Конфуций и Вэнь

Суждение 1.4

1.4. Цзен-цзы сказал (юэ): «В течение дня (жи) я (у) контролирую (син) сам (у) себя (шэнь) в трех (сань) [отношениях]. [Контроль первый: когда я] планирую (моу, т.ж. «строить планы», «размышлять», «договариваться») сделать [что-то] для (вэй) человека (жэнь, т.ж. «для людей»), [бываю ли я] не (бу) честным (чжун, т.ж. «чистосердечный», «искренний»)? [Второй: когда я] общаюсь с (юй цзяо) духовным другом (пэн ю), [бываю ли я] не (бу) искренним (синь, т.ж. «верность», «правдивость», «верить в [духов]»)? И [третий: ] не (бу) привыкаю (си, т.ж. «*повторить», «*сделать еще раз») [ли я к тому, что] передано (чуань, т.ж. «завещать», «оставлять в наследство») [нам Учителем]?».

В этом суждении – то же самое «крещендо» Ши цзина. Сначала Цзен-цзы рассуждает о любом «человеке со стороны», затем – о близком духовном друге и, наконец, – о почитаемом Учителе. Таковы звенья цепочки тех людей, по отношению к которым контролирует свои мысли и свое поведение ученик Конфуция. И мысли эти – совершенно различные. Они следуют в направлении от как бы более стороннего, внешнего – к близкому, внутреннему. В этом – прямая аналогия с уже рассмотренными нами стихами Ши цзин, что свидетельствует о том, что эта Книга действительно была «учебником» для многих учеников. Цзен-цзы – один из самых известных. Из суждения видно, что данное высказывание принадлежит к тому периоду, когда Конфуций уже ушел из жизни.

Для иероглифа моу здесь принят перевод «планировать», «договариваться», т. к. его радикалом является знак янь – «*договоренность», «говорить». В этом суждении иероглифы пэн и ю следуют друг за другом, причем, иероглиф ю – это и есть то подлинное древнее слово «друг», «приятель», «дружить», о котором мы упоминали во время рассмотрения суждения 1.1. Из этого можно сделать однозначный вывод, что в суждении 1.1 переводить знак пэн словом «друг» некорректно.

Любой исследователь Учения Конфуция должен быть благодарен судьбе за то, что дошедший до нас текст Лунь юй имеет достаточный объем. А иначе – при малом объеме – невозможно было бы определить смысл того или иного высказчвания и даже отдельного иероглифа, т. к. иероглифический текст в гораздо большей степени, чем текст буквенный, предполагает контекстное прочтение.

Многие «древние» значения главных иероглифов Лунь юя, которые мы видим в различных словарях, – это уже их понимание «после Конфуция», т. е. не ранее эпохи Хань. А что они означали при жизни Конфуция и до него, – это можно вывести только исходя из знания подлинного смысла его Учения, а также разумного предположения о том, что все рассуждения Конфуция непротиворечивы. И здесь во многом помогают недавние работы В. М. Крюкова, который блестяще описал те духовные устои Раннего Чжоу, на которые опирался Конфуций в своем Учении о Вэнь, и о чем сам Конфуций постоянно говорит в своих суждениях. Об этих духовных устоях уже ничего не знали при императоре Цинь Шихуанди, и тем более – в период более поздних династий, включая Хань.

То есть именно Конфуций – его авторитет и текст его суждений – явились тем невольным «провокатором», благодаря которому целый ряд древних иероглифов приобрел свой новый смысл, который и закрепился за этими иероглифами в качестве «древних» значений. При этом вместо своих изначальных сакральных значений они стали трактоваться исключительно в качестве терминов, обслуживающих социальные потребности общества. Такова судьба всех главных иероглифов Учения Конфуция, – таких как Вэнь (псевдо-культура), Жэнь (псевдо-человеколюбие), Сяо (псевдо-почитание родителей), сюэ (псевдо-учеба), пэн (псевдо-друг), Ли (псевдо-церемонии), Цзюнь цзы (псевдо-благородный человек) и т. д. Ясно также и то, что ко времени жизни самого Конфуция трансформация значений этих древних иероглифов уже частично происходила и произошла, а само Учение Конфуция – неожиданное, яркое и совершенно непонятное для его современников – только ускорило этот процесс.

