Конфуций и Вэнь

Но если у последователя Конфуция всегда имеется перспектива достичь Царство Небесное Христа – и это несомненно, т. к. после опыта Вэнь дорога туда открыта, – то традиционный йог никогда не достигнет Царства. А следовательно, йог обречен на существование в круговороте смертей и рождений (индийская сансара). Йога – это ловушка для потенциальных соискателей Царства, хотя, «райских обителей» йоги достигнут.

Именно по этой причине Кришна из Бхагавад Гиты с такой настойчивостью убеждает воина Арджуну выбрать себе, по собственному усмотрению, любую из предлагаемых им йог: джняна-йогу (йогу знания), карма-йогу (йогу отрешения от плодов своих дел) или бхакти-йогу (йогу любви-ага?пы к Всевышнему). Для соблюдения Всемирного Принципа Яхве здесь подходит любой вариант выбора – как говорится, «что в лоб, что по лбу» – главное, чтобы человеческая душа не вышла из Поля притяжения этого всесильного Закона Земли.

Это – равносильно тому, чтобы предлагать какому-нибудь «соискателю Царства» – на собственный выбор! – одну из девочек публичного дома в качестве будущей жены: «Выбирай сам, какая тебе понравится, хоть самую красивую!». – А что в этом такого? – думает про себя посетитель этого заведения – молодая, красивая, «чистенькая», не ВИЧ-инфицированная, сифилиса нет, да и жизнью наученная. И какого рожна мне еще надо? (Ох, опять этот рожен апостола Павла! Он нас просто замучил. Не обратиться ли к психиатру? – «Надо, надо!» – советует благосклонный читатель).

Вот мы сейчас, как бы мимоходом, обвинили главную духовную жемчужину Индии – Бхагавад Гиту, а точнее, самого Бога Кришну – в откровенной корыстной лжи, и тем самым фактически нанесли оскорбление всему индийскому народу. Оставить без объяснения, пусть и достаточно краткого, эти наши обвинительные слова мы просто не вправе, тем более что очень многие россияне знают этот текст, как один из самых значимых в своей личной духовной жизни. Это действительно так, и более того, именно Бхагавад Гита была самой «первой любовью» автора этих строк – еще до знакомства с евангельским текстом. Когда автор, находясь в командировке в Мурманске – еще в те далекие советские времена, – два дня напролет, в выходные, сидел в читальном зале, переписывая этот текст от руки (в замечательном переводе академика Б. Л. Смирнова), т. к. заполучить его другим способом было невозможно.

Судьба всех важнейших духовных текстов человечества – Евангелий, Лунь юя, Упанишад и Бхагавад Гиты – подобна. Их первоначальный источник – это одна и та же подлинная Истина. Но Истина всегда опережает свое время, когда оказывается в нашем человеческом мире, – она никогда не бывает понятой современниками. И через какое-то время обязательно находится такой человек, который эту Истину облекает в более привычные для мира «одежды», – тем самым адаптируя ее для своего времени. Таков апостол Павел, который фактически вернул Учение Христа в лоно иудаизма. Таков Шанкара, который в своих прославленных Комментариях-бха?шьях к Упанишадам и Бхагавад Гите (первую главу Песни он намеренно выпустил, и иначе поступить не мог) фактически уровнял «Принцип Бра?хмана» с «Принципом Тримурти», т. е. говоря языком монотеизма, уровнял «Отца»-Элохима проповеди Христа и Бога Яхве иудеев (это же самое сделали и сами иудеи задолго до проповеди Христа).

Но путь Элохима-Брахмана – это выход человека из сансары, а путь Яхве-Тримурти – это и есть сама сансара. Даже весьма духовному человеку всегда ближе и понятнее «небесный Рай», чем «какой-то» Бра?хман Упанишад в виде «Ничто». И для человека – это нормально и естественно, т. к. Рай – это, фактически, идеализированная «наша жизнь», а человек по своей природе не может стремиться к тому, чего не знает, в данном случае – к опыту Бра?хмана. Поэтому Христос и говорит слушателям о «Царстве», сравнивая его с известными нам «браками» (а что может быть на земле прекраснее для любящих!), но не говорит о том, что? конкретно следует за этим «Царством». Чтобы не отпугнуть.

