Танцы мертвых волков

В кафе было малолюдно. Место это было не самым дешевым, отчего простые служащие обедать сюда в свой перерыв не ходили. Может быть, именно поэтому кафе и не успело встать в один рядом с большинством провинциальных заведений, уравнивающихся в статусе с забегаловками, где посетители не гнушаются потреблять дешевый алкоголь под еще более дешевую закуску, а то и без оной. Нет, здесь атмосфера была уютной и даже с намеком на что-то изысканное, если можно было бы посчитать таковым дикую смесь деревенского и средиземноморского стилей и мрачной готики. Почему-то хозяин кафе решил сделать один зал аскетично средневековым, от чего хотелось повеситься прямо на тяжелой деревянной люстре в виде колеса не то от прялки, не то от телеги. Однако готический зал у публики пользовался не меньшим спросом. Особенно здесь любила развлекаться по вечерам молодежь, давно и прочно причислившая себя к взбитым сливкам общества. Но сейчас в темном зале, кроме меня, не было никого. Я посмотрела в сторону кассы, где с подносом стоял Никита, и перевела взгляд на широкий жидкокристаллический телевизор, где хорошо поставленным оперным голосом приглушенно стенала иностранная певица:

This is me for forever
One of the lost ones
The one without a name
Without an honest heart as compass
This is me for forever
One without a name
These lines the last endeavor
To find the missing lifeline[4 - Отныне и навсегда, // Я одна из тех, кто сгинул. // Ни имени, // Ни путеводного сердца – // У меня только вечность – // На то, чтобы найти // Потерянный путь. (англ.) Фрагмент песни «Nemo» («Nightwish»).].

Слова песни доносились как из другого мира. Сегодня эта гнетущая атмосфера как нельзя кстати подходила моему внутреннему состоянию. Вряд ли, издергавшись после бессонной ночи, я смогла бы усидеть в каком-нибудь другом месте. Например, с веселенькими обоями, интерьерными коровками и овечками из раскрашенной керамики и прочей дешевой мишурой, способной лишь отвлечь взгляд от сырого пятна на потолке, отколотого куска напольной плитки, сального пятна на фартуке официантки. Нет, темно-шоколадные стены сегодня – сознательный выбор, не позволяющий мыслям бродить в неизвестности. Я уставилась на экран, где сквозь дикую вакханалию бас-гитар ручейком пробивался дивный и почему-то жутковатый голос.

My flower withered between
The pages 2 and 3
The once and forever bloom
Gone with my sins
Walk the dark path
Sleep with angels
Call the past for help
Touch me with your love
And reveal to me my true name[5 - Увядший цветок моей жизни // Между страницами 2 и 3, // Цветок былого и грядущего – // Все исчезло вместе с моими грехами. // Пройди темными тропами, // Засни среди ангелов, // Призови на помощь прошлое, // Согрей меня своей любовью // И открой мне мое истинное имя. (англ.) То же.].

Никита так грохнул подносом о стол, что я вздрогнула. Он на мгновение замер, сделав вид, что не на шутку напуган, вытаращив глаза в притворном ужасе.

– Ты не находишь, что для полноты ощущений здесь не хватает гроба? – спросил он, усаживаясь напротив. – Держи, твой кофе… Рассказывай, что там в прокуратуре…

Пока Никита алчно поедал свой обед, я во всех подробностях поведала об истории с уходом из дома, телефонным звонком, визитом в прокуратуру и противной следовательницей. Никита все более мрачнел и вскоре вообще отодвинул тарелку с недоеденной пиццой. Туча за окном ощетинилась молнией. Гром жахнул так, что на столах жалобно зазвенели чашки и ложечки. В стекла часто затарабанили тугие капли. Официантка на мгновение появилась в зале и, одарив посетителей никем не замеченной дежурной улыбкой, исчезла.

– Дурацкая какая-то история, – пожал плечами Никита. – Зачем он тебе вообще звонил? Почему тебе? Ты не испугалась?

– Тогда нет, – покачала я головой. – Мало ли придурков трезвонит? В журнале под моей рубрикой есть фото, так что узнать телефон особого труда не составит. Секретарша у нас – дура, раздает личные телефоны направо и налево. А уже потом после визита к этой стерве Земельцевой на меня как-то накатило… Представляешь, одна, в чужой квартире, а тут какой то урод названивает… Нет, я сразу к мужу под крылышко вернулась.

– А что Валера? – хитро прищурился Никита.

– Да рад был по уши. Конечно, форс держал, ведь я была холодна и неприветлива, но, знаешь, лучше дома с ним, чем одной неизвестно где.

– Он уже знает?

– Что ты! Узнает – увезет к черту на рога, запрет в избушке без окон и дверей, прикует к кровати… – (Никита мечтательно закатил глаза.) —…ну и всякое такое… Хватит корчить рожи! Ты-то сам в прокуратуре был?

– Был, – вздохнул Никита. – И алиби у меня дохленькое. Я ж по районам мотался, по дороге движок сдох. Пришлось ночевать под кустами. Ну, не совсем под… Я на станции техобслуживания жил два дня, в гостинице. Они, конечно, может, и вспомнят, но эта грымза всем своим видом дала понять, что ни одному моему слову не верит. Я для нее – подозреваемый номер один.

– Откуда она вообще взялась? – возмутилась я. – Мы вроде «важняков» всех знаем. Я так думаю, она откуда-то с района к нам перевелась. Миронов с тобой не разговаривал еще?

– Нет, завтра к нему схожу. Я и не знал, что это его дело. Он на трупе был, что ли?