Из рассматриваемого нами суждения не совсем понятно, идет ли здесь речь о «человеке» (или «друге») в единственном числе, или речь – о «людях» (о «друзьях») во множественном числе, т. к. сама иероглифическая запись такого различия не делает: ю – это одновременно и «друг» и «друзья». Но в нашем случае это не принципиально.

Из суждения 1.3 мы помним, что духовным «корнем» (бэнь) для учеников Конфуция является «смиренное отношение» к ушедшим и живущим «предкам», т. к. именно предки для китайцев были равносильны «богам» народов Средиземноморья (и в этой своей вере китайцы были гораздо ближе к истине). Но если человек действительно желает приблизиться к такому состоянию – состоянию внутреннего смирения, – он не может одновременно лгать или как-то хитрить в обычной житейской обстановке. Отсюда – обязательное требование постоянного контроля за своими мыслями, в отношении их честности, по отношению к окружающим людям, которое мы и видим в этом суждении. Такая «честность» необходима, прежде всего, для контролирующего себя человека, – если, конечно, он действительно намерен «подражать Вэнь-вану» и добиться успеха на этом духовном поприще.

Если по отношению к постороннему человеку в суждении используется слово «честность» в виде иероглифа чжун (так же «искренность»), то к другу – уже в виде синь, значение которого во многом подобно. Но если чжун – это больше «безотносительная» честность (в состав иероглифа входит знак «сердце»), то значение иероглифа синь характеризуется его устойчивым употреблением в выражении синь шэнь – «верить в духов». Исходя из этого, становится понятным, почему именно для характеристики отношений с духовным другом выбран этот иероглиф. Такая дружба – это братство, основанное на одинаковом понимании духовного мира. Фактически, чжун – это «честность» человека перед своим сердцем (что-то общее с нашей «совестью»), в то время как синь – это «честность» перед Богом или в присутствии Бога (так бы мы объяснили это по-европейски). И нам ясно, что «вторая» честность – выше «первой».

Но что же для внутреннего мира Цзэн-цзы является самым важным? Самое важное – это третье, или завершающее в этом суждении. Ученик прилагает внутренние усилия к тому, чтобы слова ушедшего Учителя – всё то, что ученик слышал от Конфуция во время его жизни – не превратились бы для него самого в «привычку». Чтобы все то, что было некогда «живым», не окаменело в его сердце. А это – уже известное нам требование к обязательному «воспоминанию», о котором Христос просил своих учеников на Тайной вечери (Лк. 22:19: «Делайте это в Мое воспоминание»).

Этот ученик прекрасно знает – на собственном печальном опыте! – принципиальную разницу состояния «того, что ему передано»: оно, будучи тем же самым, может быть «мертвым», а может быть «живым». И только от самого человека (от его сердца, воли, стремления, принуждения себя) зависит главное, – чтобы не дать «этому переданному» умереть в своем сердце. А оно может умереть, и как правило умирает – от постоянных житейских забот, от привычки обращения к тому же самому и ставшему уже рутинным, – ведь самого Учителя рядом нет, а значит, нет и того «нового», «живого», что могло бы чем-то «взбодрить» душу или вдохнуть в ученика что-то свежее. Ученик прекрасно понимает, что в этом случае – в случае «затвердевания» слов Учителя – духовное развитие останавливается, хотя внешне все остается таким же, прежним. И даже сам этот человек не сразу осознаёт то, что с ним произошло, – что уже давно случилась беда. В Евангелии это состояние называется «окаменением сердца».

…И что это за унылые ряды обветшавших и запыленных вагонов, безжизненно стоящих на запасных путях товарных станций! Их тысячи и тысячи! Бесконечное множество призраков видим мы сегодня в Храмах всех религий… Но всё им мнится, этим грезящим наяву вагонам, что они, как и тысячи лет назад, легко и быстро катятся по рельсам древнего Дао… Но вместо живой жизни славного прошлого – паутина, сгнившие доски, облупившаяся краска, стертые временем надписи… давно заржавевшие паровозы с большими чугунными колесами и с сохранившимися остатками яркой красной краски… Покой и тление. Только вертлявая птичка изредка вспорхнет и покинет царство Смерти.