И при этом такие подлинные гиганты человечества, как Павел, Мэн-цзы или Шанкара, всегда считаются истинными последователями этих первоначальных Учителей и их гениальных идей, – тех идей, которые эти «последователи» адаптируют в первую очередь для самих себя, даже не подозревая о том, что они не понимают их подлинной сути. То же самое произошло с Учением Конфуция о Вэнь, которое было «спущено на ступеньку ниже» (в первую очередь, его «последователем» Мэн-цзы), и стало образцом социальной справедливости в Китае (почти «китайским социализмом») на тысячи лет. То же самое или немного иначе, произошло и с Бхагавад Гитой. И все-таки – спасибо всем этим «извратителям Истины»: если бы не их искреннее подвижничество, все эти тексты уже давно были бы утеряны для человечества, как не привлекшие внимание большинства.

Уже столетие назад в критической научной литературе было высказано предположение о том, что Глава 11 Бхагавад Гиты, в которой показан «Вселенский образ» (вишвару?па) Бога Кришны – с «кровавыми клыками» и огромной «пастью», которой этот ужасный Бог «пожирает» все живое, включая всех нас, людишек, – носит более поздний, вставной характер. Именно этот эпизод Песни инстинктивно отталкивает всякого думающего читателя и вызывает в нем неприятные ощущения, в то время как весь остальной текст воспринимается им очень благожелательно. «Отталкивает» – внутреннее сердце человека, в то время как наш ум слушает увещевания авторитетных «знатоков истины» (например, Шанкару) и старается убедить себя самого в том, что вишварупа – «это хорошо и правильно».

В свое время, в древности, в классических Упанишадах было дано описание «состояния Бра?хмана», но не был показан конкретный путь к достижению этого духовного опыта. Если в христианстве «путеводителем» к Бра?хману является Дух (шэнь) Христа, зафиксированный («вочеловеченный») в евангельском тексте, то в Индии подобного текста как будто не было и нет до настоящего времени, хотя в то же самое время существуют Упанишады, а следовательно, существовали и такие люди, которые этот путь прошли.

И возникает естественный вопрос: кто? конкретно – чей величайший Шэнь? – являлся духовным «путеводителем» этих людей древности, т. к. своими индивидуальными силами человек духовный барьер в виде setur Упанишад (евангельский аналог – Царство Небесное) преодолеть не в состоянии. В одной из классических Упанишад имя такого предполагаемого «индийского Христа» названо, – т. е. названо имя того человека, Дух которого когда-то исполнял в Индии ту же самую роль, что и Дух Христа, – был реальным духовным «путеводителем» человеческой души к Бра?хману. Это – Ви?шну, причем это имя в то далекое время еще не имело никакого отношения к Ви?шну Тримурти («Троицы» индуизма в виде Богов Бра?хмо, Ви?шну и Ши?вы), которое появилось многие столетия спустя. Итак, теперь нам, по крайней мере, уже понятно, откуда исторически взялось это имя.

Первоначальный текст Бхагавад Гиты (скорее всего, он появился немного позднее классических Упанишад) как раз и являлся тем подлинным «Евангелием» Индии, той Упанишадой, которая указывала искателю практический путь к Бра?хману. Кришна Бхагавад Гиты – даже сегодня! – это тот же самый Ви?шну, его аватар. И само имя Ви?шну в этом тексте тоже фигурирует. Это и есть первоначальный подлинный текст Гиты – с Ви?шну, без Кришны, без вишварупы, и возможно, даже без Арджуны-кшатрия (если говорить в самых общих чертах). Но какое-то время спустя появились какие-то «индийские Павлы», в том числе в лице Шанкары, которые уже не видели никакой разницы между «Принципом Тримурти» и «Принципом Бра?хмана». Шанкара так и не понял, что? в действительности означает setur тех Упанишад, которые он комментировал, – а это познаётся только в духовном опыте (к сожалению, жизнь Шанкары завершилась очень рано, и он мог успеть узнать только «Яхве» в образе Шивы). Они-то, эти так называемые «Павлы», и произвели корректировку первоначального текста Бхагавад Гиты.

Но ведь и сам апостол Павел – это отнюдь не единичное исключение среди известных комментаторов. Например, к его времени уже давно существовал текст иудейского Писания (Тора), в первой книге которого (Бытие-Генесис-Берешит) описывается процесс сотворения мира как бы «дважды»: сначала, в тексте Шестоднева, Элохи?мом (в переводе с библейского иврита – «бог», несмотря на то, что существительное элохим имеет грамматическое множественное число), а затем – Богом Яхве уже в Главе 2.