– Я так поняла – да. Он мне звонил. И был совсем не рад слышать.

Никита глубоко задумался. Я помешивала свой остывший кофе. В зале было темно. За дальним столиком разместилась парочка существ формата эмо: неопределенного пола, одинаково утыканные серьгами, цепочками, с густо подведенными глазами и рваными стрижками, с торчащими под невероятными углами волосами. Парочка, скосив на нас подозрительные взгляды, все же решила не опасаться за свое барахло. Оставив на диванчиках свои необъятные рюкзаки-мешки с изображением Курта Кобейна, удалились в зал с легкой пародией на шведский стол.

– Тыртычную ты откуда знал? – спросила я.

Никита поморщился.

– Да встречались мы. Не очень долго, правда. Очень уж она была прилипчивая и доставучая. Правда, что характерно, если хотелось поразвлечься, никаких проблем не было. Всегда готова, на все согласна. В любви признавалась… Но, думаю, не только мне. В общем, среднестатистическая сучка с постоянной течкой. Такие вещи иной раз вытворяла… ну, тебе это лучше не знать, а то плохому научишься.

– Земельцева мне какие-то странные вопросы задавала, – хмуро перебила я. – Где я была двадцатого мая и одиннадцатого июня.

– Почему?

– Откуда я знаю? Наверное, не просто так. Может, в это время тоже что-то происходило. Не нравится она мне. Стервозная, взгляд неприятный, как у волчицы. Ты попробуй узнать, откуда она взялась? Все-таки у тебя больше связей в околокриминальных кругах.

– Попробую, – кивнул Никита. – А что с подпиской? Ты теперь невыездная?

– Да щас, – фыркнула я. – Когда прокурор зашел, она эту подписку прожевала и проглотила. Она же не знала, что Егор с Валеркой периодически рыбачат и охотятся. Так что вышла я на свободу с чистой совестью.

На экране появилась рыжеволосая французская бестия. Ее тихий голос был почти неразличим на фоне агрессивной музыки. Она шагала по выжженной земле, наблюдая, как волки терзают окровавленную тушу. Ее развевающееся балахонистое платье из простой холстины стелилось по земле. Глаза (о, эти карие с красноватым отливом глаза, так похожие на очи подстреленного олененка) натолкнулись на ужасную картину: ее любимый изменял ей с красавицей блондинкой…

Je n’comprends plus pourquoi
J’ai du sang sur mes doigts
Il faut que je te rassure
Je soignerai bien tes blessures – mon amour[6 - Я уже не понимаю, отчего // На моих пальцах кровь. // Я тебя подбодрю, // Я исцелю // Твои раны, моя любовь. (фр.) Фрагмент песни «Beyond my control» (Mylene Farmer).].

– Тебя подбросить? – спросил Никита. – Или ты на работу?

– Да какая тут работа, – отмахнулась я. – Домой поеду. Валерка в командировку умотал. Даст бог, не проведает, что тут творится.

– Юль, – нерешительно выдохнул Никита и невольно коснулся шрама на голове, скрытого волосами, – а ты не думаешь, что это… ну, отголоски той… истории?

– Надеюсь, что нет, – нерадостно ответила я. – Иначе несладко нам придется. Может, это все-таки случайный псих? И звонил он совсем не мне?

– Ты сама в это веришь? – хмыкнул Никита.

– Не верю. Но думать об этом сейчас не хочу.

Кирилл

Из спальни доносились приглушенные рыдания. Я чувствовал себя неуютно, но ничего поделать не мог. Приносить плохие известия в дом всегда тяжело. Сообщать о смерти – вдвойне тяжелее. А уж говорить, что любимый человек был зверски убит, – просто невозможно. Но деваться некуда. Вот и сегодня мне пришлось посетить дом Маши Тыртычной. Поговорить с родными в привычной казенной обстановке не получилось, и я отправился к Маше домой. Вот только разговора не получилось и тут. В небольшой двухкомнатной квартире меня встретила полная, заплаканная женщина, которую я поначалу принял за мать. Оказалось, это не так.

– Маруся мне племянница, – странно дергая носом, объяснила женщина, представившаяся Полиной Викторовной. – Мать у нее еще пятнадцать лет назад под поезд попала, пьяная была, конечно… Ой, простите, я не могу…

Полина вскочила и унеслась в другую комнату, откуда донеслись стоны и всхлипывания. Я поежился.

Кухонька, где я сидел, была крохотной, как во всех пятиэтажках, построенных с благословения Никиты Сергеевича. Здесь не пахло особым достатком. Мебель была простецкой, электрический чайник на столе самой дешевой модели, сделанной энергичными и предприимчивыми китайцами. На столе в имитирующей хрусталь пластиковой вазочке красовалось несколько конфет и печеньиц. От стен, у самого потолка, отставали обои, кран плевался каплями, а линолеум на полу был стерт и обломан по краям. В квартире нестерпимо воняло кошачьей мочой.

Уловив краем глаза движение, я повернулся в сторону дверей. В проеме стояла крупная черная кошка с желтыми глазами. Весь ее вид выражал крайнее недовольство присутствием постороннего человека на вверенном ей участке.

– Кис-кис-кис, – дружелюбно поманил я. Животное посмотрело с презрением и демонстративно отвернулось. В спальне плакала Полина Викторовна. Оставаться и слушать это мне было уже невмоготу. Наверное, все же придется выждать и вызвать ее в отдел. Я поднялся с места и направился к выходу. И в этот момент лязгнул ключ в замке, и входная дверь открылась. Я сделал шаг назад, вошедшая девушка испуганно отпрянула.