Хранитель подземелий

– Кто это был? – воззвал к нему Шаабан, тряся за плечи умирающего принца.

Гаснущий взгляд юноши на мгновение ожил, он еле сфокусировал его на лице монаха, попытался что-то произнести, но зашелся новым приступом кашля, снова харкнул мощным сгустком крови. Глаза Слагера закатились, и он обмяк. Монах, осознавая свое бессилие, отпустил его тело и, произнеся короткую молитву об упокоении души, помчался дальше.

Стража, что стояла у дверей в королевскую опочивальню, была убита. Двое караульных упали ничком на пол, рука одного тянулась к ножу, торчащему из глотки, другой хватился за грудь, откуда торчал метательный дротик длиной в локоть. Лужа крови растеклась по кафелю. Шаабан выбил ногой дверь и, выхватив парные кинжалы, рванул в опочивальню. Эанрил болтался на огромной люстре, повешенный на собственном шелковом поясе. Глаза его готовы были выкатиться из орбит, а из перекошенного рта короля стекала слюна, смешанная с кровью. Эанрил Третий был Мертв. На огромной двуспальной кровати, на пуховой перине которой так недавно он в одиночку расположился, виднелись следы борьбы, подушки были раскиданы, а одеяло – сорвано, сам же каркас кровати из красного дерева, украшенный искусной резьбой в виде скачущей кавалерии аргойских ратников, был неоднократно задет чем-то острым судя по царапинам. В тот миг, когда Шаабан вошел в комнату, у подоконника стоял человек в темном плаще. Волосы этого человека были убраны во множество косичек, а когда он обернулся, показалась полумаска из черного сукна, на которой белыми чернилами были нарисованы острые клыки точно у змеи. На глазах его вздулись жилы и были видны кровоподтеки, точно этот человек страдал глазным недугом. Убийца был темнокожим. Шаабан ринулся в его сторону, но ассасин сиганул в окно и, плечом выбив толстое стекло, вырвался наружу. Шаабан с одного прыжка перемахнул через подоконник и рванул в погоню. Он уже знал, кого преследует. Цареубийца приземлился на черепицу крыш нижнего яруса, перекатился по ней и ринулся дальше, спустя миг там оказался Шаабан, который еще в полете метнул в него с пять ножей. Впрочем, ассасин успел достать цепь, усеянную шипами и, раскрутив ее, с искрами, высекаемые от удара стали об сталь, отразил атаку, но дальше уйти не успел. Шаабан с напором бешеного носорога, но со скоростью и грацией гепарда врезался в него плечом, сбив с крыши. Но вторженец оказался не так прост и в падении захватил Шаабана за предплечье, по инерции падения ногой подсек и швырнул через себя. Оба они приземлились в одной из королевских оранжерей, проломив дощатый потолок. Никого, кроме них, внутри не было, разве что экзотические пальмы и папоротники с южных земель, что обоим напоминали о родном крае.

– Вот мы и встретились, брат, – сказал Шаабан после того, как одним резким рывком ног поднялся.

Скорпион зашипел и ухватился за свою цепь, начав ее раскручивать над головой.

– Нравится быть убийцей? – монах запустил руку за пазуху, готовясь швырнуть ножи.

Скорпион глухо хмыкнул:

– Мне хватает честности не скрывать, кто я есть. А ты жалкий лицемер, косящий под святошу. Но мы ведь оба знаем, что у тебя руки по локоть в крови.

Они наматывали круги по центру оранжереи, не сводя глаз друг с друга. Шаабан перехватил нож левой рукой обратным хватом и выставил перед собой, другой же рукой с кинжалом он закрывал печень.

– Но тебе не хватает смелости обрести Бога в душе и замаливать грехи. Но отвечать за поступки придется даже Заргулу, что говорить о нас, смертных людях. Различие между нами заключается в том, что я готов понести наказание и вернуться на праведный путь, ты же предпочитаешь множить грехи далее и забыть о спасении души.

Скорпион, раскрутив цепь до предельной скорости, крикнул, перекрывая хриплым голосом свист вращения оружия:

– Спасение души! Когда же ты поймешь? Я живу здесь и сейчас. И путь мой будет таким, как решу я, а не твой Арай Илгериас. Лучше я попаду навечно в самую глубокую преисподнюю, но буду свободен сейчас, чем буду жить как богобоязненный раб.

Шаабан скорбно покачал головой:

– По сравнению с вечностью наши жизни подобны секундной вспышке, пусть и яркой. И твой огонь быстро угаснет, брат.