В действительности этот еврейский текст при своем создании копировал описание Творения мира, зафиксированное в древнейшей египетской Космогонии, когда мир создается в два этапа (двумя различными Принципами), – сначала в своем «духовном» облике, а затем в «телесном» (египетский мир-Ка, или мир «райский», тоже относится к нашему «телесному» миру). Здесь же, в этом египетском тексте, говорится и о Творении Словом (кстати сказать, и у шумеров – тоже). Судя по всему, Павел читал Тору как на иврите (если только под этим именем не скрывался всем известный Маркион), так и на греческом (Септуагинта), но раздел Шестоднева не понял. Интересно то, что сам Маркион четко отделял Бога иудеев от Бога-Отца Христа, но не нашел подтверждения этим своим убеждениям в тексте Торы.

Правильно Тору смог оценить только выходец из назиру?ты, Иисус. Почему? Неужели голова была умнее, чем у Павла? Нет. Иисус получил духовный «опыт Элохима» при Своем Крещении, это во-первых. А во-вторых, те мандеи, к которым Он принадлежал, были духовными последователями египтян и многое взяли от древнего знания Египта. До времени своего окончательного размежевания с иудеями – а это произошло в I в. н. э., причем, по вине евреев – эти мандеи, как это можно предположить из анализа их текстов, в духовном отношении были «старшими братьями» иудеев.

Правильно понимаемый иудейский текст сотворения мира из книги Бытие не является дублированием «одного и того же» разными авторами, как это понималось издавна и понимается сейчас всеми иудейскими и христианскими богословами. Именно от такого неправильного понимания – и в иудаизме, и в традиционном христианстве «главным» и единственным Богом-Творцом (отсюда – монотеизм) считается Бог Яхве, который фигурирует в тексте еврейского Писания, начиная со второй главы книги Бытие. А Элохим из главы первой, по мнению этих же богословов, – это «тот же самый» Бог Яхве.

Христос же смотрит на текст иудейского Писания духовно грамотными глазами: Он прекрасно видит это различие и проповедует Принцип Элохима в качестве «Отца» всех народов, «дополняя» (греч. евангельское плэро?о) этим Принципом – уже известный евреям Принцип Яхве. «Не нарушить [иудейский Закон, он же “Принцип Яхве”] пришел [Я], но дополнить (плеро?о) [этот Закон “Принципом Элохима”]», – так заявляет Он в Нагорной проповеди (Мф. 5:17) в ответ на упреки иудеев. Однако ранняя христианская церковь – точно по той же схеме, какую использовали на другом конце земли государственные интеллектуалы древнего Китая – присвоила этому старому греческому глаголу плеро?о новое значение, которого у него никогда не было – «исполнить», «исполнять».

В результате получилось, что мандей Христос пришел не для того, чтобы «дополнить» чем-то новым то, что было уже известно всем иудеям, а только с той целью, чтобы «исполнить» Закон иудеев, т. е. Тору. Но в таком случае читателю Евангелия становится непонятно, какое Он имел право так «петушиться» в этой своей проповеди о «Царстве»? И в таком случае – если Он действительно пришел исполнить – Его Царство превращается в уже известное нам еврейское малькут шамаим. Но если все это действительно так, в таком случае из этого логически вытекает, что Христос является только одним из целого ряда пророков-неудачников еврейского народа. А значит, евреи правы, считая Его уклонившимся от Торы лжепророком. Ведь Он Мессией не стал и Израиль от римлян не освободил. И именно по этой причине малькут шамаим не состоялось. И за что Его, в таком случае, почитать или уважать? Аналогичное положение дел – и с Конфуцием. Читаешь классические переводы Лунь юя – какая-то банальная скука. А сам Конфуций, тем не менее, «жив и процветает». Незаслуженно?

Представим себе на миг нашего евангельского «Бога Христа» в виде некоего ужасного Монстра, пожирающего всех людей – точно так же, как это делает, например, фараон у?нас (тот же Осирис) в знаменитом Гимне каннибала («Тексты Пирамид»), или как Кришна в Бхагавад Гите, или в виде китайского тао-тэ с огромной раскрытой челюстью. Но подобное в наших представлениях немыслимо, что бы мы о Христе не думали, и как бы Его миссию не оценивали. Или представим себе обратное – Кришну Бхагавд Гиты, распятого на Кресте «нас ради, человек, и нашего ради спасения» и выставленного индийскими солдатами нагим на всеобщее позорище (именно так, безо всякой «набедренной повязки», как это изображается на христианских полотнах). Но и это тоже невозможно. Почему? Потому что Христос принадлежит «Принципу Бра?хмана», а все остальные, в том числе и Кришна, – «Принципу Тримурти». И винить их за подобное «пожирание людей» бессмысленно, как бессмысленно винить то «ньютоновское яблоко», которое является источником шишки на нашей голове, – это просто другой Принцип, и именно в этом вся его суть. Яблоко надо съесть – и в этом вся его «правда».

