Незаконно живущий

Но свободы жить не дал. Ею обладает исключительно Он Сам и человек – образ Его.

Однако ж, дерзость. Таковая водится у каждой твари. Порой, даже с избытком. Она, по-видимому, происходит от любопытства, а без этого поджигания, бытие, пусть и оснащённое инстинктами, не имеет смысла. «А что если»? Куда ж деться от навязчивого вопроса?

Дерзновенностью порой грешит и человек. Он имеет в себе и животное, и ангельское начало, и ещё одно особое свойство. Человек ведь тоже оснащён инстинктами. Но главенствует важнейший дар Божий – свобода жизни.

Свобода ничем не похожа на дерзость, эдакий импульс вопрошания «а что, если». Свобода – обычное состояние человеческой души, неведомое ангелам.

А известный нам Денница, житель небесный, любимчик Бога, тот без оглядки поддался исключительно дерзости своей, к тому же, дерзости преступной, да в наиболее незавидной степени по шкале этой преступности. Она многократно превысила ангельские инстинкты, в том числе и самосохранение собственного существа. Вот и рухнул бывший властелин света в вечное падение во тьму.

Да, бывает, когда дерзость пересиливает. Всюду ведь «работает» неразлучная пара: инстинкт и дерзость. Оба уравновешивают друг друга. Инстинкт без дерзости, коей движет любопытство, – мёртвенький, эдакий совсем машинный. Любопытство же привносит именно живинку, свежесть, и оно свойственно всему животному миру. Да и растительному, пожалуй, тоже. Зачем зелень обделять замечательной склонностью к свежести?..

Не слишком углубляясь в рассуждение о замечательной парочке, вспомним нашего Сидора-ангела. Похоже, именно дерзостью тот превосходил всех иных ангелов. Он вообще не слишком доверительно относился к здравому смыслу инстинктов на небесах, силам, совершенно никем не контролируемым. И дерзость, порой, «зашкаливала», теряя равновесие. Постоянно заводилась некая жажда. И томление. Светлая печаль у него. И относилось необузданное желание, по-видимому, к незнакомке-свободе. Уж очень возжелалось попробовать вкус неведомого состояния. Нет, Сидор-ангел не помышлял о противлении Богу, тем более что пример Денницы у всех на виду. Напротив, ревностное исполнение своего предназначения, то есть, быть проводником воли Божьей, пребывало в изначальной и единственной верности. Однако и шалостей в нём тоже избыточествовало. Как же не пошалить?

* * *

Мог пошалить Сидор-ангел и с обычным временем, с потоком его.

Переметнёмся и мы вместе с ним в чуть-чуть более раннюю пору жизни Сидора-человека. На годик-другой.

Зимний вечер. Студенческая молодёжь безвинно забавляется. Кто-то самозабвенно предаётся танцу под магнитофонную запись пения Сальваторе Адамо про падающий снег:

«Tombe la neige,

tu ne viendras pas ce soir.

Tombe la neige,

et mon c;ur s’habille de noir.

Ce soyeux cort;ge,

tout en larmes blanches

l’oiseau sur la branche

pleure le sortilege»*

<*> «Холодный вечер, в мире и в сердце зима.

Снег лег на плечи, на асфальт и дома.

Точно так же шел он, когда мы встречались,

Что горе, что счастье, – ему все равно».

(Перевод Леонида Дербенёва).

Кто-то рассказывает свежие анекдоты из серии «армянского радио» про тёщ:

– «Что надо делать, когда на тещу напал тигр? Сам напал, сам пусть и защищается».

– «Можно ли тещу убить ватой? Да, если в нее завернуть утюг».

– «Почему петух поет всю жизнь? Потому, что у петуха много жен и ни одной тещи».

Кто-то умно высказывается на тему их будущей профессиональной жизни:

– Это же всеобъемлющее занятие! Искусство, наука, практика, а главное, – созидание и ничего кроме созидания!

Кто-то дружески насмехается:

– И вокруг бурные аплодисменты и лавровые венки. Или оливковые? Или все твои потуги твоего созидания – коту под хвост?

А кто-то праздно стоит, прислонившись к фанерным створкам шкафа.

Сидор-человек держал в руке стамеску. Он её недавно взял в долг у приятеля для неотлагательного ремонта мебели в доме будущей невесты. Но ту мебель уже кто-то успел починить и без него. Всегда найдётся таковой в необъятности происходящих событий. Одним словом, держал в руке совершенно никчёмную для себя вещь.