Из этого скромного суждения можно сделать уверенный вывод о том, что Конфуций учил своих учеников подлинной духовной жизни, а не каким-то «социальным наукам». Учил тем общим духовным законам, которые действуют в любой точке нашей планеты, включая Средиземноморье, где были выработаны совершенно иные представления о Боге.

Суждение 1.5

1.5. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Путь (Дао) государства (го) в тысячу (цянь) *боевых колесниц (чэн, т.ж. «*четверка лошадей») [таков]: почитать (цзин, т.ж. «уважать») *жертвоприношения (ши; да ши – «*великое жертвоприношение») и верить в (синь; синь шэнь – «верить в духов») [духов]; быть воздержанным (цзе, т.ж. «обуздывать», «экономно расходовать») в управлении (юн) и (эр) милосердным (ай, т.ж. «любить», «беречь», «щадить», «жалеть») к человеку (жэнь, т.ж. «люди»); использовать (ши, т.ж. «пускать в дело», «отправлять», «заставлять») народ (минь) в соответствии с сезоном (ши, т.ж. «время горда»)».

Это высказывание Конфуция обращено к главе среднего по размерам княжества, но и к тому ученику, который сможет реализовать Дао Учителя и стать духовной опорой такого государя.

Именно эти и подобные им слова Учителя были восприняты последователями как требования Конфуция к «социальной справедливости», рачительному управлению государством и бережному отношению к народу. Бесспорно, что и такое понимание этого суждения тоже верно, но главная ошибка всех комментаторов заключается в том, что они не видят исходной причины такого требования: для чего такая «справедливость» и такой мир вообще нужны в обществе, по мнению самого Конфуция?

В понимании всех комментаторов, включая сегодняшних, это необходимо для того, чтобы всем было «хорошо жить». Но при этом никто из них даже не догадывается, для чего вообще человек живет на земле, хотя всем прекрасно известно, что человек смертен. Фактически, логика всех их такова, что человек живет на земле так же, как и животное: родить потомство и, по-возможности, подольше прожить – вот главная задача каждого из нас.

Логика Конфуция – иная. В справедливом и мирном государстве гораздо больше людей будут иметь время и возможность обратить свои мысли к тому Дао, которое он проповедует. И это действительно так. Во время Конфуция атеистов не было: каждый китаец верил в существование духов. Но только мирное время и определенный достаток в семье позволяют человеку своевременно обратить свой взор к решению задачи правильного отношения к «миру предков».

Конфуций знал, что Ранее Чжоу было справедливым и достаточно мирным. Сама по себе земная жизнь, как таковая, для Конфуция – «ничто»: тот человек, который получил опыт Вэнь утром, вечером может спокойно умереть (это суждение Конфуция мы еще будем рассматривать), как бы прекрасно такой человек ни жил, сколько бы наследников он ни оставил, и какие бы «важные» дела на земле не свершил.

Следует еще раз отметить, что Конфуций в таком своем отношении к жизни не совсем прав, т. к. духовное развитие человека не завершается достижением опыта Вэнь. Но он абсолютно прав в том, что вовсе не «жизнь сама по себе» является для человека главной целью. Человек – не животное, для которого это действительно так.

Можно признать вполне разумным, что самое первое указание Конфуция в этом суждении относится к жертвоприношениям, т. е. к ритуалу почитания духов. «Почитать» жертвоприношения или, иначе, – «с осторожностью» к этому относится, – это главный совет правителю. Конфуций уверен, что даже большое и сильное государство не устоит, если не заручится поддержкой всесильных духов.

Если кому-то из читателей эти слова покажутся странными и даже неуместными, вспомним Библию, когда древние евреи побеждали своих более сильных противников, уповая исключительно на помощь Бога Яхве. Или вспомним Россию до Октябрьского переворота, когда любой крестьянин считал Русь богоизбранным государством и свято верил в то, что подлинному христианину (слова «крестьянин» и «христианин» на Руси в течении долгого времени произносились и означали одно и то же) помогает сам Христос или Пресвятая Богородица, которая выбрала своим последним, Третьим уделом именно Святую Русь. Можно апеллировать к случайностям и говорить о суеверии народа, но и против татаро-монголов, и против Наполеона, и даже против фашистских полчищ русские войска выходили со святыми иконами, – и побеждали. Так что упование Конфуция на духов – это не «китайское исключение», а скорее общий закон для всех тех народов, которые считают себя богоизбранными.

Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что иероглиф ши в течение более чем двух тысячелетий понимался и понимается китайскими комментаторами не как «жертвоприношение», а как «дело», «служба» или глагол «служить». Но, во-первых, значение «*жертвоприношение» присутствует в Словаре (БКРС № 5548) в качестве важнейшего древнего значения этого иероглифа. Во-вторых, даже в своих значениях «дело» или «служить» этот иероглиф первоначально имел отношение исключительно к аристократическим кругам древнего Китая. Китайские иероглифы были созданы вовсе не для того, чтобы обозначать своими значками «дело» какого-то крестьянина на поле или ремесленника за станком. Сама «служба» (ши) – причем, и до Конфуция, и в течение сотен лет после него – была уделом потомственных аристократов, т. к. даже экзамены по отбору соискателей на государственные должности были введены не ранее первых веков новой эры, если не в середине тысячелетия.

А какое важнейшее или главное «дело» могло быть у аристократа даже во время Конфуция? Или в чем состояла, в первую очередь, его «служба» при дворе «Сына Неба»? – Именно в совершении жертвоприношения по ритуалу Ли, или в участии в таком принесении жертвоприношения. Даже само словосочетание «парадная одежда» чиновника в буквальном переводе означает «ритуальная одежда», т. е. тот парадный костюм, который одевался для церемонии совершения жертвоприношения. Потому что именно ритуал являлся главной скрепой и главным «делом» всего китайского государства. И только ко времени жизни Конфуция эта «скрепа» уже окончательно проржавела и стала расползаться во все стороны. Когда чжоуский смысл жертвоприношения был полностью забыт и утрачен, этот иероглиф ши стал восприниматься исключительно в светском значении «дело», «служба». Ну а еще позднее таким «делом» стало именоваться даже канцелярское заполнение бумажек или выращивание риса.

Несомненно то, что, ко времени Конфуция какая-то подобная трансформация значений этого иероглифа ши уже имела место, и именно по этой причине Конфуций обращается к правителю с требованием «верить в духов», а значит, – многие уже не верили. И тем не менее, сам Конфуций – наперекор всему окружению – использовал этот иероглиф в значении «жертвоприношение». Скорее всего, это ши входило в тот «список» древних иероглифов – список, существующий в голове самого Конфуция, – который возглавлял иероглиф Вэнь, и для которого Конфуций требовал «исправления имен» (чжэн мин), т. е. возвращения всем этим иероглифам их прежних древних значений, отвечающих их священной графике.

Можно объяснить это и несколько иначе. Современный человек – это человек «атомарного» мышления. В голове у такого человека все предельно струтурировано, и все представления об окружающем мире или представления о вещах, раздроблены на мельчайшие «атомы». Если описывать это словами советской интермедии Аркадия Райкина, то современный человек видит и может критически оценить внешний вид «кармана» или «рукава» костюма, он прекрасно классифицирует «пуговицы» и различную ткань, он видит «подкладку» или «воротник», но «костюма» в целом – он не видит. Современный человек хорошо представляет себе, что? такое «служба», что такое «дело», он прекрасно понимает, что? означает слово «жертвоприношение», но при этом самого главного – «костюма»-ши он не видит, потому что не может вместить это подлинное ши в свою распавшуюся на «атомы» голову. Для древнего человека таких вопросов не возникало. Он назвал бы всех нас сумасшедшими или тупыми.

Мы предлагаем читателю следующий вариант решения данного вопроса. На протяжении всего текста Лунь юй мы будем понимать и переводить, этот иероглиф как «жертвоприношение», а сам читатель пусть оценит, насколько гармонично такое его значение будет вписываться не только в контекст каждого суждения, но и в Учение Конфуция в целом.

Традиционные переводы полностью игнорируют духовную устремленность высказываний Конфуция. По этой причине все стандартные интерпретации этого первого совета Конфуция государю, наподобие «постоянного внимания к делам» (П. С. Попов), «серьезного отношения к делу» (В. А. Кривцов), «быть тщательным в делах» (И. И. Семененко) и т. д. – выглядят настолько банальными и даже неадекватными, что любому читателю ясно: никакой великий человек такой откровенной пошлости сказать не мог. А вот добавить, что все жертвоприношения следует совершать с верой (синь) – это Конфуций действительно мог, потому что в его время эта древняя вера Западного Чжоу подверглась почти открытому шельмованию и насмешкам, что видно из текста Лунь юй.

