Пропаганда 2.0

Бойе предлагает пять измерений для пред-нарратива:

– пред-нарратив находится до того, как нарратология наложит на него фреймы, сюжеты;

– пред-нарратив пытается понять, что происходит, то есть уделяет внимание неоднозначностям, нарратив же находится на мета-уровне, это опыт после события;

– пред-нарратив направляет наше внимание на живой опыт, до того как на него наложены требования начала повествования, середины и конца;

– пред-нарратив представляет собой обсуждение истории в разных контекстах, в разных группах, когда значение события зависит от локальности;

– пред-нарратив отражает коллективную память до того, как сформировано общественное мнение, общественное согласие о происшедших событиях.

Хоть Бойе не говорит об инфовойнах, но следует признать, что как пред-нарративы, так и нарративы просто обязательны для переходов к новым состояниям системы. СССР имел отдельные нарративы для революции 1917 г., для времени репрессий, когда возрастала роль врагов народа, для индустриализации, для войны. СССР периода исчезновения уже не имел адекватных нарративов. Горбачев метался между старыми нарративами и новыми, поскольку и те (советские), и другие (западные) одновременно стали присутствовать в массовом сознании.

И даже в конце своей карьеры Горбачев создал нарратив своего заточения, который опровергается только в наше время. Вот слова А. Лукьянова о нарративе «заточения на Форосе» М. Горбачева [14]: «Это все липа. Никто его не блокировал, что потом подтвердил суд: все средства связи работали, самолет стоял готовый к взлету. Кто его блокировал? Пять депутатов? У него охраны в Форосе было 100 человек. Да они поговорили с ним по-товарищески и уехали. Они рассчитывали и были уверены, что Горбачев их поддержит и примет в ГКЧП участие».

ГКЧП шел под знаменем советского нарратива, однако делал это совместно с Горбачевым, который, увидев проигрыш своих коллег, поменял свой новый нарратив на условно демократический. Но демократический нарратив был уже в руках у Ельцина, которому не нужны были другие демократические конкуренты. Так Горбачев проиграл и первую, и вторую альтернативы. Его нарратив был отброшен населением окончательно, до этого его уже не особенно принимали внутри страны, он получал все свои лучи славы из-за рубежа.

Нарративы могут встречать резонанс, безразличие, вступать в конфликт [15]. Есть множество конкурирующих нарративов, каждая человеческая подгруппа живет в своем наборе таких нарративов. При этом такие нарративы могут нести и отрицательные последствия. Даже возникли соответствующие термины: destructive master narrative [15], dangerous narrative [16], dangerous tales [17]. В последней работе рассматриваются три нарратива Конго, из которых вытекает насилие. Именно они послужили причиной введения миротворцев, поскольку срезонировали с иностранной аудиторией в качестве объяснения сложившейся ситуации. То есть большую роль играет не соответствие или несоответствие реальности, а резонанс с аудиторией. И не просто с аудиторией, а с той, которая связана, прямо или косвенно, с лицами, принимающими решения.

Чисто теоретически автор видит нарративы под углом зрения фреймов [17]: «Нарративы включают в себя центральный фрейм или комбинацию фреймов. Фреймы являются базовыми для социального мира, поскольку проблемы не задаются, а должны конструироваться. Фреймы формируют наши взгляды на то, что должно рассматриваться как проблема (например, нелегальная добыча ресурсов) и что не является таковым (например, земельные конфликты). Фреймы также влияют на то, какие события будут замечены (сексуальное насилие), а какие нет (несексуальные пытки), а также то, как они будут интерпретироваться (достойны ли они международного реагирования или это внутренняя проблема). Тем самым фреймы и нарративы не создают действий. Вместо этого они делают действия возможными: они разрешают, усиливают и оправдывают конкретные практики и политики (такие, как регулирование торговли минеральными ископаемыми) и в то же время уходят от других (таких, как разрешение земельных конфликтов). Эти действия, в свою очередь, воспроизводят и усиливают как доминирующие практики, так и значения, встроенные в фреймы и нарративы, на базе которых они основываются. Со временем нарративы и практики, которые они разрешали, начинают рассматриваться как естественные, предоставленные и единственно возможные».