Как мы уже отметили, в тексте Бхагавад Гиты в какое-то время произошла целенаправленная замена высшего Принципа на низший – на тот, который был понятен древним комментаторам этого духовного текста. То есть, возвращаясь еще раз к тексту Гиты, скажем следующее: Бхагавад Гиту можно и нужно читать, и во многом учиться у нее духовному пути, но при этом следует обязательно делать мысленную «замену» или как бы мысленную «подстановку». Следует искренне «ненавидеть» вишварупу (или относится к ней с мудрым пониманием), – и не отдавать своего сердца этому «хитрецу Кришне». Но если на месте Кришны мы вдруг увидим «Вишну-Христа», – в таком случае отдавать ему свое сердце можно и нужно, – они за нас «распинаются». А вот Кришне – ни в коем случае: слопает живьем, и не подавится. От подобных Духов следует «держаться на расстоянии» (то есть здесь мы опять приблизились к Конфуцию).

Кстати сказать, наше христианское «причаститься» – означает, «стать частью» Христа (Принципа Бра?хмана). В евангельском греческом языке такое внутреннее состояние передается словом ага?пэ – «любовь», но не земная, а именно «по причастности». И в Бхагавад Гите слово бха?кт (отсюда – бхакти-йога или «йога любви») происходит от того же самого корня – «часть (чего-то)», т. е. бхакти-йога в своем подлинном первоначальном значении – это не «йога любви» к Богу Кришне, а «становление частью» изначального Ви?шну, т. е. сопричастность Высшему Принципу.

И еще несколько слов о Христе, а точнее, о евангельском тексте. Почему вокруг Евангелий столько неутихающих споров? Этот текст никогда не понимали и не понимают до сих пор. Кто такой Христос: это действительно величайший человек, историческая личность, или какой-то неудавшийся еврейский пророк? Все непонимание этого текста происходит и происходило только по той причине, что в канонических Евангелиях в «художественном образе» Христа одновременно совмещены два реальных исторических персонажа: это безымянный мандей (возможно, Его действительно звали Иисусом), который проповедовал евреям Свое новое Учение о Царстве, и очередной неудавшийся иудейский псевдо-Мессия, распятый римлянами.

Синоптические Евангелия – это иудейское творение (но не Евангелие от Иоанна и не исходное Евангелие от Фомы, которое явилось образцом для синоптических и в котором фигурирует подлинный духовный проповедник-мандей). Синоптические Евангелия были созданы для того, чтобы поднять дух евреев в критическую историческую минуту существования этого народа. Здесь следует отметить принципиальные различия между разными «Евангелиями». Авторы-евреи синоптических Евангелий очень многое в проповеди подлинного Христа не понимали. Мандей Иоанн, автор Четвертого Евангелия, – понимал всё, и более того, он вложил в уста «своего» Христа те слова, которые исторический мандей Иисус никогда не произносил, но которые являются следствием подлинного опыта получения человеком того Царства Небесного, которое некогда проповедовал исторический Иисус. Евангелие от Фомы – это фактически «стенограмма» подлинных речей реального Иисуса-мандея, и по этой причине рассуждать о том, «понимал» автор или «не понимал» слова Иисуса некорректно.

Возвращаясь к Конфуцию, скажем: в последнем абзаце – когда он говорит о своем сердце – он, фактически, уподобляет самого себя тому иероглифу Вэнь, который существовал во времена Раннего Чжоу – фигура человека с нарисованным на груди сердцем. Фактически он завершает свою биографию рисунком себя самого в виде «иероглифа Вэнь».

И мы понимаем, что древний китаец не был таким примитивным, чтобы не знать о роли сердца в анатомии человека: Чжоу рассуждало о сердце, рисовало его, но при этом прекрасно понимало духовную сторону этого вопроса. А то, что Конфуций не закончил свою биографию на опыте Вэнь, но в конце «биографии» это Вэнь мысленно «нарисовал», свидетельствует о том, что перед нами не какая-то «схема», придуманная неким «учителем» или поверхностно «позаимствованная» Конфуцием у Вэнь-вана, а результат подлинной земной жизни конкретного человека.