Остальные советы – это главные практические заветы для любого правителя, и они актуальны даже сегодня (хотя ни один из правителей западного мира ими не руководствуется по причине отсутствия веры, как в современном обществе, так и у этого правителя). Последний совет вызван тем, что правители китайских княжеств часто использовали крестьян во время сезонных сельскохозяйственных работ, отправляя их в военные походы или на строительство фортификационных сооружений, не считаясь с насущными интересами народа. При этом следует отметить, что войны между княжествами Поднебесной в ранние времена почти никогда не были кровавыми. Это была, скорее, взаимная демонстрация правителями своих «разукрашенных колесниц», воинских отрядов, расцвеченных всевозможными знаменами, вымпелами и штандартами, наполнение пространства устрашающими звуками огромных каменных барабанов и других сигнальных инструментов.

Иероглифы ай жэнь – это почти известное выражение А. Солженицына: «сбережение народа». Давая такой совет правителям России, А. Солженицын даже не предполагал, что тем самым он следует одной из максим древнего Учителя Китая. Этот совет может быть воспринят правителем и будет им исполняться только в том случае, если во главе государства встанет человек-Вэнь. Как это было, например, во времена Вэнь-вана.

Суждение 1.6

1.6. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Младшие братья (ди) [и] сыновья (цзы) [когда] входят (жу) [в дом], тогда (цзе) [должны] усердно служить предкам (Сяо); [а когда] выходят (чу), – тогда (цзе) [они должны вести себя как] младшие братья (ди), ревностные (цзинь, т.ж. «усердный») и (эр) верящие в [духов] (синь, т.ж. «доверяющие [духам]»). [Следует испытывать] всемерную (фань, т.ж. «широкий», «переливаться через край») *доброту (ай, т.ж. «любовь», «*милость», «*великодушие», «*сострадание») к представителям толпы (чжун), но (эр) как к высочайшей особе (цинь, стар. по отношению к «императору») [относиться] к Жэнь. [Если все это] осуществляется (син, т.ж. «действовать») и остается избыток (юй, т.ж. «остаток», «излишек») сил (ли), тогда (цзе) [следует] *прибегать к (и, т.ж. «*употреблять», «*пользоваться») подражанию (сюэ) Вэнь[-вану]».

Фактически, это регламент поведения молодого ученика, живущего обычной жизнью и желающего встать на тот путь (Дао), который проповедует Конфуций. Скажем больше, сам Конфуций не видит никакой альтернативы такому пути для любого разумного человека, который понимает, что он со временем покинет этот мир. Поэтому постоянным, каждодневным «наглядным пособием» по ритуалу жертвоприношения духам должны служить живые родители, которые со временем этими самыми «духами» и станут. Пребывая дома, следует поступать именно так.

Но выходя на улицу, ученик должен забыть об этом и не распространять подобное отношение на всех окружающих его людей. По отношению к «человеку толпы» должны властвовать человеколюбивые (в прямом смысле этого слова) социальные чувства, которые становятся для ученика «тренажером» иного рода: здесь через доброту и сострадание к любому представителю «толпы» вырабатывается то «смирение», которое является важнейшим в ритуале (Ли) и в практике Жэнь.

Если же ученик вдруг где-то повстречает человека-Жэнь, он должен отнестись к нему как к самому «императору» (правителю) или «ближайшему кровному родственнику», – как к «родителю» (такие словарные значения иероглифа цинь тоже уместны). Подобная многодневная практика автоматически формирует внутренний мир человека таким образом, что в нем просыпается духовное начало. И если у такого ученика еще остаются силы и время, Конфуций рекомендует ему обратиться к легендарной личности династии Чжоу – к Вэнь-вану и попытаться «подражать» именно ему. Обычное в древнем Китае сокращение для имени Вэнь-ван – это и есть просто Вэнь (наших европейских «заглавных» букв в иероглифах не существует).