Перед нами сконструированные людьми нарративы, которые начинают предопределять их поведение, более того, человек начинает видеть в действительности то, что акцентирует нарратив и не видеть того, чего там нет. По этой причине мы можем утверждать, что нарратив может замедлять определенные процессы или ускорять их. Революционный нарратив будет подталкивать к смене власти, стабилизирующий, подающий власть как заботящуюся о народе, будет замедлять процессы смены. Но все это будет содержаться в нарративах.

Литература

1. Hagen W. Mediatechnology. 2015 Jan. 22 // www.whagen.de/seminare/2015/20150122Slides.pdf

2. Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости // Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Избранные эссе. – М., 1996

3. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна // gtmarket.ru/laboratory/basis/3097

4. Megill A. Historical knowledge, historical error. A contemporary guide to practice. – Chicago – London, 2007

5. Галушкин А. Разговоры с Виктором Шкловским // www.intelros.ru/readroom/nlo/131-2015/26417-razgovory-s-viktorom-shklovskim.html

6. Boje D. M. Excerpted from: Introduction to Narrative Methods // lisacookfilm.files.wordpress.com/2011/08/antenarrative-reading.pdf

7. Antenarrating papers // business.nmsu.edu/~dboje/papers

8. Boje D. M. Deconstructing the narrative story duality – constructing a space for ethics // www2.le.ac.uk/departments/management/documents/research/research-units/cppe/conference-pdfs/derrida/derrida_boje.pdf

9. Boje D. What is antenarrative? // business.nmsu.edu/~dboje/papers/what_is_antenarrative.htm

10. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. М.-Л., 1925

11. Реформатский А. Борис Викторович Томашевский. Мемуар // magazines.russ.ru/zvezda/2007/8/re12.html

12. Boje D. M. Introduction to narrative methods // business.nmsu.edu/~dboje/papers/narrative_methods_intro.htm

13. Boje D. M. Narrative methods for organizational & communication research. – London etc., 2001

14. ГКЧП создал Горбачев. Интервью с А. Лукьяновым // lenta.ru/articles/2015/03/25/lukianov

15. LePage R., LePage J. Handbook for a phase transition // www.bridgetochange.com/handbook/handbook.pdf

16. Katz L. Dangerous narrative: politics, lies and ghost stories // Cosmopolitan Civil Societies. – 2011. – Vol.3. – N.1

17. Autesserre S. Dangerous tales: dominant narratives on the Congo and their unintended consequences // afraf.oxfordjournals.org/content/early/ 2012/02/09/afraf.adr080.full.pdf+html

3.4. От фонового воздействия до партизанской информационной войны Умберто Эко

Есть самые парадоксальные предложения по работе с информацией в массовой аудитории. Понятно, что и самые неожиданные предложения все равно заслуживают серьезного рассмотрения, поскольку многие коммуникативные сферы сегодня заторможены в своем развитии как раз из-за отсутствия новых подходов.

К примеру, достаточно революционной, по нашему мнению, является постановка вопроса, возникшая у американских военных: почему западные нарративы не кажутся достоверными для мусульманского населения, а нарративы Аль-Каиды – да. Отсюда выросло совершенно новое направление по изучению нейробиологии нарративов в попытке положить чисто литературоведческое понятие на более объективные основания нейронауки, которая базируется на реакциях человека, снимаемых с помощью функционального магнитного резонанса.

