Конфуций и Вэнь

Что это, и как это понимать? Как буквоедство? Конечно же, нет. Мир в душе (хэ) – это главное, и этот иероглиф повторен в суждении трижды. Но это является «главным» только в приложении к указанному ритуалу, а если без ритуала – то такой «мир в душе» – уже ничто. Потому что ритуал – это «кольчуга», «меч» и «древние доспехи» рыцаря, а «мир в душе» – это сам рыцарь. Без этих «доспехов» рыцарь сразу же будет побежден «злыми духами». А Дао самого Конфуция – это победа того ученика, которого Конфуций обучает «рыцарскому делу»: как победить духов зла и присоединиться после смерти к прославленным «духам верха». Ведь именно среди этих духов обитают «погрузившиеся» в иной мир Вэнь-ван и Чжоу-гун.

Мы прекрасно понимаем, что приведенное выше объяснение – со всем этим «занудством» – не очень вдохновляет нашего читателя. Таковы реалии нашего сегодняшнего времени. Судить о том, кто? в данном случае прав, – древний Конфуций или современные «мужи от науки» – не нам с вами. Со временем этот вопрос рассудит справедливым судом будущее. Но факты, получаемые сегодня наукой, дают все больше и больше свидетельств в пользу того, что «что-то от человека» не исчезает после смерти. То есть «наука» все больше и больше разворачивается на 180 градусов относительно своего прежнего «дарвиновского» представления о том, что человек и его тело – это одно и то же. И возможно, она когда-нибудь – конечно, с той же самой великой помпой, которая всегда присуща этой науке! – «откроет человечеству глаза» на ту «истину», со знанием которой человечество жило всю свою сознательную жизнь. Оно жило с этой главной истиной жизни десятки тысяч лет, за исключением какого-то малюсенького «хвостика чёрта» – самых последних двухсот «научных» лет нашей «великой цивилизации».

И от того, что все мы, сегодняшние, имеем этот самый «хвостик» в качестве нашего «нового» сознания, ровным счетом ничего не меняется в том бескрайнем мироздании, которое создано не нами: так же текут великие реки, все так же восходит солнце на востоке, все так же рожают женщины (хоть они уже давно переоделись в мужские брюки), и все так же умирают люди. И неужели сегодняшнее «животное» состояние европейского человека – это и есть вершина «прогресса» человеческого бытия? Нет, это, скорее, его «Марианская впадина». А вершиной было… Ранее Чжоу. И если наука когда-нибудь признает то, что человек не умирает со смертью тела, значит, – право было это Чжоу. Но в таком случае, несомненно так же и то, что наши «предки» живы. А значит, они действительно могут нам помочь или навредить. И кто из похоронивших своих родителей, или кого-то из самых близких – жену, мужа, сына или дочь – может искренне себе сказать, что этих близких уже нет, что они не существуют? Человек – такое сказать не может. А значит… неужели все мы – животные?

Суждение 1.13

1.13. Ю-цзы сказал (юэ): «[Если] вера (синь) [в духов] переходит в (цзинь, т.ж. «*овладевать», «*входить в предмет», «*близко касаться», «*непосредственно затрагивать») жертвоприношение (и, т.ж. «чувство долга», «долг», «справедливость»), [в таком случае] словом (янь) можно (кэ) *вызвать душу скончавшегося (фу). [Если] благоговейное почитание [духов] (гун, т.ж. «уважать», «благоговейно следовать») переходит в (цзинь) ритуал (Ли), [в таком случае мы] удаляемся (юань) [от] чувства стыда (чи) и позора (жу). Благодаря этому (инь, т.ж. «по этой причине») не (бу) утрачивается (ши, т.ж. «терять», «лишаться») наша (ци) родственная близость (цинь, т.ж. «родство», «дружба», «любовь», «привязанность») [с умершим]. *В итоге (и) можно (кэ) *жертвоприношениями (цзун) *чтить [умершего] в качестве предка (цзун), [поместив его имя] на *ритуальную табличку (цзун)».