И здесь следует сказать, что подобная естественная «трансформация» Дао ученика в Учении Конфуция аналогична внутреннему росту человека во всех других духовных учениях. Мы сейчас ведем речь об устойчивой исторической традиции «соскальзывания» последователей того или иного Учения к подражанию личности самого Учителя, провозгласившего то или иное Учение. В христианстве, например, ученик подражает Учителю Христу, в конфуцианстве – Конфуцию, в буддизме – Будде. Но при этом сам Христос говорит иное: «Будьте, как Отец ваш Небесный», т. е. Он призывает подражать Отцу, а не Себе. Апостол Павел заявляет, тем не менее, о подражании уже самому Христу, а не Отцу (о котором Павел ничего не знает, т. к. саму проповедь Христа не слышал, а евангельского текста к этому времени еще не существовало). Также и Конфуций заявляет о Вэнь-ване, как об образце для подражания, а уже последователи Конфуция, начиная с его учеников, естественным образом выбирают для себя в качестве эталона для подражания самого Чжун-ни.

Любой «перевод» иероглифической конструкции будет выглядеть всегда обедненным по сравнению с его «рисунчатым» текстом. Например, в нашем суждении это видно хотя бы при рассмотрении иероглифа цзинь (БКРС № 667), спектр значений которого можно представить следующими словами: «почтительный», «истовый», «ревностный», «усердный», «добросовестный», «внимательный», «осторожный», «уважительный». И какое из всех этих значений следует выбрать для создания привычной для европейского читателя «однозначности» перевода? Мы для своего перевода выбрали слово «ревностный», но при этом вовсе не уверны в том, что этот вариант наилучший.

Еще раз повторим прежнюю мысль: в нашем европейском восприятии этот иероглиф состоит из значений «отдельных атомов», а древний китаец видел в этом цзинь сразу же все его значения в целом – в одном мысленном схватывании. Исходить из принципов такого понимания текста современный человек не способен в силу принипиального отличия своего «мозгового устройства». А следовательно, ни о каком «одинаковом» с Конфуцием понимании текста – даже при подробнейшем его объяснении, как это делается сейчас – речи быть не может. Мы, сегодняшние, и те древние – совершенно разные. И самое главное здесь то, что в нас уже давно нет синь – «веры в духов». Мы можем переводить и понимать этот текст только как школьник, который пытается «понять со словарем» сложную иностранную книгу, языка которой он не знает. Это и есть – все без исключения «переводы» Лунь юя. Единственный способ подняться над всеми этими «мозговыми» проблемами и в прямом смысле слова «занырнуть в существо» книги – это самому получить духовный опыт «выше» опыта Вэнь, например, опыт «Царства Небесного». Другого пути правильного восприятия и понимания этой книги нет и никогда не будет.

Итак, мы вроде бы прекрасно разобрались с этим суждением, однако у внимательного читателя осталось некоторое сомнение относительно правильности понимания начальных слов Учителя. И действительно, почему «младшие братья» и «сыновья» поставлены рядом? И почему «младшие братья» вдруг оказались перед «сыновьями», а не после них, что было бы более логичным? что? объединяет эти две категории? И не включает ли само понятие «сыновья» одновременно и «младших братьев»? И почему «сыновья», выходя из дома, должны вести себя как «младшие братья» наравне с этими действительно «младшими»? Просто чепуха какая-то. И неужели этим несмышленым пока «младшим» уже надо что-то знать про человека-Жэнь, и даже почитать его, да вдобавок к этому еще пытаться «подражать» Вэнь-вану? В таком возрасте ребенок обычно более склонен играть в игрушки, резвиться и шалить (и даже сам Конфуций в этом возрасте тоже играл в «игрушки», хотя и ритуальные).

Мы уже отмечали, что Конфуций – это великий психолог. И неужели он мог допустить в своем высказывании такие оплошности? Конечно, не мог, а значит, мы сами здесь что-то понимаем неправильно. Но не стоит особо отчаиваться: правильного понимания этих слов суждения нет и у всех остальных комментаторов, начиная с древнейших времен Китая. Традиционные переводы сводятся к выражениям типа: «младшие», «молодые люди», «дети», «юноши» и т. д., т. е. все комментаторы просто уходят от решения этой проблемы.

