Хранитель подземелий

– Вижу я, мать твою! Хоть отомстим ему за смерть короля…

Он с проворством занес топор и ударил по горизонтали, но Глоддрик в последний момент увернулся, перекатившись под топорищем, после чего, резко вскочив на ноги, насадил врага на свой зазубренный клинок.

– Ах ты ж… – бандит попытался придушить свободной рукой Глоддрика, но тот ударил лбом врага в лицо, расквасив ему нос, после чего развернулся вокруг своей оси и обезглавив бойца, избавил его от боли.

Сзади раздался старческий вскрик. Когда Глоддрик обернулся, он увидел друида, меж лопаток которого торчало острие алебарды. Последний противник хотел подкрасться с тыла – понял Глоддрик. Тот пинком отбросил друида, но вытащить из его тела оружие не успел – Глоддрик разрубил его туловище в мгновение ока.

– Зачем? – спросил Глоддрик, совершенно бесстрастно глядя на умирающего старика, пожертвовавшего собой ради него.

– А мне понравилось… – с угасающей улыбкой просипел старик, – как ты их… не хотел… чтоб ублюдки снова… победили…

Свет померк в его глазах в присутствии зажавшей рот Асты. Она уже была здесь.

– Нет! – сдавленно вскрикнула она, подбежав к мертвому деду, – нет, нет, нет…

– Аста, – протянул ей руку Глоддрик, но она его оборвала.

– Зачем? – прошептала она, но тут же перешла на истошный вопль, – кто просил тебя вмешиваться?!

Глоддрик молчал. Его и вправду никто не просил.

– Из-за тебя… – Аста давилась всхлипами, – дедушка… Его больше нет!

– Они хотели убить его, Аста.

– Его и убили! Если бы ты не влез со своей жаждой крови, быть может, он был бы жив. Правду про тебя говорят, Ганрайский Демон, – она впервые назвала Глоддрика так, – ты приносишь лишь смерть и боль. Ни на что другое ты не способен.

Глоддрик, не сводя глаз с ее зареванного и раскрасневшегося лица, кивнул.

– Ты права, Аста. Прими мои соболезнования.

– Засунь свои соболезнования себе в…

– Я понял. Прощай.

Первой мыслью Глоддрика было помочь с похоронами, но по настрою девушки и гулу селян, которые уже столпились вокруг погибшего друида и гневными окриками, проклятиями и оскорблениями провожали Глоддрика, он понял, что такой возможности ему здесь никто не предоставит. Асту в этот момент разрывали противоречивые чувства. Одна часть ее сокрушалась, не могла смириться с потерей единственного близкого человека и хотела обвинить во всем Глоддрика, другая же – страстно желала догнать воина, молить о прощении, броситься ему на шею и разрыдаться. Сделай она это – Глоддрик бы, возможно, захотел остаться в селении, жениться на ней. Защищать местных от головорезов. Но этого так и не случилось. Она по-прежнему заливалась слезами и то гневно, то с печалью глядела вслед удаляющемуся ганрайцу. Вместе со старым друидом вскоре были похоронены последние надежды Глоддрика Харлауда на мирную, спокойную и оседлую жизнь.

***

Если у Севера и было время благоденствия, оно прошло. Разрозненные кланы теснились в предгорьях, в куцых деревнях, которые окружали полуразвалившуюся крепость города Балнор. Почти все занимались разведением овец и коз, землелелие на Севере было не в почете, поскольку земля здесь была бесплодна, а почва встречалась в один квадратный метр на широкое поля сырой глины или сухого гравия у подножия скал. Провизию сюда завозили с земель Аргои, купцы по настоянию недавно погибшего казначея Монсерада заламывали неподъемные для бедных жителей Севера цены, однако те платили исправно вместе с налогами и поборами в казну Эанрила. Многие с ностальгией вспоминали девяностые годы прошлого столетия, когда сыны Драконовых Гор осмелились заявить о своем праве на независимость. Грор Свободолюбец умел складно и красиво говорить, его речи лились словно животворящие струи горного ключа, поившего веками голодающих северян. Они верили в его идеи о том, что суровый горный народ может силой выбить из рук аргойских угнетателей свободу. Вот только за это вольный народ жестоко поплатился. Грор Свободолюбец стараниями Глоддрика Ганрайского Демона уже давно кормил червей, а те, кто пережили войну, теперь влачили жалкое существование в обветшалых стенах крепостей своей родины. Старый король, что правил еще до Свободолюбца и был почти ровесник Ганзарулу Второму, великому правителю 17-го века, доживал последние дни в этом мире. Монарху исполнилось девяносто пять в прошлом месяце, и он в последнее время даже не мог раскрыть рот, чтобы его покормили с ложки, не говоря уже о том, чтобы править страной и внушить надежду отчаявшимся и оголодавшим оборванцам – своим сынам и дочерям.

