс Крупинина за плечо. – Анатолий Евгениевич?

–Господи, – простонал Крупинин и слегка приподнял голову. Когда он повернул голову, Максим увидел, что лицо чиновника залито кровью, а нос свернут набок. —Господи, что это было?

–Я не знаю. Давай, поднимайся, надо выбираться. Не дай Бог…

Максим не договорил, что будет, если они немедленно не выберутся из вагона, но Крупинин, даже контуженный, соображал настолько, чтобы не спорить и резво, насколько позволяла обстановка, поднялся и двинулся к проходу, наткнулся на боковую полку, на которой стонала женщина, прижимающая к груди обмякшее тело мальчишки лет двенадцати. Лицо мальчишки было отрешенно спокойным, на лбу виднелся глубокий порез, из которого сочилась кровь, но при этом ребенок казался спящим. Женщина, которая внешне не выглядела пострадавшей, за исключением странно вывернутой ноги, мутным взглядом поглядела на них и с внезапной цепкостью схватила Крупинина за полу пиджака.

–Помогите мне вынести его наружу! – взмолилась она. – Темочка, мальчик мое, сыночек мой, да как же так-то?.. Мужчина, помогите мне, я не донесу, я, кажется, ногу сломала…

–Отвали, – зло рявкнул Крупинин, вырываясь. – Самому бы выбраться…

Он бросился вперед, натыкаясь на полки и пассажиров с удивительной для его плотного телосложения прытью. Ему не мешали ни валяющиеся на полу сумки, ни люди, которые сползали со своих полок, поднимались с пола и выходили в общий коридор, не понимая, что произошло. Пассажирка с мальчиком на руках глядела ему вслед, и ее рот начал дергаться в предчувствии истерики.

–Давайте мне, – сказал Максим. Она не ответила, будто не услышала. Максим повторил нетерпеливо и протянул руки: – Давайте мне вашего сына, я помогу!

Женщина передала ему мальчика, что не приходил в себя. Но едва Максим двинулся, как она вцепилась ему в руку.

–Куда же вы его ногами-то вперед?

–Мамаша, давайте уже без этих предрассудков, – зло сказал Максим, но послушно повернулся и споро понес ребенка головой к выходу. Подволакивая ногу, женщина двинулась следом, подвывая от боли, когда наступала на раненую ногу. Стараясь не задевать полки, Максим шел вперед. Впереди с визгом бежала какая-то девица. Мать мальчика вскрикнула. Максим обернулся, но она, морщась, лишь покачала головой и махнула рукой: иди. Максим успел увидеть, как открылась противоположная дверь вагона, и из санузла на пол выпал молодой человек с окровавленной рукой. На боковой полке морщился священник, потирая грудь под крестом. Из купе, навстречу, держась за голову, вышла Анна, врезалась в верхнюю боковушку лбом и, как сомнамбула, пошла следом за Максимом. Он почему-то порадовался, что адвокатесса жива.

От внезапной боли в голове его качнуло в сторону, а вагон будто заволокло туманом. Максим качнулся, но не упал и не уронил мальчишку, что вроде бы слегка пошевелился и вздохнул. Происходящее на миг показалось ему дурным сном, но для сна он испытывал слишком много боли. Его снова качнуло, и на этот раз Максим врезался плечом в полку, и только потом понял: его толкнул в спину бегущий священник. У входа в вагон происходила какая-то смутная возня, но в полумраке разглядеть, что там происходило, оказалось невозможно. Люди кричали, стонали и орали матом, требуя выпустить их наружу.

Проходя мимо первого, после купе проводников, места, он увидел мужчину, что в странной позе дергал руками под столом. Его лицо было красным от натуги. Максим было дернулся помочь или хотя бы спросить, что случилось, но затем увидел сверкнувшую сталь наручников. Арестант бросил на Максима яростный взгляд.

–Не лезьте, это не наша забота, – прошелестел позади голос Анны. Она двигалась следом, подперев изнемогающую от боли мать мальчишки. Та повисла на адвокатессе и закатывала глаза, почти теряя сознание. Напротив двое молодых людей, парень и девушка, пытались вытащить из вагона старуху, а та, видимо, находясь в шоке, отбивалась от них с яростью загнанной в угол крысы. Эта сцепившаяся троица мешала выйти очнувшимся пассажирам, что в панике прокладывали себе путь руками и ногами. Шансов расцепить этот клубок шипящих кошек было практически невозможно.

–Вещи, вещи мои! – верещала бабка и все пыталась забраться на верхнюю полку. Ее тащили прочь молодой парень и девушка, а старуха упиралась.

В тамбуре полная проводница в лопнувшей юбке все дергала стальной лист, открывающую лестницу, и кричала в темноту:

–Антон! Антон, сука-а!

Только оказавшись на твердой земле, скатившись по галечной насыпи, они, не сговариваясь, упали в траву и, тяжело дыша, перевели дыхание.

–А что случилось? – спросил Крупинин.

–Да откуда мне знать? – огрызнулась Алена. —Крушение, наверное.

–Но вагон на рельсах, – возразил Рязанов. – Нас как-то отцепили что ли?