Вот родилось чудное «дитя» в груди человека – у него «проснулось» сердце в опыте Вэнь. Человек его лелеет, бережет, ласкает, – и, наконец, начинает с ним «общаться», как с настоящим живым ребенком. Но время проходит, и такой «ребенок» растет, если с ним правильно общается «воспитатель». В конце концов, приходит время, – у Конфуция это заняло 10 лет (судя по всему, условных) после «рождения дитя», – когда человек почти полностью «уходит» в этого «ребенка» и им становится. Он смотрит на мир не своими прежними глазами, а уже глазами этого «дитя» и подчиняется ему – но уже себе новому – во всем. Такому не надо говорить: «не убий», «не кради», «не лги» – все это, как новая основа бытия, принадлежит сердцу этого человека. И более свободного в своих поступках человека не существует.

Хотя, конечно, есть ограничения, и именно о них говорит Конфуций в своей «автобиографии», причем, совершенно справедливо. Есть «Правила» или «Забор» (иудейский богословский термин), через который нельзя «перелезать». Этот «высокий забор» специально поставлен вторым Принципом для того, чтобы человек вдруг не «поза?рился» на все, связанное с Принципом первым и не ушел бы навсегда из-под влияния «второго». Второй Принцип – это та сансара, которая является «топливом» или источником существования этого всесильного Принципа Земли. Именно это, и только это страшит иудейского Бога Яхве – «утрата сансары», – поэтому для реализации запрета «выхода за ограду» допустимы все «недемократические» средства: ложь, лесть, подкуп и даже убийство.

Причем, речь в данном случае не идет о нарушении моральных заповедей «райских религий», а только о тех ограничениях в «поисках Истины», которые налагает на человека «Принцип Яхве». В Древнем Китае Небо представляли в виде «круга», а Землю – в виде «квадрата». Иероглиф, изображающий «квадрат» – это «рот» или «пасть» того тао-тэ иньцев, которые приносили этому Принципу человеческие жертвы. В Чжоу ритуальный орнамент в виде тао-тэ («пожиратель», «обжора») исчез, потому что появилось «совершенное Дэ» в виде опыта «раскрывшегося Неба». И по духовным законам бытия «Принцип Яхве» ретировался. Но все равно остались ограничения, предписанные ритуалом Ли, потому что и «Небо», и «Земля» – это тот же самый «Принцип Яхве». Существует единственный способ выйти за пределы этих «ограничений» – стать человеком Царства или человеком-Бра?хманом, что одно и то же.

А почему, все-таки, этот второй Принцип во многих религиях мира отождествляется с каким-то Монстром-пожирателем? Только потому, что это и есть его истинная онтологическая сущность, которая так страшна для человека. Образно говоря, этот Принцип может существовать только за счет «крови», – он «питается» (поддерживает свое существование) благодаря той энергии страданий, мучения и страха, которую излучает любое человеческое существо, зверь или дерево, когда его убивают. Отсюда – великая любовь всех Богов к человеческим войнам, к их ужасам и бедам, – всех тех Богов, которые олицетворяют собой этот Принцип. Отсюда – обязательное требование регулярных кровавых жертвоприношений, отсюда – специальные жертвенные алтари. Так было в Древнем Египте, в Ассирии, в Древней Греции и Риме, в Иудее, на всем Ближнем Востоке, в Индии, в Америке индейцев, в Древнем Китае. И все это – один и тот же Бог-Принцип, который, становясь главной всех «райских» религий, «одевает на себя» разные маски-личины.

Отказаться от кровавых жертвоприношений этому Богу (а значит, и от него самого) решились – впервые в истории человечества – только зороастрийцы, да отчасти те мандеи-назареи («голубя» в жертву все-таки приносили, правда, отрезая ему голову «назад») – те мандеи-назареи, из среды которых вышел Христос. И обе эти «толерантные» религии – в отличие от всех других – до сегодняшнего дня фактически не дожили. Зороастрийцев поглотил воинственный ислам, а остатки мандеев рассеялись в результате недавней иракской военной операции американцев. И за всеми такими действиями человека невидимо «стои?т» все тот же «второй Принцип».