За старым и больным королем ухаживала друидка – Аста. Для ведуньи она была весьма молода, через несколько лет Асте должно было перевалить за сорок, однако она была столь же красива, как в юные годы. Благодушная улыбка на ее остром и белокожем лице и волнистые пряди волос, заплетенные в косы длиной до пояса, будоражили умы и сердца многих суровых бородачей в кольчугах, стоявших на страже ветхой крепости, в которой жил король. Аста делала старику травяные компрессы и чаи, кормила его с ложки и даже убаюкивала его своим пением. Ради того, чтобы иметь возможность каждый вечер внимать пению ее мягкого голоса воины были готовы сражаться друг с другом до последней капли крови. Но у друидки жизнь состояла из одного дела – заботы о своем народе. Когда король забывался десятым сном или его можно было оставить на попечение сиделки – горничной четырнадцати лет от роду, Аста спускалась в деревни, где из-за разбушевавшейся холеры многие крестьяне ждали ее, не гася факелы с вечера до самого рассвета. Но умы людей были заняты куда более серьезными опасениями, чем мысли о холере, косившей людей поколение за поколением. Недолгое время спустя день, когда все прослышали о том, что Многорогий Заргул жив и во плоти предстал перед собравшимся двором короля Союза, многие стали точить оружие и готовиться к войне. Но лучшие воины, берсерки, давно покинули родные края, никто не знал, что они отправились служить врагу всех народов и покорились воле вождя народа красноголовых. Оставались хлипкие отроки, едва удерживавшие тяжелые копья и топоры в своих тонких руках, мужичье, которое не знало другого оружия, кроме плуга и косы, и старики, помнящие войну, но давно уже выбывшие из рядов яростных бичей Драконовых Гор. Недавно слуги Заргула дали о себе знать. Пришло с пятнадцать мускулистых и окрашенных в боевую роспись воинов-берсерков, которых вело умертвие, северянин со сгнившей плотью, сквозь которую проглядывали еще не лопнувшие сухожилия, высохшие кровеносные сосуды и потемневшие кости. Его глаза сверкали алым светом. Хриплый, еле слышный голос его приказал открыть врата во внутренний городок крепости Балнора. Один из берсерков, чернобородый и ростом достигавший почти два метра, изложил требования Заргула к жителям столицы Севера сложить оружие и предоставить его слугам занять Балнор и сделать его протекторатом Азроговой империи. Беседа происходила у врат в крепость, люди же попрятались по домам – лишь бы не видеть ожившего мертвеца. Дети долго не могли забыть его гнилое и рваное лицо, зубы, что выглядывали сквозь продырявленные и изорванные щеки, лицо зомби снилось некоторым из них в ночных кошмарах до конца жизни. Никто из королевского двора не решался им возразить, воцарилось длительное молчание, слуги короля, не имевшего понятия о том, кто он есть, Аста собралась с духом и решилась сдаться, но умертвие, еле шевеля губами, молвило:

– Три дня… Мы придем… Откажетесь… Умрете…

Предатели своей родины ушли за мертвым предводителем, оставив беззащитных жителей крепости, в давние годы бывшей их домом, в мятежных и тревожных размышлениях. Прислуга старалась молчать, стражи же ратовали за бой, уверяя, что их сил хватит, чтобы одолеть приспешников зла, но советник короля, который по факту последнее время правил страной, Хагайорн, по совместительству начальник стражи, был иного мнения. Невысокий, тщедушный, он даже не был способен отрастить бороду, достойную воина, лишь жиденькая козлиная бородка еще отмечала его непринадлежность к прекрасному полу. Своим изворотливым и пытливым умом он добился расположения короля, когда тот еще мог что-то соображать, прибрал к рукам все торговые связи с остальным Союзом, теперь же он имел под собой весь Север.

– Разумнее всего будет предоставить сильному воспользоваться полагающимися ему правами, – рассудительно говорил он, расхаживая по коридору возле тронной залы, – берсерки – безжалостные убийцы, они выпотрошат всех, кто выйдет против них, к тому же, мы не знаем истинного их числа. Возможно, если мы будем покорными, то нас оставят при тех же правах. В конце концов, какая разница, будет здесь висеть флаг северян или Многорогого?

Воины поежились, храня молчание, им было крайне затруднительно выразить согласие с этими словами, признав себя трусами и изменив законам воинской чести, но браться за заведомо проигрышное сражение им теперь было боязно. Время храбриться прошло. Возле двери стоял молодой паж семнадцати лет, который держал горящую свечу. Не выдержав, он швырнул подсвечник о каменный пол и рванулся к Хагайорну:

– Когда ты променял свою родину на раболепие? – воскликнул юноша, – а вы, храбрые мужи, почему не восстали против его предательских речей? Да он готов демонам Азрога служить, лишь бы шкуру свою спасти!