Ещё кто-то швырял маленьким перочинным ножичком в кухонную доску, висящую на стене. Тот непременно долетал туда плашмя, щелчкообразно ударялся об неё и падал на пол, иногда втыкаясь в половицу.

– Эдак, при случае, ты и во врага не попадёшь, – сказал тот, кто у фанерного шкафа. – Представь себе, будто там стоит супостат неразумный, готовый первым убить тебя. И этот вражина – я.

Вроде пошутил.

Сидор-человек ухмыльнулся.

– Ты враг-убийца? Неразумный супостат? – переспросил он. – Попробую сыграть оборонительную роль на опережение.

И Сидор-человек замахнулся на партнёра по роли. Никчёмную стамеску возвёл над собой. Ту, понапрасну одолженную, так и не пригодившуюся, поскольку неотлагательного ремонта не состоялось. Ну, тоже в шутку замахнулся, просто сымитировал бросок её, не выпуская ручки. Он крепко держал в кулаке деревяшку.

Стальная же часть инструмента, неплотно сидящая в деревянной ручке, ловко вылетела оттуда, из инородного продолжения, точно уже давно ждала удачного случая. Выскочила подобно ножичку из умелой руки, её метнувшей. И, проделав пол-оборота в воздухе, инструментальная железяка сделала дело. Освободившимся концом, бывшим тыльным, но весьма острым, стамеска вонзилась в многослойную фанеру шкафа до упора, то есть, до того места, где раньше упиралась в деревянную ручку, оставшуюся в кулаке Сидора-человека. Орудие сугубо столярное, да к тому же и никчёмное, превратившись в натуральное орудие убийства, воткнулось рядом с виском студента, играющего роль врага, пригвоздив прядь его волос, и зловеще задребезжав. Вышел вроде промах вовсе не предполагаемого броска.

А причиной таковой будто оплошки послужило независимое раскрытие форточки одновременно с полётом никчёмного стального предмета. Холодный воздух обдал человека, заставив чуть-чуть отвести голову в сторону. Иначе стамеска вошла бы ему точно в глаз…

Все молодые люди перестали заниматься забавами и, как один, устремили взгляды на торчащую из шкафа стамеску, ещё чуть заметно продолжающую вибрировать. Студент, добровольно принявший на себя облик чьего-то врага, и пригвождённый к шкафу за прядь волос, окостенел, мелко-мелко моргая. А Сидор-человек широкими зрачками уставился в то место, куда только что была вставлена стамеска, а теперь чернотой зияла дыра…

* * *

Сидор-ангел не отходил от Сидора-человека слишком далеко. Сейчас как раз парил за окном квартиры, где забавлялась молодёжь. И задел крылом форточку. Та открылась, и холодный воздух заставил человека, стоящего у шкафа, отвести голову от вонзённого рядом инструмента, предназначенного для обработки деревянных изделий, а также для не состоявшейся починки мебели то ли будущей, то ли уже потенциально бывшей невесты…

«Глаз да глаз нужен за ним. Уф-уф-уф, – проговорил Хранитель про себя, – спасать человека надо не только от сомнительного, хоть и не без любви, выбора невесты, сулящей сплошь одни неприятности. – Он прищурился, глядя за одномерный горизонт времени. – И ведь без проблеска радости во всей предполагаемой будущей супружеской жизни. Не только. – Он многозначительно похлопал веками глаз. – Много чего, даже почти незаметного, сулит опасность. Казалось бы, всякие мелочи, вроде стамески, тоже ведь могут выкинуть непоправимый по вредности трюк»…

А один из успешных и не в меру любопытствующих соплеменников Сидора-ангела с нетерпением ждал его возвращения на цеховое собрание, всё более и более отчётливо формулируя и группируя в уме вопросы к нему. Он переосмысливал старые проблемные размышления и выстраивал цепочки новых скользких недоумений.

– Необходимо назначить новое собрание, – произнёс ангел-обличитель с хрипотцой, обращаясь к Председательствующему.

Председательствующий потеребил пальцем правый подкрылок, ковырнул ногтем между верхними передними зубами и пошевелил головой в знак согласия, на греко-болгарский манер, то есть, влево-право.

ГЛАВА 7.