Данное суждение является логическим продолжением предыдущего. Речь в обоих случаях идет о том, ка?к – какими действиями? – можно (и нужно!) привлечь к себе дух скончавшегося родственника, в первую очередь дух отца. Это необходимо предпринять для того, чтобы этот драгоценный для наследника «дух» не ушел (ши) из родного дома в «неведомые дали».

Для чего это следует делать? Исходя из двух исключительно важных практических соображений. Если «дух» не привлечь на свою сторону, он может уйти «куда глаза глядят», но потом обязательно вернется в свои родные места и может навредить своим родственникам. И это – земной аспект жизни. Но для Конфуция даже не это самое важное. Гораздо важнее то, что только через содействие «высших духов» живущий на земле человек может получить благодать Дэ потустороннего мира.

Иероглиф цзун, который мы «размножили» на целых три слова в конце нашего перевода («это неправомочно!» – скажет нам синолог), на самом деле записан в тексте только один раз. Но при этом он имеет все те значения, которые мы привели. И когда древний китаец смотрел на рисунок этого иероглифа, у него одновременно возникали все эти ассоциации, т. к. рисунок комплексно передавал все эти смыслы. То есть в восприятии древнего читателя это не было «разорвано» на три отдельных понятия, как бывает у нас, а понималось им единовременно как нечто целое. Современный китайский текст имеет принципиальное отличие от текста древнего. Это, фактически, не подлинное иероглифическое письмо, а обычное алфавитное письмо, набранное с помощью знаков, напоминающих древние иероглифы.

Все то, о чем мы только что сказали, – можно рассматривать и с «корыстной» точки зрения. То есть это именно то, что желал бы получить «практикующий» человек, заинтересовавшийся Дао Конфуция. Но если следовать именно такой логике, в этом случае никогда не станешь человеком-Вэнь. Суть этого суждения заключается совершенно в другом, причем, никак не связанном со «всякими» Дэ или Вэнь. Для Конфуция его Дао вовсе не является некой «практикой», подобной упражнениям индийских йогов. Для него это – то естественное внутреннее состояние древнего человека, на которое надо себя «настроить», – и в этом случае как бы «само собой» и тоже в естественном порядке человек приходит к тому результату, к какому в свое время пришел Вэнь-ван.

О чем же, в таком случае, здесь идет речь? Речь идет о том, что ко времени Конфуция общество дошло до такого состояния, что китаец просто должен был верить в жизнь духов, т. к. существовали различные древние Храмы – предков, алтари Земли и т. д. – и во всех городах и поселениях совершались регулярные жертвоприношения в соответствии с древними правилами, установленными некогда Чжоу. И этот же китаец должен был принимать участие в таких жертвоприношениях. Это был период длительного перехода от древней чжоуской веры и древних Храмов с жертвоприношениями к чему-то другому, новому, что, в конечном счете, вылилось в социальные теории устроения государства. И если в суждении поднимается эта наболевшая тема, значит, очень многие уже не верили в духов и посещали жертвоприношения только потому, что этого требовал ритуал. Это можно сравнить с положением дел в России накануне 1917 года. Русский государственный чиновник не верил в Бога и не хотел посещать богослужения по собственной воле, но в соответствии с требованиями, предъявляемыми к чиновничьему сословию, он обязан был один раз в год причаститься с записью об этом в церковной книге, – чтобы его лояльность к государству можно было как-то проконтролировать.

Конфуций же говорит здесь не о том, что? должен делать (или не делать) благопристойный человек, а каки?м он должен быть внутри. И он указывает на два главных условия для «настоящего» человека Дао. Первое заключается в том, что его искренняя вера в духов должна быть настолько сильной, чтобы она естественным образом переростала в такое внутреннее состояние, которое обязывало бы этого человека делать что-либо ради этих духов (отсюда, более поздние значения иероглифа и – «чувство долга» и др.). Такой человек должен делать все предписанное ритуалом для духов не ради этого долга, а по своей вере и любви к ним. Всякая нормальная мать знает о своем долге перед тем маленьким существом, которое она родила. Но подлинная мать та, которая делает это не ради долга, а из-за своей любви. Всякий долг – дозирован, а любовь – щедра и не измеряет глубину своего сердца.