Кто-то потянулся было за рукоятью меча, другой крепче сжал копье, но никто из воинов не сдвинулся с места. Парень, единственный, кто вел себя подобно настоящему мужчине и защитнику родины, собрался заговорить снова, но Аста положила ему на плечо руку и, глядя в глаза, помотала головой, мол, остынь, паренек, все равно этим ничего не сделаешь. Вдруг вбежала служанка, испуганно вытаращив глаза, она скороговоркой доложила:

– У врат крепости гости из дальних земель. Говорят, что они послы короля Аргои.

Аста, закусив губу и нервно теребя воротник, шепотом сказала:

– Многовато послов для сегодня…

Когда она подошла к окну, то среди косых хижин, из которых люди старались не выходить, возле кузницы, мастер которой единственный осмелился остаться на открытом воздухе, работая над креплениями шлема, стояло двое чужеземцев. Возрастной человек, одетый так же, как остальные жители Севера, в меховой куртке, мешковатых штанах, ржавой кирасе и двуручным топором за спиной, волос на его голове почти не осталось, но плешь компенсировала кустистая борода, достававшая ему до груди. Был с ним темнокожий и бритоголовый священнослужитель, перебиравший четки в руке, перепоясанный обвешанной метательными ножами веревкой, что так контрастировала с монашеским одеянием.

– Да ну, неужто это Краух Гримбла? А вот что за чернозадый с ним – без понятия. Отворяйте ворота, – сказал Хагайорн, – вот это задача…

– Что, Хагайорн? Трудно впустить гостей во дворец? – издевательски осклабилась Аста.

Регент проигнорировал ее непочтение.

– Трудно понять, на кого сделать ставку.

В это тяжелое время Север находился в руках человека, которому было глубоко плевать на будущее родины, как и всего остального мира, лишь бы в этом будущем для него самого нашлось сытное и безопасное место. Врата отворили стражи и пригласили гостей в замок.

***

Гримбла с болью в глазах оглядывал этот город, узнавая места, в которых он рос. Север минувших времен представлялся ему сияющим градом на холме, освещенным солнцем со всех сторон, обросший сочной травой, усеянный уютными и крепкими домами. Теперь же развалившиеся хибары, голая земля, которая давно уже не в состоянии накормить местных, люди, потерявшие веру в жизнь и свою страну. Слезы наворачивались на глазах старого воина. Не за такой Север он воевал, проливал кровь и рискнул выйти супротив друга своей юности, Глоддрика Харлауда. Шаабан же был преисполнен невозмутимости, но в лице монаха читалось искреннее сочувствия людям другого цвета кожи и чуждой ему веры, но которых он считал своими братьями и сестрами. Шаабан и Гримбла проследовали в тронную залу, трон, сколоченный из грубо отесанных бревен сосны, пустовал. На одном из дубовых столов сидел регент, которого Гримбла сразу же узнал. Кроме него и Асты здесь никого не было, стража и прислуга сновали по коридорам.

– Хагайорн, – скривился Гримбла, желая сплюнуть, но не смея осквернять священное для него место, – скользкий же ты гад, раз тебя до сих пор не повесили на суку. Север таких, как ты, не любит.

Мужчина развел руками:

– Обратимся к фактам – я регент короля и правлю Севером от его имени, а ты, Краух Гримбла, кто? За пятнадцать лет твоего отсутствия о тебе позабыли. Пока ты шатался неизвестно где, я строил страну заново, разгребая ту кашу, которую вы со Свободолюбцем заварили. Ты причинил родине столько боли, бросил ее, а теперь смеешь судить, кого ей любить, а кого – нет? Как же ты жалок.

– Еще одно слово, щенок, и твое тощее тело полетит с бастиона, – оскалил неровные и гнилые зубы Гримбла, – я бил равшаров, когда ты еще не родился. А ты и меч-то небось не с того конца берешь.

Хагайорн презрительно усмехнулся:

– А ты горазд меряться яйцами, Гримбла. Старый, а ума не нажил.

– В отличие от тебя мне есть, чем меряться, сосунок.

Шаабан поднял руку, призывая своего спутника замолчать:

– Оставь это. Ни к чему ссориться с ближними, особенно в столь тяжелое время.

– Его ближние в овраге волка доедают! – рявкнул Гримбла.

– Так вы по делу пришли или оскорблять меня? – терял терпение Хагайорн, – если второе – я прикажу страже выпроводить вас.