Василеостровский чемодан

– …Вот и любимым делам конец, – Клод Георгиевич, говоря это вслух, внутри себя заключил впечатление от воспоминаний.

– Но почему же? Я не понял. Вы же сказали, будто сделали тот музыкальный инструмент. И я точно знаю, что сделали. Я это почувствовал сегодня на мосту. Я слышал ту вашу музыку. А теперь вы о ней повествуете словами.

– Как? Вы слышали звёздную музыку? – Предтеченский воодушевился и усомнился одновременно.

– Да, я слышал звёздный оркестр, но не обычным слухом, не ушами, а так, мысленно. Я мысленно вслушивался в мысленные звуки. Я проводил взгляд по невидимым днём звёздам и слышал их музыку в прорехах между облаками. Красиво. Колоссальный стереофонический эффект.

– Боже! Откуда такое воображение? Как вы до того додумались? – теперь в голосе профессора блеснули нотки восторга.

– А оно само. Вернее, я подумал, будто это вы наколдовали. Я принял вас тогда за мага и факира вместе с волхвом, это когда наблюдал за вашими делами на спуске у львов.

– Наколдовал! Ха-ха-ха! Ну, брат! А ты говоришь, нет инструмента. Значит, натурально сделал я его, коли ты услышал звуки, им воспроизводимые. Сделал, а о том и не знал. Ну, брат, дела.

– Ещё бы! Такая музыка! Только вот порой прерывалась, как, знаете, если связь барахлит. Это из-за праха.

– Праха? – переспросил Клод Георгиевич.

– Ну да. Межзвёздная пыль. Космический прах. Он заслоняет нам большую часть Млечного Пути.

– Да?

– Да. Но ничего. Всё равно хорошо звук идёт.

– Идёт, брат, идёт. Значит, есть инструмент.

– Так я и говорю, есть он.

– Да, – профессор погрустнел, – да, есть, но, опять же, мысленно. Я имею в виду, что он только на бумаге. То, что я сделал, построил – ничтожная модель вылавливания звёздной энергии и преобразования в реактивную. Так сказать, полуфабрикат. К нему я приделал моторчик. Но испугался.

– Чего испугались?

– А я уже говорил. Все изобретения приносят беду. Вроде бы добрые, вроде бы свет несут людям, а тот обязательно может произвести один лишь прах. Подобно тому вашему праху. Космическому. Он всё может засыпать, не только Млечный Путь, а вообще все пути-дороги человеческой радости. Одним словом, пусть куклы покатаются. Того достаточно. Куклы, те не произведут ничего дурного. Только покатаются. Хе-хе, порадуются. А потом, глядишь, и утонут вместе с теплоходом, тепло-свето-ходом, звездоходом.

Пламя в печке осело и угасло. Чёрные угли виднелись едва живыми. Линии судьбы сгоревших досок переменчиво светились бледными и тонкими красными прожилками.

– Ну, я пошёл. Пока, – профессор проворно выпрыгнул из прибежища Босикомшина и ловко переметнулся на берег. А потом также решительно скрылся в дверях музыкальной школы.

– Это хорошая идея, – продолжил говорить профессор, но уже вроде себе, – хорошая идея устроиться на работу в детскую музыкальную школу. Пойду-ка прямо немедля к директору.

ГЛАВА 9

Босикомшин тоже вышел. Тоже перебрался на берег. Тот оказался безлюдным.

– Вот и хорошо.

По Неве туда и обратно ходили местные кораблики, поднимая волну. Босикомшин брёл по нижней набережной вдоль уреза воды, вниз по течению и наблюдал за волнами. Перехлестнёт или не перехлестнёт? Нет, ни одна из волн не доходила до верха гранитного уступа, а лишь брызги от их ударов создавали невысокую завесу вдоль всего берега. Так, не страшась быть залитому, наш пешеход приблизился к обрезу нижней набережной и остановился около огромной стальной кнехты. Толстый канат, привязанный к ней, нехотя удерживал огромный сухогруз, под завязку заполненный, ушедший под воду ниже ватерлинии. И оттого заметно провис, опустив тяжкий живот в воду. А об этот живот беззвучно постукивала знакомая ему, даже нельзя не сказать, родная ему доска. Ага. Это ли не судьба! И настолько близко, что не достать её было равносильно преступлению. Полностью и окончательно целиком незнакомый ей человек, если бы таковой тут оказался, тот мог бы равнодушно пройти мимо и не обратить на неё ровно никакого внимания. Босикомшин же, когда увидел такую родимую вещь, то просто с крайним энтузиазмом бросился её доставать, будто спасал на водах самое близкое ему живое существо. И достал. И спас. Ключ висел на гвоздике и никуда не делся.