Естественным продолжением такой подлинной веры является искреннее «благопристойное почитание» (гун) этих духов. Но если в человеке это действительно есть, он уже не будет воспринимать свое участие в ритуале, как некую обязанность. Он будет сам стремиться участвовать в таком богослужении, как, например, искренне верующий христианин обязательно будет стремиться посещать литургию и праздничные богослужения, – по собственной воле и с искренним желанием.

Именно об этом и говорит Ю-цзы, передавая таким образом все то, чему действительно учил Конфуций. И отсюда можно сделать вывод, что Конфуций не был «начетчиком», обучающим своих учеников каким-то известным максимам. Более того, он вряд ли говорил им о Вэнь или о Дэ, растолковывая подлинный духовный смысл этих чжоуских категорий. Он только как бы исподволь подводил своих учеников или подталкивал их к такому внутреннему состоянию, которое позволяет человеку духовно расти самостоятельно. Он только создавал условия для такого роста, заботливо наблюдая за своими учениками как бы «со стороны». И если у ученика появлялись какие-то вопросы, связанные с его конкретным Дао, Конфуций ему помогал справиться с трудностями.

Но иначе и быть не может. Никто не в состоянии дать человеку «на ложечке» Дэ или Вэнь, – это результат собственной внутренней работы человека. В этом и заключалась вся «учеба» Конфуция. Конфуций был больше «воспитателем человека», чем каким-то «великим Учителем», открывшим Китаю совершенно новое неизвестное дотоле Учение. Таковым он стал уже после смерти. И это «новое Учение» – вовсе не его, а его последователей.

В суждении 1.8 мы уже видели, что понятие «главное» в китайском языке передается древним иероглифом чжу, который буквально означал «ритуальную табличку [умершего] предка». В суждении 1.13 мы видим еще одно подтверждение такой древней этимологии значения «главное». Иероглиф цзун имеет более широкий спектр значений, чем чжу. Кроме рит. «таблица с именами предка», он также означает «храм предков», «жертвоприношение», «род, семья, дом», просто «предок», «чтить как предка», а также «почитать своим главой», «быть главой», «глава рода», и уже позднее – просто «главная часть», «главное», «основное», «корень», «основа», «суть».

И здесь мы еще раз убеждаемся в том, что «главным» для всего древнего Китая доконфуцианского периода были вовсе не социальные отношения в обществе в виде «почитания родителей» или особых «церемоний» – все эти иероглифы присутствовали в Китае и до Конфуция, – а трепетное почитание духов, материализованных практичным воображением китайца в виде ритуальных табличек, установленных в его домашней божнице или в Храме предков.

Но для внутреннего прогресса человека совсем не важно, «вселяется» или нет в такую «табличку» дух умершего в действительности, – важно то, что такая табличка является постоянным зримым «напоминанием» или воспоминанием об этом духе, как это говорит Христос в Евангелии. Воспоминанием – для того человека, который с помощью такой «таблички» естественным образом следует по пути Чжоу.

Ритуальная табличка для китайца – это та же почитаемая икона для христианина. Духовная суть этих вещей одна и та же. «Намоленная» икона оказывает исцеляющее действие на любого верующего христианина. Конфуций требует, чтобы вера победила в человеке долг, а значит, такая «табличка духа» тоже становится «намоленной» верующим в духов китайцем. И разговор о том, «вселился» или «нет» в нее дух, становится праздным: для древнего китайца – конечно же «вселился», и в этом отношении он оказывается более правым, чем мы, сегодняшние, со всеми своими «атеистическими доводами» (которые, фактически, «не стоят и ломанного гроша», если говорить об этом по существу).

А отсюда – требование воспитания в себе подлинной «веры» или «искренности» (синь) по отношению к духам, а также чувства их «благоговейного почитания» (гун), – тех живых человеческих чувств, посредством которых только и возможно достижение состояния Вэнь. А уже позднейшее историческое «почитание старших», «церемонии», «культура» – это всего лишь внешний декорум того богатейшего внутреннего мира, который был стержнем народившейся династии Чжоу.