Сегодня важным фактором является наличие внимания, захват его в данный отрезок времени. Однако еще в начале прошлого века именно на захвате внимания специализировался авангард в искусстве. Они практически применили новые способы остановки внимания, говоря точнее, перенесли их из жизни в искусство. В. Беньямин, к примеру, писал о дадаизме [1]: «Проявления дадаизма в искусстве и в самом деле были сильным развлечением, поскольку превращали произведение искусства в центр скандала. Оно должно было соответствовать прежде всего одному требованию: вызывать общественное раздражение. Из манящей оптической иллюзии или убедительного звукового образа произведение искусства превратилось у дадаистов в снаряд. Оно поражает зрителя. Оно приобрело тактильные свойства. Тем самым оно способствовало возникновению потребности в кино, развлекательная стихия которого в первую очередь также носит тактильный характер, а именно основывается на смене места действия и точки съемки, которые рывками обрушиваются на зрителя. Можно сравнить полотно экрана, на котором демонстрируется фильм, с полотном живописного изображения. Живописное полотно приглашает зрителя к созерцанию; перед ним зритель может предаться сменяющим друг друга ассоциациям. Перед кинокадром это невозможно. Едва он охватил его взглядом, как тот уже изменился. Он не поддается фиксации».

Сопротивление отсутствует там, где не ожидают атаки. Именно по этой причине столь активно используется кино и телесериалы для продвижения нужных моделей поведения. В них на первом месте стоит развлекательность и основной сюжет, поэтому сюжеты второго плана и стоящая за ними рациональность не принимаются во внимание.

Главной моделью при этом становится продвижение нужного вне сферы осознавания объекта воздействия. Мы можем сравнить это с рекламой на стадионе. После матча останется в сознании футбольный результат, но в спрятанном виде будет и реклама, которая была размещена в рамках футбольного поля как фон.

Советский вариант парада или демонстрации работал на объединение аудитории, создание коллективной памяти, в которой фиксировалась правильность советской картины мира, где власть и народ живут в полной гармонии. Музыка, коллективное шествие, цветы и песни, – все они работали на создание и фиксацию данного события в памяти как праздника. Когда люди делают что-то вместе, это имеет совершенно иной тип воздействия на человека.

Н. Тамручи в статье «Медицина и власть» пишет ([2], о советских праздниках см. также [3–4]): «Физкультурные парады, агитационные (вело)кроссы, разнообразные спортивные состязания – по плаванию, гребле, метанию ядра и проч. – проводились не ради спортивных достижений, а ради публичного зрелища. Они устраивались для поднятия духа, для создания бодрой картины массового действия, представляющего советскую жизнь как вечный коллективный праздник. Главным их содержанием были многочисленность и однородность участников. Обряженные в одинаковую форму, делавшую их на расстоянии до неразличимости похожими друг на друга, физкультурники воплощали собой мультиплицированный эталон советского человека. Он был здесь как на ладони: простой, предсказуемый, слитый в одно целое с коллективом, готовый с энтузиазмом выполнять команды. Он находился в окружении своих клонированных копий, фотокамеры так и льнули к его размноженным мускулистым телам и отрепетированным героическим позам. Ничего личного и лишнего не отражал его внешний вид. Словом, спорт превратился в спектакль, где советским людям показывали советских людей – таких же, как они, только поднявшихся на ступеньку выше на пути к унифицированному всеобщему счастью».

Нам представляется очень важным то, что подобные государственные праздники основное время обходились без слов, кроме первых приветственных, исходящих от руководителей, возвышавшихся на площади. Действия, а не слова определяли все. Ритуалы без слов являются самыми сильными и одновременно самыми древними.

Массовый ритуал, проникающий во все уголки сознания, должен был быть подобным бессловесным вариантом. Слова могут вызывать сопротивление, действо без слов имеет меньше возможностей для этого. По большому счету, все торжественные ритуалы блокируют слова. Одной из причин этого может быть и то, что слова всегда носят в определенной степени авторский характер, элементы которого также могут вызывать несогласие.

Универсальность ритуала доказывает и его активное использование во все времена. Кстати, у Ю. Лотмана было неожиданное представление о всеобщей грамотности и реформе орфографии, как вспоминает В. Успенский [5]: «Он заявил, что простота орфографии не является сама по себе положительным качеством, что реформа правописания 1917–1918 гг., приведшая к его упрощению, сыграла скорее отрицательную роль. По его мнению, известные затруднения в овладении грамотностью скорее полезны. Если до революции слова “грамотный” и “образованный” были до известной степени синонимичны, то теперь их значения сильно разошлись, и это плохо. Возможно, что он критически отозвался даже и об идее поголовной грамотности, но не берусь сейчас на этом настаивать».