– Твой – еще раньше, – и цепь устремилась со скоростью арбалетного болта чуть выше груди Шаабана.

Скорпион целился так, чтобы отравленные шипы обмотали шею монаха, но Шаабан был проворен, он в мгновение ока сделал кувырок и, перекатившись под цепью, прыгнул на Скорпиона, стремясь всадить ему нож в печень. Резкий удар бы пропорол ассасину бок, если бы Скорпион не перекрутил отрезок цепи меж своими шипастыми перчатками. Он собирался намотать цепь вокруг руки своего брата, но не успел – Шаабан со скоростью броска кобры отдернул руку. Скорпион другим концом цепи хлестнул Шаабана по ногам, но монах вспорхнул в воздух и с разворота нанес обратный удар другим кинжалом по горизонтали. Скорпион увернулся, подсев под удар и рубанул цепью наискось. Шаабан отскочил назад и приготовился атаковать, но Скорпион продолжил развивать атаку, выписывая цепью восьмерки. Это происходило с такой скоростью, что ножи Шаабана замелькали в воздухе как два мотылька, с искрами отбивая атаки. Скорпион обмотал цепь вокруг руки, сделал шаг вперед, развернувшись вполоборота, и выбросил цепь Шаабану в грудь. Наконечник прошел бы сквозь монаха навылет, но Шаабан ушел с линии атаки, двинулся в сторону своего брата, нанося нисходящий укол в шею. Тот заблокировал удар предплечьем, но другая рука держала цепь, от которой на такой ближней дистанции было мало толку, что позволило Шаабану правой рукой перехватить кинжал и вонзить в прореху между стальными пластинами на груди. Нож угодил в место под мышкой и вошел неглубоко, поскольку Скорпион отбросил его другую руку и боднул лбом, сломав брату нос и после этого сразу же припал к земле, сделав подсечку. Шаабан не был сбит с толку от крови, хлынувшей из носа и взмыл в воздух, избежав падения, но шипастая цепь тут же полетела в его сторону и обмоталась бы вокруг туловища Шаабана, но тот резким движением швырнул метательный нож, не выпуская боевой кинжал из руки, в цепь, чем сменил ее траекторию на более безопасную для себя. Они продолжали биться, словно танцуя, цепь Скорпиона вращалась перед ним, образуя размытый круг наподобие щита, и в самые неожиданные моменты била по Шаабану, точно змея, тот же ловко прыгал и кувыркался, уворачиваясь от ее ударов, успешно контратакуя, но на слишком близкую дистанцию Скорпион ему подобраться больше не давал, так что все удары кинжалов приходились по той же цепи. По крайней мере на счету Шаабана был один укол, хоть и небольшой, а себя задеть он не дал ни разу. Если Скорпион хотя бы поцарапает его – монаха ничто не спасет. Яды, которым было обмазано оружие ассасина, были приготовлены из крови и внутренностей самых ядовитых змей и амфибий из Клирии, смешанным с экстрактами опаснейших растений, родиной которых могли быть только тропические леса, в которых встретил свою погибель не один странник. Против этой отравы противоядия не существовало в природе. Именно так и погиб Брок, лихой парень из Ганрая, вооруженный ятаганами, о котором Шаабан мог сказать только хорошее. Вот только мастерства боя у монаха было куда больше.

Шаабан бросил последний метательный нож, но его Скорпион поймал на лету и с остервенением отбросил.

– Все могло быть иначе, – обратился к нему Шаабан, будучи внутренне лишен надежд на то, что удастся пробудить светлую сторону брата, – наше мастерство могло бы спасти многих клирийцев от чисток Карателей, которые убили вместе с негодяями многих достойных. Могли бы бороться с адептами Заргула! Благие поступки не оправдывают злодеяния, но путь к спасению души никогда не закрыт, брат.

Скорпион жалел, что через маску нельзя было сплюнуть. Слова о Боге и душе для него были пустым звуком, раздражающим слух.

– Мы росли в нищете. Прошли школу ассасинов. Были на войне. Но твоих мозгов не хватило усвоить простое правило – держись победителей, и тебя не будут судить. Правда у каждого своя, а вес имеет правда сильного. Заргул сильнее всех вас. И я докажу, что достоин принадлежности к его культу.

– Ты называешь меня рабом и трусом. Но сам пресмыкаешься перед тщеславным безумцем. Я же служу настоящему Богу.

– Скоро ты с ним встретишься, – Скорпион взмахнул цепью, ударив по горизонтали.