И мы могли бы сделать то же самое, следуя их примеру, тем более что в данном случае это не так принципиально. Но далее, по тексту других суждений, подобные переводческие «ляпсусы» могут не только компрометировать в глазах читателя прекрасные логические способности самого Конфуция, но главное заключается в том, что при таких «переводах» мы можем просто потерять то важное, о чем хочет сказать Учитель своим ученикам. И поэтому именно на этом простом примере мы попытаемся хоть как-то объяснить читателю некоторые премудрости методов ведения разговора Конфуцием, а заодно и немного углубимся в китайскую традицию составления текстов.

До настоящего времени предлагаемые нами переводы отличались от традиционных только тем, что вместо общепринятых значений тех или иных иероглифов мы подставляли другие, как правило, более древние и более соответствующие истинному духу Учения, всецело обращенному к традициям Раннего Чжоу. То есть мы просто брали другие словарные значения того же самого иероглифа или производили с ним рекомендуемую самим Конфуцием процедуру «исправления имен» (чжэн мин, букв., «делать имена прямыми», «выпрямление имен»). Сейчас ситуация несколько иная.

Вот как комментирует это рассматриваемое нами место один из наиболее известных исследователей Конфуция Л. С. Переломов (Конфуций. Лунь юй, М.: «Восточная литература» РАН, 2000, стр. 300):

В тексте термин ди-цзы – досл. «младшие братья и сыновья». Обычно комментаторы указывают на два его значения: «молодой человек, молодые люди» и «учащийся». Однако известно, что во времена Конфуция в общинах существовало устойчивое понятие: цзы-ди – «сыновья и младшие братья», так называемое молодое поколение патронимии в отличие от старшего – фу-сюн («отцы-старшие братья»). Не исключена и возможность того, что при многократном переписывании текста переписчики могли ошибочно поменять иероглифы местами <…> Поэтому допустимо и третье значение этого термина – «сыновья-братья».

Да, но в тексте, все-таки, однозначно зафиксированы «младшие братья». Когда мы рассматривали суждение 1.2, мы видели, что этот иероглиф означает именно «младших».

Одной из важнейших особенностей вэньяня (мы оставляем в стороне современный китайский язык) является широкое распространение омонимов. Не будем вдаваться в тонкости этого вопроса, повторим только, что омонимы – это такие иероглифы, которые произносятся одинаково, хотя их графика и их значения различны. И таких омонимов в вэньяне – в десятки (а скорее всего в сотни) раз больше, чем, например, в языке русском. В живой разговорной речи понять, какой именно иероглиф (слово) имеет в виду собеседник можно только из контекста, т. е. из тех устойчивых словосочетаний или фраз, которые хорошо известны беседующим. Например, одним из таких устойчивых словосочетаний в древнем Китае было выражение «верить в духов» (синь шэнь), и поэтому слово «духи» могло опускаться (во-первых потому, что это действительно было известное всем выражение, но опускалось это слово также по той причине, что древние остерегались всуе тревожить потусторонний мир своим словесным «вызыванием духов»).

Китайская историческая традиция в лице своего главного историка Сыма Цяня утверждает, что все высказывания Конфуция (записанные на бамбуковых планках или на шелках), которые после смерти Учителя собрали и составили его ученики, – причем, вполне вероятно, что существовало несколько разных версий Лунь юя, – были сожжены при императоре Цинь Шихуане (объединил китайские княжества в единую империю и недолго правил в III в. до н. э.). А все известные ученые-конфуцианцы (числом несколько сотен) были заживо закопаны в землю. Тем самым была прервана живая традиция передачи как самого текста Лунь юй, так и его комментирования. Тот Лунь юй, с которым мы сейчас имеем дело, – это текст, восстановленный по памяти случайных людей и записанный уже «новыми письменами», а затем, еще через столетия, – переписанный во время династии Хань уже стандартным письмом кай шу.

Но вполнен вероятно – и такое предположение уже давно высказывалось исследователями, – что все рассуждения о гонениях Цинь Шихуана на конфуцианцев – это только более поздние фантазии китайских придворных ученых. Сочинение подобных «басен» было необходимо для того, чтобы хоть как-то оправдать такую совершенно немыслимую в развитом обществе абсолютную утрату как текста, так и смысла Учения того человека, которого Китай стал превозносить в качестве своего главного Учителя нации.