Что же стало происходить в голове нашего героя, нашего пожизненного пешехода при виде ключика? Образ этого символа проникновения за всяческие пределы ближних и дальних пространств почти воплотился и прямо-таки схватил за руку и принялся уводить Босикомшина в сложные сплетения предполагаемых событий. Понятно, это ключ от его квартиры. Там его бумаги. Бумаги с описанием инструмента. Всех частей. Преобразователь. Это звёздная энергия в чемодане. Орган. И звёздная музыка. Забрать. Чудесный эпизод. Что с героем сейчас происходит? Куда сопровождают его случайно подвернувшиеся тут бестелесные крылатые существа? Что ему делать? Естественно. Что же ещё должно предпринять, как не выследить профессора, подглядеть, где он живёт, а там… Та первая мысль, посетившая вечного пешехода тогда, у Кунсткамеры, ещё не ведая о способностях чемодана, на сей момент поглотила остальные живущие в нём соображения и воспламенилась единым желанием: овладеть. Всё. Ждём, когда маг выйдет из дверей музыкальной школы.

Теперь предстояло передвигаться так, дабы не только не сталкиваться с профессором, но и вовсе не попадаться ему на глаза. Раньше случай водил их навстречу друг другу. Что же произойдёт в решительный час? Как поступит неведомая участь? Босикомшин снял, наконец, ключ с гвоздика, спрятал его в кармане пальто, и ласково уложил доску возле гранитной стены берега. «Попозже подберём». Потом он чуть-чуть прошёл вдоль каменной вертикали, подпирающей верхнюю набережную, и поднялся по ступенькам лестницы до уровня, с которого видны фасады домов до низа. Там, за гранитным столбиком ограды он ждал, когда профессор покажется на той, противоположной стороне набережной, выйдя из дверей детской музыкальной школы. Ждал недолго. В момент появления профессора в створе его взгляда, преследователь даже вздрогнул. Потом, ещё немого повременив, когда тот пройдёт подальше вперёд, он вышел из засады на лестнице и двинулся параллельным курсом, чуть приотставая, подобно тому, как делал сначала Александринский ангел, а затем Румянцевский орёл. И когда преследуемый свернул на Одиннадцатую линию, шпик перешёл на Десятую. Здесь хорошо следить. Деревьев много. Можно частично спрятаться за стволом, в случае чего. Несколько раз преследователь инстинктивно так и делал, на миг предполагая, будто профессор оглянется и заметит его. Но тот уже пропал в парадной. Всё. Номер дома запомнили. Дело за квартирой. Хорошо, но потом. Квартир немного, штук десять-двенадцать. При желании ничего не стоит прощупать ключом все замки во всех дверях. Заветной дверью станет именно та, чей замок сойдётся с ключом. Лучше заниматься сыском потихоньку ночами. Но торопиться не будем. А когда найдём нужную дверь, тогда и сообразим, поищем способ овладеть бумагами. Заходить надо будет уже днём. Это просто. Если дверь захлопнута на одну только щеколду, очевидно, дома кто-то есть. А если заперта на два оборота – покинута квартира, и надолго. Верное дело. Но лучше – подкараулить. Выждать, когда жильцы уйдут, и заходить. Ключ один, значит, квартира не коммунальная. В общем, работа впереди большая, но доподлинно продуктивная. Приёмчик отработается сам собой.