Является ли такая вера в духов результатом какого-то реального самовоспитания или это – результат некоего специфического «зомбирования», с каким мы часто встречаемся, знакомясь с методами работы «тоталитарных сект»? В древности все люди на земле верили (а точнее, были уверены, что знают), хотя никаких «сект» в то время не существовало. Верили, – потому что человек жил в совершенно иных условиях, не похожих на сегодняшние. У человека были и время, и возможность уделять гораздо больше внимания миру природы, углублению в свой внутренний мир, вопросам жизни и смерти, изменениям внутри себя. Подлинная вера является результатом большой внутренней работы, проделываемой человеком в течение всей своей жизни.

В древние времена у человека для этого было время, – сегодня у человека нет ни времени, ни желания. У него нет времени, потому что он вынужден тратить его на все то, другое, что поддерживает в нем временный интерес к чему-то внешнему, несущественному, если рассматривать это в масштабах всей жизни. Для того чтобы действительно встать перед вопросом обретения веры, – необходима подлинная внутренняя решимость человека приблизиться к истине. Именно ее и требует Конфуций от своих учеников.

Вот что пишет В. М. Крюков о моральном аспекте главных чжоуских категорий, включая термин и, который фигурирует в настоящем суждении («Текст и ритуал», стр. 291, 292):

Нет никаких сомнений в том, что моральные мотивы играли заметную роль в религиозных представлениях создателей цивилизации Западного Чжоу. Но значение раннечжоуской идеологии не сводимо к морализаторской проблематике. Первоначальный смысл Дэ все же шире идеи «этического детерминанта». И побуждает к такому выводу главным образом знакомство с эпиграфическими источниками. «Благодать», «древность», «сердце», «изначальность», «первозданная целостность», «умение внушать священный ужас» – эти и другие категории, находимые нами в надписях на бронзе, безусловно несут этическую нагрузку, но помимо нее, обладают и явно магическими корреляциями; в них есть определенный «протометафизический» аспект, но также – и ярко выраженное сакральное начало. <…> Они, можно сказать, составляют сердцевину священных ритуалов Раннего Чжоу. <…> А слово и, которое в конфуцианской идеологии обрело обобщенное значение «долг-справедливость», в инскрипциях на бронзовых сосудах имело значение «приносить жертвы» – чжоусцы не знали иного способа демонстрации своей приверженности «долгу», как в форме жертвоприношений предкам.

Но именно об этом и говорит Ю-цзы в рассматриваемом нами суждении: Конфуций не хочет видеть «демонстрации своего долга» предкам. – Он хочет видеть в своем ученике подлинную веру в предков и благоговение перед ними.

Русскому читателю, который не знаком с китайской действительностью, не совсем понятно еще одно место этого суждения: что такое «вызывать душу скончавшегося словом»? Процитируем строки из Ли Цзи – «Запись об этикете» (III–I вв. до н. э.) по книге Ю. А. Смирнова «Лабиринт. Морфология преднамеренного погребения» (Изд. фирма «Восточная литература» РАН, М:1997, стр. 137):

Когда некто умирал, они влезали на крышу дома и протяжно выкрикивали его имя, говоря: «Вернись назад, такой-то и такой-то».

По наступлении смерти тело обычно снимали с ложа и клали на землю. Если при этом не было ответа при вопрошании (вызывании) духа, его возвращали на ложе и одевали.

Бесспорно то, что подавляющее большинство людей понимало и понимает такое «вызывание» как желание родственников оживить покойника: чтобы он опять стал частью их общей земной семьи. Конфуций же видит здесь «потустороннее». Сегодня ли, завтра ли, но любой человек все равно умрет, и именно с его ушедшим «духом» надо когда-то начинать налаживать связь. Такой «дух» только что скончавшегося человека оказывается, как правило, совершенно неподготовленным к новой для него действительности. Он желает вернуться в прежнее состояние, беспорядочно мечется из стороны в сторону, сохраняя при этом способность «видеть» и «слышать». И его надо как-то «усмирить», «успокоить» и всеми силами привлечь на свою сторону, показав, что он и в этом своем состоянии для родных по-прежнему жив, и его так же, как и прежде, любят. Это – все равно, что помочь человеку в его критическую минуту.