Итак, мы закончили рассмотрение духовной автобиографии Конфуция, и как бы подытоживая вышесказанное, приведем полный смысловой перевод этого важнейшего суждения:

2.4. Почтенный сказал: «Я в 10 лет имел видение, и у меня появилось стремление подражать древним образцам. В 30 лет я полностью утвердился в чжоуском ритуале Ли. В 40 лет я решил все свои сомнения относительно Дэ и Дао. В 50 лет я узнал о Тянь мин. В 60 лет я стал человеком-Вэнь. В 70 лет я следовал всему тому, что советовало мое духовное сердце, и при этом не преступал границ дозволенного Шан-ди».

И здесь можно только поаплодировать лаконичности и строгому порядку изложения такой духовной эволюции великого человека. Шан-ди – это и есть общечеловеческий «Принцип Яхве» в «переводе» на иньский язык. Наивно полагать, что «мир Конфуция» уже давно в прошлом и утратил свою актуальность для сегодняшнего человека. Автор рискует выглядеть совсем уж старомодным, суеверным и даже примитивным в глазах современника, но тем не менее, если автор пишет то, что здесь читает наш читатель, – это может означать только одно: Дух Конфуция не умер, не исчез бесследно, и сейчас его Шэнь рядом. Поприветствуй его, читатель! Он тебя услышит. («Тьфу, тьфу, тьфу! Чертовщина какая-то! Куда бежать? Ау, люди! Спасите, Христа ради!»).

Следующие четыре суждения посвящены вопросу Сяо, – так называемой «сыновней почтительности», причем, самое первое из них (2.5) охватывает этот вопрос наиболее глобально.

Суждение 2.5

2.5. Мэн-и-цзы спросил (вэнь) у Конфуция о почитании предков (Сяо). Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Не (у) будь [им] непокорным (вэй, т.ж. «не подчиняться», «выходить из повиновения»)». [Когда ученик] Фань-чи правил (юй) [повозкой], почтенный (цзы) сказал (юэ), обращаясь (гао) [к нему]: «Мэн-сунь спросил (вэнь) у (ю) меня (во) о Сяо, [и] я (во) ответил (дуй): не (у) будь [им] непокорным (вэй)». Фань-чи сказал (юэ): «Что (хэ) [Вы] подразумеваете (вэй)?». Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Когда предки] живы (шэн), – [принимай участие в] жертвоприношениях (ши), [когда] умрут (сы), – похорони (цзан, т.ж. «соверши погребение») по (и) Ли [и] приноси им жертвы (цзи) по (и) Ли».

Суждение очень прозрачное в своем понимании, но является принципиальным, исходя из самой сути Учения Конфуция. Мэн-и-цзы, он же Мэн-сунь, – это богатый вельможа княжества Лу. Уже одно то, что представитель элиты задает Конфуцию подобный вопрос, свидетельствует о том, что в обществе уже давно утрачено чжоуское представление о роли предков в обретении Дэ. А сам термин Сяо повсеместно воспринимается исключительно как должное отношение к живым родителям (т. е. фактически – нынешняя «сыновняя почтительность»). Выражение у вэй в современной переводческой практике чаще всего переводится в виде нейтрального «не нарушай», хотя это – вполне ясный императив Учителя: не перечь своим родителям и во всем им подчиняйся. Этот термин не всегда является исключительно бытовым: выражение вэй тянь – означает «ослушаться Неба». И нет сомнения в том, что Конфуцию это выражение было знакомо.

Интересно здесь также обратить внимание читателя на следующую пунктирную связь между соседними суждениями, что свидетельствует о продуманном подходе к порядку их размещения в Лунь юе. В предыдущем суждении (2.4) Конфуций заявляет, что он «не преступал границ дозволенного», а в настоящем – объясняет правильное понимание термина Сяо ученику, имя которого Фан-чи, где иероглиф фан в буквальном переводе означает «забор», «изгородь», «загородка», «*граница». И это – не случайно. И «граница», и «забор» – это то, что огораживает запретное от посягательств.

Речь в данном случае не идет о каких-то особых «предписаниях ритуала», которые следует соблюдать в отношении родителей – с тем, чтобы эти предписания не нарушать. Конфуций уверен в том, что пока отец жив, сын просто по-житейски обязан исполнять любые его просьбы и желания, какими бы «ненормальными» они сыну ни казались. В житейском случае это называется словом «служить» (тоже ши). Почему такое требование? И какова, в таком случае, логика рассуждений Конфуция? Для него самого главным является то, что ждет человека за чертой смерти, и именно с этим он связывает Сяо.