Между тем, профессор Предтеченский вновь выскочил из парадной, вспомнив, что ключа от квартиры не имеет, и потому не сможет в неё попасть даже при помощи смекалистого соседа. Он поджал плечи, сунул руки в карманы, и, возводя очи к небу, промолвил: «Придётся временно побыть бомжом». И побрёл он, в поисках уличного счастья, опуская очи долу. И не заметил человека, вобравшего голову в плечи, и с предвкушением караулившего вполне очевидного счастья. Тот стоял поодаль, полупрячась за деревом, и жадно глядел на деревянные створки дверей парадной, выделанных в изящном стиле модерн, однако сильно подпорченных густыми слоями грязно-коричневой краски. «Можно сходить на разведку», – подумал он и, выждав, когда хозяин его преступной цели окажется на достаточном расстоянии, вошёл внутрь, на пару секунд задержавшись в щели между створками и похлопывая их по слоёной красочной поверхности, местами порядком облупившейся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Командир танка в запасе, на котором отлично сидело тщательно выглаженное галифе и свежевыстиранная тельняшка без рукавов, по обыкновению, выносил мусор. На кнопку лифта решил не нажимать и попробовал уподобиться профессору по части предпочтения пешей ходьбы, притом развил ускорение значительнее, чем тот, отдав ногам полную свободу. Он вроде бы струился телом по ступенькам лестницы, быстро и виртуозно перебирая ступнями ног и скользя одной рукой по перилам. В другой руке, заметно оттянутой от туловища, он держал ведро, забитое мусором. Так, мчась вниз и бурча себе под нос песенку про зелёного кузнечика, на предпоследней площадке, в вираже он столкнулся лоб в лоб с Босикомшиным. Ведро занесло, и, резко затормозивший сосед профессора инерционным образом невольно обнял разведчика за талию тою рукой, что удерживала чуть ли не улетевшее ведро. И половина мусора беспрепятственно просыпалась. Часть его попадало на мозаичную лестничную площадку, прибавив ей пестроты, а часть залетела в заранее оттопыренный объёмистый карман пальтишка Босикомшина, где лежал приготовленный ключ от замка профессорской квартиры.

– Ой, – прости, браток, – округлив глаза, сказал командир танка и обнял Босикомшина второй рукой.

Потом он отпрянул от незнакомца, поставил ведро на пол и стал вытаскивать мусор из его кармана.

– Это же надо, как я тебя завалил помоями.

Босикомшин пытался остановить искупительный порыв профессорского соседа, хватая его за руку, будто вора, шарящую в кармане. Однако тот ловко отбивался и продолжал профессиональной хваткой вытаскивать оттуда мусор и складывать его в ведро. Тут и ключик, зацепившийся за очередной кусок бумажного обрезка, обрёл себе новое место. Босикомшин такого перемещения не заметил: он больше следил за рукой. Наконец, он легонько и не больно шлёпнул по запястью командира танка, и тот успокоился.

– Ладненько, – сказал бывший командир и принялся собирать то, что просыпалось ниже кармана Босикомшина, то есть на пол, украшенный мозаикой, и далее, несколькими ступеньками вниз.

Босикомшин, получив независимость, развернулся и, незаметно обойдя на ступеньке озабоченного местного жителя сзади, отправился обратно вниз, чтоб выбраться на улицу. Перед выходом из парадной, сунув по пути руку в карман и поводив ею по днищу и по углам, не случилось там соприкоснуться в просторном вместилище с привычным холодом остывшего металла, золотистого, матового. Зато сердце оледенело от неожиданности. «Что же теперь делать? Этот тип, конечно же, вынул ключ вместе с помоями, – решил про себя наш первый герой и приостановился, – надо же, хлопоты прямо-таки одолевают меня отовсюду, заставляют ходить и ходить; придётся теперь и неловкого кавалериста-десантника тоже выслеживать».

Тем временем, человек с мусорным ведром, вовсе не погонщик лошади, а настоящий командир танковой брони, вышел в чёрную дверь и оказался во дворе, который был двойным, да к тому же проходным, и трусцой направился к помойке, что расположилась за соседней аркой, во втором дворе, ближе к следующей улице. Там, возле мусорного контейнера как раз дежурило двое бомжей с мешками. Мало ли кто выбросит что полезное. Один был с редкой седой растительностью на толстых щеках, похожий на китайца, другой, – ровно обросший благородной бородой, выдававшей в нём бывшего аристократа.