Все это никогда не делалось в корыстных целях – подлинный человек ни о каком Дэ или Дао в это время не думает и не помнит. Но Конфуций знает, что ушедший «дух» со временем оценит искренний порыв такого человека и сделает все для того, чтобы этот человек обрел в своей жизни «райскую благодать». А это и есть – опыт Вэнь.

Суждение 1.14

1.14. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Цзюнь цзы [во время] ритуального приема пищи (ши, т.ж. рит. «*жертвоприношение») не должен (у) стремиться (цю, т.ж. «жадно стремиться к чему-л.») к насыщению желудка (бао, т.ж. «сытый», «наполненный до отказа»), а [во время] пребывания дома (цзюй) не следует (у) стремиться (цю) к праздности (ань, т.ж. «отдых»). Старательный (минь, т.ж. «прилежный») при совершении жертвоприношения (ши) и относящийся серьезно (шэнь, т.ж. «быть внимательным») к (юй) [своим] словам (янь), – [Цзюнь цзы] устремлен (цзю) [к тому, чтобы] иметь (ю) Дао, и в этом (янь) [устремлении он] непреклонен (чжэн, букв. «прямой», «прямолинейный», «исправлять»). [И тогда] можно (кэ) сказать (вэй, т.ж. «дать оценку»), что [он] любит (хао) подражать (сюэ) [древним]».

Отрицание бу, с которым мы встречались ранее, носит нейтральный характер, а отрицание у, которое мы видим в этом суждении, – запретительный, почти приказной. Мы уже многократно заявляли, что важный философский иероглиф Дао используется в Учении Конфуция в своем первоначальном, «бытовом» значении – «путь», «дорога», в том числе жизненная. И все-таки, какова конечная цель такого Дао по Учению Конфуция? Она ничем не отличается от цели древних ванов династии Чжоу, а это – достижение состояния «просветления сердца» (мин синь).

Этому опыту невозможно научиться теми способами, которые используются при обучении грамоте или стрельбе из лука, или при управлении колесницей. Этого можно достичь только через «подражание древним», как и «научился» этому сам Конфуций. Проводя аналогию с христианством, точно также нельзя сказать, что христианину следует учиться тому, чтобы над ним, как и над Христом, когда-то «раскрылось Небо». А без такого «раскрытия Неба» этот человек взял имя «христианин» в долг, как об этом совершенно справедливо утверждается в коптском Евангелии от Филиппа. Более того, опыт «раскрывшегося Неба» имел уже Вэнь-ван, а он христианином, как известно, не был, т. к. не знал опытно, что? такое Царство Небесное.

Все это было сказано нами с той целью, чтобы читатель еще раз осознал, что иероглиф сюэ, который завершает суждение, нельзя переводить традиционным словом «учиться» ни в настоящем суждении, ни в самом первом. Какая же здесь «учеба» в нашем современном понимании этого слова?

Иероглиф ши (БКРС № 9918) «ритуальный прием пищи», и иероглиф ши (БКРС № 5548) «жертвоприношение», о котором мы уже много говорили, – это разные иероглифы, но при этом совсем не случайно то, что их произношение подобно. Оба они когда-то играли важную роль в вопросах жертвоприношения. Древнее значение первого иероглифа – это «жертва (предкам)», «принимать (получать) жертву (напр., о предках)», т. е. речь шла о кормлении духов предков ритуальной пищей. После эры секуляризации этот иероглиф стал означать просто «пищу», «еду», «питание» – в нашем обычном понимании. Второй иероглиф ши изначально означал «жертвоприношение» – в целом, как религиозный обряд. О его важности можно судить по тому факту, что впоследствии он стал означать любое «дело», «предприятие», «службу», «занятие». При этом его первоначальное значение – «жертвоприношение» или даже «большое жертвоприношение» (да ши) – было вынесено на периферию.

Для Конфуция ритуал (Ли) жертвоприношения – это не «действо» или некая «театральная постановка», а реальный узаконенный (безопасный) способ общения человека с миром духов предков. Причем – и это является главной помехой для любого сегодняшнего подлинного последователя Конфуция, – если человек не верит в то, что души предков не умерли, а живы, пусть и невидимы, и что они реально этого человека окружают и пытаются войти с ним в общение, – такой человек никогда не достигнет состояния Вэнь.