И для того чтобы успешно решить этот важный вопрос «о смерти», необходимо уже здесь, при жизни, научиться «постигать Дэ». А в этом человеку могут помочь только ушедшие предки, в том числе близкие родственники, т. е. в первую очередь умерший дед, а затем и отец этого человека, но может быть, и мать. Но при этом одно дело – сам отец, и совсем другое – его шэнь, т. е. «дух» этого уже умершего отца. Любой человек во время своей жизни может иметь странности в поведении и в привычках – какие-нибудь «причуды» или «излишества». При переходе в состояние шэнь все земное, умственное, «логическое», во многом утрачивается, но при этом сохраняется «память эмоций» – сильные желания, привязанности, обиды, приступы гнева. Женщина ближе к «тому миру», потому что она живет своим сердцем, эмоциями, и гораздо меньше – своим «рассудочным» умом. И человек-Вэнь – тоже ближе, т. к. он живет сердцем. И если отец при жизни был недоволен своим сыном и имел к нему какие-то претензии, в таком случае его шэнь вряд ли будет стремиться охотно «ниспосылать обильное Дэ» (или как-то содействовать в этом) своему непутевому потомку.

В этом суждении речь идет исключительно о «потустороннем» – о Ли, жертвоприношениях и о смерти, – хотя в своем ответе Конфуций сначала как бы снисходит до уровня земного понимания этого вопроса вельможей. Но далее он разъясняет своему ученику уже конкретнее: начинай свою благую вечную жизнь уже здесь, на земле, принимая участие в тех жертвоприношениях (ши), которые проводит отец или дед, или в которых они участвуют. Это – та непрерываемая цепочка связи живых с миром духов, которая остается такой же живой и после того, как уйдет из жизни дед, затем – отец, а затем – и сам сын. Они – но также и все живущие на земле – будут оставаться такими же живыми, пусть и невидимыми взору, как невидимы сегодня для человека его прадеды и все те, кто к этому времени уже умерли. Главный постулат всей духовной жизни подлинного Древнего Китая заключался в том, что человек не умирает, – и этого постулата твердо придерживался Конфуций, который во всем искренне подражал древности. По его убеждению это «семейное братство» должно оставаться нерасторжимым, и роль в этом любого человека – такая же, как его отца, а после этого человека – его сына. Поэтому первейшей задачей любого мужчины в Китае всегда было родить сына, а еще лучше – побольше сыновей.

Конфуций – как бы его не возносили впоследствии – был, фактически, простолюдином. И его духовная гениальность заключается в том, что принцип и технику «стяжания Дэ», которые были когда-то распространены в Чжоу исключительно в среде аристократов, он перенес в простонародье. Он готов был учить этому даже того бедняка, который принесет ему в качестве платы «связку сушеного мяса», т. е. фактически даром. Основываясь на своем личном опыте, он совершил гениальное, по тем временам, открытие: бедняк и богатый – Чжун-ни и Вэнь-ван – равны перед Небом, и в их шэнь нет принципиального отличия. Главное отличие – не в знатности или в богатстве человека, а то, что происходит в человеческом сердце: главное – та мета, которую это сердце преодолеет в своей земной жизни.

Семейная «круговая порука» – это обязательное условие достижения индивидуумом «райской жизни». Недаром в иудейском Писании мы читаем в Декалоге: «Почитай отца и мать своих». И в иудаизме – так же, как и в Древнем Китае – обязательным условием жизни по Закону является рождение многочисленных сыновей. Иудаизм – это такая же «райская» религия, как и Учение Конфуция. Разница заключается в том, что если Учение Конфуция – это осознанное личное стремление человека к преобразованию своей изначальной внутренней природы, то в иудаизме «Рай» даруется человеку в качестве «награды» от Бога Яхве – того «Принципа Яхве», которому всю свою жизнь служит законопослушный иудей. «Рай» – это духовная вершина «Принципа Яхве».

Псалмопевец Давид, у которого «расширилось сердце», сам не понимал того, что? за чудо с ним произошло и какой участи он будет удостоен. Конфуций, в противоположность Давиду, все это прекрасно понимал и прекрасно знал, какой последует результат. Принципиальная разница в этих религиях – и это является главным следствием первого различия – заключается в том, что Учение Конфуция открыто для Христова Царства Небесного, в то время как для исторического иудаизма двери такого Царства наглухо замурованы. Потому что если у Конфуция поиск Вэнь – «техника» его обретения – является естественной ступенькой на пути к Царству, то иудей получает свою «награду» в первую очередь за то, что в своих духовных исканиях он не выходит за «забор Торы». И если он всю свою жизнь следует этому правилу, в таком случае вряд ли способен это изменить уже в зрелом возрасте. Главный же принцип обретения Вэнь и Царства провозглашен в первой заповеди Христа: «Ищите – и обрящете». Иудею «искать» за пределами разрешенного Торой запрещено. А здесь он просто обязан «выйти за ограду».