Мы приводим это замечание к тому, что чем менее сложным интеллектуально будет гуманитарный объект, чем более эффективным будет его воздействие на массовую аудиторию, поскольку будут сняты все преграды для восприятия. Можно сказать, что аналогом демонстрации является цирковое представление, которое также не нуждается в словах. Кстати, и то, и другое можно считать машинами по производству счастья. С одной стороны, производства счастья публичного, с другой – частного. Человек, поставленный в условия, когда все вокруг радуются, и сам вскоре начинает улыбаться.

Индустриальным производством счастья занимаются кино и телевидение. Человек там получает те эмоциональные ощущения, которых ему не хватает в реальной жизни. Здесь он может «приватизировать» чужое счастье или чужую храбрость.

Р. Талер и К. Санстейн в своем подталкивании к правильному поведению предложили работать с автоматическим восприятием, отказавшись от рефлексивного, поскольку тогда выбор проходит вне рационального участия человека [6]. Он начинает идти по выбранному за него другими пути, хотя создатели этого метода спасаются, говоря о том, что выбор все равно сохраняется. По сути, так оно и есть, хотя «правильный» выбор более облегчен. Во многих случаях это оказывается чисто информационным воздействием, когда, например, человек получает информацию о том, сколько электроэнергии потребляют его соседи, как хорошо платят налоги другие, сколько пьют в неделю другие и пр. То есть активируется влияние социального окружения, а человек всегда стремится быть таким, как все.

Известный итальянский семиотик У. Эко, например, как-то написал эссе с парадоксальным названием «К семиологической партизанской войне» [7]. В нем он утверждает, что сегодня страна принадлежит тому, кто контролирует коммуникацию. Информация/коммуникация стала тяжелой промышленностью, которая была главной во времена индустриальной цивилизации.

Эко подчеркивает проявления этого нового статуса: «Газета определялась как медиум для создания общественного мнения, когда на свет появились первые газеты. Когда некто должен каждый день писать столько новостей, сколько позволяет площадь, и все это должно быть читабельным для аудитории разных вкусов, социальных классов, образования, по всей стране, свобода писания уже завершена. Содержание сообщения не будет зависеть от автора, но от технических и социологических характеристик медиума».

Он считает, что в обычной коммуникации неоднозначности нет, зато в эстетической коммуникации она должна быть осознанной, поскольку там задействованы разные коды. Таково же мнение по поводу художественного текста у Ю. Лотмана. Политики считают, что для контроля медиа надо контролировать две составляющие: источник и медиум. Сам Эко не придерживается этого взгляда.

И тут он приходит к главной точке своего повествования: «Для стратегического решения будет необходимым завтра использовать партизанское решение. То, что должно быть занято в любой части мира, это первое кресло перед каждым телевизором. И естественно, кресло лидера группы перед каждым телеэкраном, перед каждым транзистором, каждой страницей газеты. Если вы хотите менее парадоксальной формулировки, можно сказать так: битва за выживание человека как ответственного существа в эру коммуникации не будет выиграна там, где порождается коммуникация, но там, куда она приходит. Я говорю о партизанской войне, потому что парадоксальная и трудная судьба стоит перед нами, – я имею в виду ученых и техников коммуникации».

Он объясняет эти новые возникающие потребности и возможности. Политическая партия может собрать свои группы, чтобы обсудить телевизионный месседж, чтобы изменить значение, которое Источник приписал месседжу. Образовательная организация может обсудить месседж и поменять его значение. Все они имеют силу реинтерпретировать месседж. Он считает, что такие неиндустриальные формы коммуникации и станут вариантом будущей партизанской войны.

В принципе, перед нами вновь повторился интересный переход от акцента на источнике на акцент на получателе. Но это уже начинается не первичный процесс коммуникации, а процессы вторичные. А это уже другой разговор. Эко же видит перед собой действия будущих коммуникационных партизан, которые будут восстанавливать критическое восприятие против пассивного приема. Причем он рассматривает это не как форму будущего еще более жесткого контроля, а как обучение населения контролю месседжа и множеству возможностей его интерпретации.