То же самое можно сказать про христианина: если христианин не верит в то, что Христос жив сейчас, сегодня – пусть Он и невидим для глаз этого человека – такой христианин никогда не узнает что? такое Царство Небесное, а значит, он никогда не станет христианином. Одеть крестик – это еще не «христианство». Христианство живо до сих пор не потому, что люди поверили апостолам в Воскресение Христа, а только по той причине, что духовный опыт Христа – а значит, и все то, о чем Он говорит в Своей евангельской проповеди – постоянно воспроизводится в жизни Его истинных последователей. Именно эти люди всегда несли и несут в веках «эстафету Христа», не давая Его «факелу» угаснуть и затеряться среди того нового, что появляется в нашей человеческой жизни. Болгарская слепая Ванга видела умерших духов своими незрячими глазами. «Смо?трите – и не видите» – говорил про таких «зрячих», как мы, Христос.

Как утверждал Конфуций, необходима, в первую очередь, честность и внутренняя искренность по отношению к этим ушедшим, – и только в таком случае человек сможет черпать из их «потустороннего мира» то драгоценное Дэ, которое со временем переродит его внутреннее сердце и сделает его «просветленным».

Но уже во время Конфуция в умах преобладали другие настроения. Древние китайцы никогда не ели сытно, причем, мясо в их рационе встречалось очень редко (речь сейчас не идет о высших аристократах, в рационе которых наличие мяса определенной породы животного регламентировалось правилами Ли). Чаще всего человек «вкушал» мясную пищу в виде «жертвенного», когда предлагаемая духам жертва распределялась или раздавалась в конце богослужения всем тем, кто принимал участие в этом обряде. Люди и духи вместе «вкушали яства» от общего жертвенного стола, как единая живая семья.

Но многие сидящие за столом (правильнее, на циновках) думали уже не о «духах», а о «мясе»: иероглифу бао более всего соответствует перевод «сытое брюхо». То, о чем говорит сейчас Конфуций, – не новость для духовного мира подлинного христианства. Наш Серафим Саровский когда-то писал в своих «Наставлениях» (которые были кардинальным образом «отредактированы» церковной цензурой): «На сытый желудок не получишь откровений Божиих». А речь в данном суждении идет не о простой домашней трапезе, а о той единственной возможности, когда обычный человек действительно «лицом к лицу» общался с духами предков.

Представьте себе, что какой-то очень уважаемый вами человек, или даже ваш главный начальник, сидит где-то рядом за зеркальным стеклом – так, что вы его не видите и не предполагаете, что он за вами наблюдает, – а вы сами в это время старательно набиваете свой рот той пищей, которая предназначена, в первую очередь, именно ему. И что он может о вас подумать? И на какой «дар» от него вы можете рассчитывать?

И здесь следует отметить, что подобное «китайское» отношение к «духам предков» вовсе не противоречит евангельскому представлению о жизни и смерти. Иисусу и апостолам «на горе? высокой» Фавор (в евангельском тексте название этой горы не фигурирует) явились «духи» Моисея и Илии. А после распятия Христа апостолам, сидящим «за запертыми дверями» по причине «страха иудейского», явился именно Его «дух», а не нечто иное, необъяснимое: этот «дух» прошел сквозь стены. «Кости» человека, как известно, сквозь стены не проходят.

Апостолы Христа были необразованными людьми как в интеллектуальном, так и в духовном отношении (иудаизм принципиально отличался от того, что мы видим в Древней Индии). И они, как и все простые люди, очень боялись «приведений» (как испугались они во время встречи Христа, идущего по водам «моря Галилейского», – находящиеся в лодке апостолы, увидев Его, «возопили от страха»). Поэтому Христу часто приходилось общаться с ними, как с несмышлеными детьми, в том числе и относительно этих «привидений».