Общим у этих двух «религий Рая» является то – уже в качестве естественного следствия всего вышесказанного, – что цель рождения многочисленного мужского потомства, как правило, исключает случаи «непрелюбодейного» поведения в жизни как иудея, так и китайца. А следовательно, дорога в Царство закрыта также и китайцу, но уже по другой причине. Однако китайцу гораздо проще обойти эту древнюю традицию всего китайского общества: здесь всё зависит исключительно от его личного поведения. Если монах ради «подражания Христу» становится добровольным «скопцом» (подобное «подражание» носит ошибочный характер – и это элементарно доказывается логическим разбором греческого Евангелия), то китайцу, стремящемуся к Царству, можно уж как-нибудь прожить счастливую жизнь с любимой женой.

Фактически идеалом для процветания «райской религии» является такое положение дел, когда государство или народ – это некая условная «единая семья», что мы и видим в лучшие времена истории у евреев и у китайцев. Но на следующем этапе духовной жизни мужа подобная «семейная цепь» должна быть разорвана, и вместо нее новым подлинным единством должен стать непрелюбодейный союз мужа и жены. Это – против природы «животного» естества мужчины, которое стремится «оплодотворить всякую самку». Но в состоянии Вэнь человек перестает быть «оплодотворяющим самцом». А женщина – она, как правило (по своей природе), моногамна, если ее любящий муж обеспечивает ей радостное материнство и бережно охраняет общий семейный очаг. В Царство Небесное входит не представитель «образцовой семьи» – будь то мужчина или женщина, – а «слепленное воедино» целое, которое на земле называлось мужем и женой. И эта новая духовная категория, заявленная в евангельской проповеди Христа, неприемлема и непонятна всем тем религиям Рая, которые изначально ориентированы на низшую духовность. Проповедь Христа о Царстве и по этой причине тоже не могла быть открытой: ее базовая суть противоречит всем основам иудаизма.

Суждение 2.6

2.6. Мэн-у-бо спросил о Сяо. Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Отец (фу) и мать (му) тревожатся (ю, т.ж. «горевать», «скорбеть», «беспокоиться») *именно (вэй) [тогда, когда] их (ци) [сын] болен (цзи, т.ж. «нездоровье», «недуг», «*губить»)».

В этом суждении очень наглядно виден грамматический принцип «экономного» построения древнекитайского предложения: если задан вопрос о Сяо и в ответе фигурируют «родители», значит иероглиф «сын/сыновья» можно опустить. Перевод этого суждения всегда одинаков, однако объяснение слов Конфуция нуждается в уточнении. Общепринятое понимание суждения заключается в том, что отец и мать при должном отношении к ним сына («сыновней почтительности») не имеют повода тревожиться ни о чем. В этом случае они живут, «как у Христа за пазухой». И только когда их сын заболеет, у них появляется единственный повод тревожиться о любимом сыне: как бы он, родимый, не расхворался и – упаси Дух! – не умер.

Однако в таких рассуждениях не достаточно логики. Подлинное Сяо всегда направлено от младших – к старшим: от сына – к родителям, от родителей – к ушедшим предкам. А Конфуций, при подобном понимании его слов, говорит как будто о чувствах родителей по отношению к сыну, т. е. в обратном для Сяо порядке.

Слово «сын» здесь отсутствует, но вельможа Мэн-у-бо, который задает этот вопрос, скорее всего, как раз и является таким подразумеваемым «сыном». Но если продолжить рассуждения в этом направлении, и если родители беспокоятся о болезни своего сына, то разве они не будут страдать, например, также и в том случае, если их сын не женат, хотя и прекрасно к ним относится (пример не совсем корректен, т. к. в Китае согласия молодых никто не спрашивал)? В таком случае у них обязательно найдутся причины тревожиться и о других обстоятельствах жизни их сына. И самое главное: мы в своих рассуждениях, следуя общепринятой логике, «опустили» мировоззрение Конфуция до уровня каких-то земных забот, хотя уже неоднократно убеждались в том, что все его мысли и устремления направлены к миру предков, но не к земному.