ГЛАВА 2

«А может быть, это просто не-судьба, и нечего мне гоняться за таинственным ключиком, открывающим заветное счастье», – продолжал философствовать Босикомшин. Он стоял, немного согнув колени и спиной прислоняясь к холодной печи вестибюля парадной. Та сохранила только название «печь», а топилась последний раз много десятков лет назад, и была уже лишь украшением интерьера. Пешеход вытаскивал из кармана остатки отбросов командира танка, складывая их в одну руку, и вертел глазами вокруг себя, не зная, куда это выбросить (устье печи было заложено кирпичом). Из помещения уходить особо не хотелось: ни ради поиска мусорного бачка с выброшенным туда профессорским ключиком, ни ради вообще чего-нибудь. «Должно быть, прав маг-музыкант, говоря, что все изобретения приносят беду и более ничего», – праздно перемещающийся по пространствам обычный горожанин пытался убедить себя чужой мыслью, а заодно и потратить бесполезное время. Но не убеждал его столь слишком лёгкий вывод. И время скоро не тратилось. И чувствовал он себя какой-то неподвижной взвесью неизвестного вещества.

Далее в голове у него, как и в кармане, откуда он вынул всё, даже нужные бумажки с номерами телефонов случайных знакомых, оставалась одна пустота.

– Может быть, может быть, – по обыкновению повторил он вслух ни для кого совершенно ничего не значащие слова, и также совершенно безотчётно для себя дрогнул, развернулся, изменив прежний маршрут, как и ранее на лестничной площадке. И вышел через чёрный ход во двор.

А здесь не выдалось обычного с ним происшествия: его ни с кем не столкнуло в чистом безлюдье двора. И внутренняя пустота продолжала поглощающее действие, съедая всё околочеловеческое пространство Босикомшина. Немного помялся он там, на притоптанном снегу, потом повертелся по сторонам, завидел мусорный контейнер и запустил в него скомканное содержимое руки наподобие снежка. Не попал. Затем, не зная, куда бы ещё развернуться, приметил сбоку двора проход с аркой и последовал туда, нечаянно обнаружив себя на одном из проспектов. Он вроде не понял, на который из проспектов попал, а так, побрёл, побрёл, опустив голову, и всё ускорял и ускорял движение. Немного даже пробежался, свернув наудачу за угол, но изжога опять остановила его. «Надо хорошенько отдохнуть», – подумал он и стал искать глазами, где бы такое сделать немедленно. О доме с очагом и прочими удобствами почему-то в голову мысль не приходила. И где вообще его дом? Если наш герой сам не слишком уверен в наличии у него настоящего надёжного прибежища в этом городе, мы тоже не намерены навязывать ему и вам недостоверную и случайную версию. «Пойду опять на мёртвый пароход, а по дороге и дровишек поищу», – продолжилась дума потенциального искателя. И тут же он увидел под ногами короткий брусок. Поднял. На стороне, ранее прижатой к асфальту, оказалась какая-то надпись. «Интересно, о чём пишут». Буквы, конечно же, ничего толком не провозглашали. Они принадлежали то ли бывшей бирке, то ли фрагменту чьего-то автографа на почерневшей от времени деревянной поверхности давно утраченного сооружения в этом мире. Босикомшин выкинул брусок, позабыв, что поднимал вещь с мостовой не для прочтения слов, а для отопления железной каморки на кладбище кораблей. Брусок отскочил от поребрика тротуара и пропал в открытом люке технического колодца. «А если бы я туда провалился, – подумал Босикомшин с лёгким испугом, – а вообще-то…».