Этот «дух» есть в каждом из нас, – и он не умирает после нашей смерти. «Дух» Христа, как это описано в евангельском тексте, был видим для глаз, а у обычных «покойников» – он невидим, и дело здесь в разнице «духовной силы». Если бы проповедь Христа состоялась в древнем Китае, ее семена попали бы на гораздо более благоприятную почву. Проще было бы и самому Христу, и всем тем Его слушателям, которые уже имели великолепную духовную базу в виде Учения Чжоу о Дэ. Отличие в этих великих Учениях человечества заключается в том, что по Конфуцию человек должен «ухватиться» за «духов верха», а по Учению Христа – за «Отца». Но и христианство тоже эволюционировало в сторону более «естественного» китайского Дао: фактически христианин обращает свое Жэнь не к «Отцу», а уже непосредственно к «Духу» Христа (хотя он и называет этот «дух» словом «Бог»).

Два других качества Цзюнь цзы, на которые указывает Конфуций – контроль за своими словами и «прилежность» («упорство») в отношении совершения жертвоприношений – также важны для настоящего христианина, как и для последователя Конфуция. «Но будет слово ваше “да-да”, “нет-нет”, а все сверх того – от лукавого» – так учит своих апостолов Христос в Нагорной проповеди. При этом, пользуясь случаем, следует пояснить читателю, не знакомому с древнегреческим евангельским текстом, что эти слова Христа обращены к тому мужу, который сначала дает своей невесте «обеты, смешные может быть невидимой судьбе» (Е. Баратынский), а затем смотрит на другую женщину «с вожделением», «преступает клятву» и «разводится с женой своей» (Мф. 5:28 и сл.). У Конфуция таких жестких требований к мужчине нет, а у Христа – без них обойтись невозможно. Потому что Конфуций учит о «райских обителях», а Христос о том «Царстве», которое «выше» (шан) этого Рая.

И это духовное Царство Христа не имеет ничего общего с известным еврейским мальку?т шама?им, которого ожидали евреи в виде земного «прихода Мессии». Хотя и греческое баси?лейя тон урано?н, которое провозгласил Христос в Своей проповеди, и еврейское мальку?т шама?им, – в переводе на любой другой язык означают одно и то же: «Царство Небес». Да, это действительно одно и то же в словесном выражении, но «Царства» эти совершенно разные. И именно на этом «погорел» апостол Павел, который принял Христа за «обещанного» евреям Мессию (Павел, кстати сказать, проповеди Христа не слышал и Евангелий не читал, так что подобная ошибка ему простительна).

Христос же – по той простой причине, что речь в евангельском тексте идет о совершенно реальном проповеднике – иначе исполнить Свою миссию просто не смог бы: Он – изгнанный из своего сообщества манде?й-священник («Нет пророка в своем отечестве!») – проповедовал среди евреев, а еврейский Закон предписывает «побивать камнями» всякого, кто осмелится говорить что-то свое, отличное от предписаний Торы. Поэтому Христос и проповедовал «как будто» еврейское малькут шамаим, причем так, что этому поверили даже Его недалекие ученики-рыбари. Однако умные еврейские фарисеи неоднократно «хватались за камни», т. к. «своим нутром» чувствовали, что их обманывают. Но это – «к слову», раз уж мы проводим постоянные параллели между Учением Конфуция и проповедью Христа.

Суждение 1.15

1.15. Цзы-гун сказал (юэ): «Бедному (пинь) [человеку] не следует (у) заискивать (чань, т.ж. «льстить»), [а] богатый (фу) не должен (у) проявлять высокомерие (цзяо, т.ж. «гордость»). Разве (хэ) [это] не *все равно, что (жу, т.ж. «как будто», «*как», «соответствовать», «подобно») [было в древности]?» Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Согласен (кэ, т.ж. «можно», знак одобрения). [Но это] еще не (вэй) *все равно, что (жо, т.ж. «*подобно, «*как») [когда] бедный (пинь) [пребывает в] радости (лэ), [а] богатый (фу) – подобен такому [человеку], который (чжэ) любит (хэ) ритуал (Ли)». [Цзы-]гун сказал (юэ): «[Книга стихов] Ши[-цзин] гласит (юнь):

Всё равно что (жу) вырезан (це),