Шаабан снова перекатился под ней, шипы пронеслись в полусантиметре от его лица, вертикальным ударом Скорпион хлестнул по тому месту, где на корточках завершил кувырок Шаабан, но не попал. Монах ринулся в его сторону. Дуговой удар кинжалом, который отбила цепь, но другой – обратный по горизонтали, все же со скрежетом полоснул по груди ассасина, которого защитила легкая стальная пластина. Снова укол – в шею, который, Скорпион заблокировал, но за ним последовал град рубящих и колющих ударов. Дистанция была близкой, так что Скорпиону приходилось больше уклоняться и приседать, иногда блокируя удары цепью, но вот Шаабан вложил в стремительный восходящий удар всю силу, которую мог, и кинжал рассек цепь надвое. Шаабан по инерции развернулся и пнул ногой Скорпиона в грудь, отчего тот отлетел на несколько шагов, но сгруппировался и с кувырком поднялся на одно колено. Шаабан бросился в атаку, но Скорпион запустил руку за пояс и метнул в брата пять отравленных стальных игл. Шаабан вскинул ножи и молнеиносными движениями отбил все, кроме одного. На плече монаха его желтая ряса обагрилась маленьким пятнышком крови под торчащим шипом. Клирийский монах Шаабан был обречен. Все же его сноровки не хватило. Но осознание того, что жить ему осталось считаные часы, не остановило Шаабана на бегу, и он прыгнул на Скорпиона сверху, попытавшись двойным ударом ножей пригвоздить его к полу, но не вышло. Ассасин бросил дымовую бомбу, которая заполнила воздух едкими испарениями, от которых некоторые растения в оранжерее сразу же увяли. Шаабан завершил атаку, но его ножи лишь скрежетнули по каменной плитке.

– Не болит плечо? – издевательски спросил Скорпион неизвестно откуда, – передавай от меня привет своему Всевышнему! – донесся голос Скорпиона сквозь дымовую завесу, потом Шаабан смутно, сквозь боль от слезоточивого дыма, увидел смутное движение, будто кто-то перепрыгнул через окно.

Шаабан кинулся на звук, но никого не обнаружил. Когда дым рассеялся, в оранжерее не было никого. Шаабан с безмятежной покорностью року судьбы вытащил из плеча шип и аккуратно положил его на табуретку рядом с горшком, из которого рос какой-то фикус и направился к выходу. Вскоре дворец узнает о том, что король и принц умерли и начнется суматоха, а затем – коронация единственного подходящего на эту роль человека, которому Шаабан безоговорочно доверял и на церемонии воздвижения на престол которого присутствовать считал своим долгом. Это будет последним событием истории Ранкора, в котором он примет участие, о чем Шаабан, если признаться, жалел. Если бы только ему хватило ловкости…

***

Как хорошо было то, что Айрил и ее новоизбранному уже снарядили кабитку и повезли из города на юг до того, как произошло цареубийство. Лицезреть страдания еще только вступившей во взрослую жизнь девочки, которой пришлось узнать о смерти отца и брата, было бы худшим венцом для произошедшей трагедии. Когда Шаабан рассказал о том, кто и каким образом убил сынов королевского рода, Эрлингай скорбно опустил взор и тихо произнес без злобы, с одним осознанием собственного бессилия:

– Это моя вина. Если бы я не отправил большую часть королевской гвардии наводить порядки в Сухих Колодцах, возможно, с лучшей охраной его могли бы защитить.

– Ты выполнял свой долг, – утешил воина Шаабан, – к тому же, это к лучшему. Скорпион бы их попросту перебил. И ты бы погиб, едва ли твоей сноровистости бы хватило, чтобы ни разу не быть задетым его отравленным оружием.

Монах корил себя за то, что ему не хватило сил утащить на тот свет своего брата за собой. Задерживать такого воина было бы слишком опасно, профессионального ассасина удержат разве что застенки оплота Карательного Отряда.

Шаабан и Эрлингай стояли у парапета балкона, пока в опочивальне покойного короля прибиралась прислуга, пеленали тело Эанрила и готовили его к погребению в королевской усыпальнице.

– Ты ведь понимаешь, что все эти события означают для тебя?

Эрлингай молчал, опершись о каменные перила, он с отрешенностью глядел на склоны холма, возле которых виднелись ряды поместий зажиточных бюргеров и дельцов, отхвативших куски на главной торговой площади Союза.

– Ты станешь королем, – закончил мысль Шаабан.

***

Коронация прошла в тихой и траурной обстановке. Одетые в черные одежды люди собрались в тронной зале. Шаабан также надел рясу темного цвета, понимая, что в привычную одежду он не облачится уже никогда. Ножи он с заботой и трепетным чувством прощания сложил в углу комнаты для гостей, что ему отвели во дворце. При себе монах оставил одни лишь древесные четки.

Эрлингай стоял на одном колене, в зале же собралась прислуга и придворные, включая Азилура, генерала Керриса Галарта, Ревиана Гувера и его спутницы-герцогини, советника Лукаса Тирола и Шаабана. Эрлингай пожелал, чтобы именно монах проводил его коронацию и дал благословление на счастливое правление. Отчего-то именно в этом добродушном темнокожем человеке первому мечу Аргои виделось прибежище, где можно было обрести спокойствие и уверенность в том, что у них всех еще есть надежда. Монах был словно нитью, связывавшей их, смертных людей, с Богом. А это изгоняло страх даже после того, как выяснилось, что агенты Заргула могут с легкостью пробраться в самый защищенный в Союзе дворец и умертвить короля и принца.

Эрлингай стоял на одном колене, двумя руками держа меч лезвием к полу. Шаабан стоял пред ним, держа в руках позолоченную корону. Символ королевской власти выглядел простецки – на нем не было даже гравировки, лишь ряд заклепок, скреплявших две части головного убора. Эту корону носил Ганзарул Второй, приказавший изготовить ее именно таким образом, чтобы подчеркнуть свою близость к народу. В отличие от этой, корона Эанрила пестрила изящной гравировкой и инкрустированными в нее драгоценными камнями.

– Клянешься ли ты быть опорой и защитой для народа, служа ему верой и правдой? – провозгласил Шаабан.

– Клянусь, – осевшим, но твердым голосом ответствовал Эрлингай.

Яд уже начинал брать свое. Глаза Шаабана были налиты кровью. Его плечо нестерпимо болело, пульсировало, то и дело стреляло. Место ранения было влажным, когда Шаабан отлучился в уборную и взглянул на очаг поражения, рана так и сочилась гноем и кровью, смешанной со сгустками плазмы. Забравшись в кладовую, монах каким-то чудом отыскал там нужные травяные смеси и повязку, после чего наложил на рану компресс. Шаабан понимал, что облегчит боль, но только на время. Большего бывшему ассасину было и не нужно. Он надеялся, что его сил хватит, чтобы с достоинством проводить своего друга на престол и пожелать ему, как и всему миру, удачи в борьбе со злом.

– Клянешься ли ты отдать жизнь за вверивших тебе свои судьбы людей, будь на то воля Илгериаса?

– Клянусь.

Шаабан глубоко вздохнул, Эрлингай взора не поднимал, с покорностью ожидая заключительных слов монаха.

– Клянешься ли ты не допускать распрей меж членами Союза, скрепляя их братские узы на протяжении всего правления?

– Клянусь!

– Тогда я, Шаабан из Джаганната, служитель Арая Илгериаса, нарекаю тебя королем Союза. Встань, Эрлингай Четвертый! – несмотря на бессилие, голос монаха не дрожал и силы своей не утратил.

Монах водрузил корону на голову престолонаследника, перекрестил его и ровным шагом удалился. Его шатало, клириец еле держался на ногах. В глазах двоилось, а слышал он все вокруг приглушенно, будто через трубу. Он понимал, что жить ему осталось не больше двух-трех часов.

Все присутствующие опустились на одно колено. Керрис Галарт сделал это с улыбкой умудреного опытом человека, который знает, что на сей раз может довериться толковому парню, Гувер сделал это с благоговением и некоторым наслаждением того, что он является свидетелем столь важного события, которое непременно отразит в своих писаниях, Азилур же сохранял невозмутимость, достойную мага, а Лукас Тирол выражал покорность судьбе и воле своего новоиспеченного хозяина. Каждый пожелал королю долгих и славных лет правления, после чего все начали расходиться. Трапезы, как это подобало каждой коронации, не устраивали из почтения памяти Эанрила. Каким бы трусливым и недалеким человеком он ни был, все же он держал в своих руках власть над Союзом.

Эрлингай остался сидеть на троне, погруженный в воспоминания о своих братьях. Вначале Марвол, с которым они прошли огонь и воду, воевали на Севере и выживали в Силгорских трущобах, а теперь Эанрил, которого он не слишком уважал, но все же любил как родича. Шаабан тоже стоял подле трона, либо ожидая, пока ему разрешат уйти, либо дожидался, пока останется с королем наедине.