Далее в голове у него стали мелькать соображения, не оформленные словом. Но их смысл явно был направлен на выявление пользы от случайно увиденного колодца. «Если бы за ним оказалось ещё и тёплое подземелье, где ничто не мешает хорошо отдохнуть, не утруждая себя лишней ходьбой», – такими словами примерно оформились бы наилучшие соображения. Но подземелий, да к тому же тёплых, на Васильевском острове нет, не считая метро. При упоминании общественного транспорта Босикомшин поморщился и тяжело вздохнул. Затем его мысль, ни с того и ни с сего, перескочила сразу на далёкие воспоминания, и в них также не потребовалось слов. Извлекались одни лишь картинки. Вот первое посещение Петербурга в ранней юности. Тогда он, с приятелем-попутчиком, тоже искал, где бы отдохнуть и вообще переночевать. И быстро нашли они такое место недалеко от Николаевского вокзала. Кроватями тогда послужили широкие и тёплые подоконники на лестничной клетке огромного дома где-то на Лиговке. Хороший оказался дом, и жильцы хорошие – не сновали туда-сюда по лестнице, не беспокоили. Все пользовались лифтом, а тот исправно действовал. Босикомшин снова поморщился. Трудно сказать, от чего. То ли опять возникли неприятные ассоциации в связи с общественным транспортом, пусть даже себе и вертикальным, то ли коробили кожу лица все неудобства пребывания на нетопленой улице. Он стал озираться вокруг себя, ища подходящую парадную, но вошёл в ближайшую дверь, изготовленную в изящном стиле модерн, однако сильно подпорченную густыми слоями краски. Она оказалась чем-то знакомой. «Ну да, я же здесь был недавно, в этом доме живёт изобретатель чемодана», – удивился Босикомшин. Он словно заблудился в незнакомых каменных джунглях и прошёл по кругу. Однако удивление не возымело верха над прежним намерением погреться. Взгляд стал искать не заветную дверь профессора, а подоконник. Широкий и тёплый. «Всё испортили», – заметил он, когда взошёл на первую лестничную площадку, где недавно столкнулся с мусороносом. Там обнаружилась безрадостная картина: подоконник, не столь и широкий, да и тот – большей частью срезан вместе с простенком, и вся эта дыра использована для входа в нововозведённый наружный эркерный лифт. «Здешние жильцы тоже не мешают отдыхающим гражданам ходьбой по лестнице, но при этом вообще ломают места для отдыха в угоду прирождённой лености. Надо же, лифт им нужен! Современный! Ладно, пусть нужен им лифт, но почему именно здесь и почему надо портить подоконники»? – Думая примерно такими словами, нажал кнопку вызова лифта. Никакого результата не последовало. «И всё равно не работает; ни себе, ни людям; дурацкий дом, дурацкие жильцы; совсем не то, что на Лиговке, даже наоборот». И Босикомшину вдруг стал противным сам профессор, просто в связи с тем, что и тот причислен к жильцам этого дурацкого и негостеприимного дома. А вместе с ним сразу осточертело и не менее дурацкое его изобретение, вернее, не само изобретение, а отношение изобретателя к нему, которое тоже дурацкое: ни себе, ни людям – взял да выкинул в Неву.

Отдыха в тепле не предвиделось.

Босикомшин, с готовностью, тихо раздосадовался. Но в сей же момент случай готовил ему сколь приятный, столь же и неприятный сюрприз. Хлопнула дверь чёрной лестницы, и внизу показался отставной командир танка в тельняшке без рукавов и с ведром, полным дров. Дрова торчали ещё и из-под голых рук, прижатых к полосатым бокам. Из карманов галифе тоже выглядывало по чурбачку. Он примечательно продрог. Ну, это он сам делал заметным телесное переохлаждение: потряхивал плечами, прижимал подбородок и произносил прерывистое «брр».

– О! – бодренько воскликнул отставной военный, завидев Босикомшина, и осветился тёплой улыбкой, – Уже возвращаетесь? Что же, выходит, не застали своих дома?

Искатель тёплого приюта на подоконниках тоже чуть повеселел и не отрывал влюблённого взгляда от обилия дров вокруг всей фигуры командира танка.

– Что, кажется странным, да? – продолжил бывший военнослужащий, – вот, несу дровишки для печки. Ни у кого в доме печек не осталось, а у меня есть. Батареи, сами знаете, чуть тёплые, вот печка и выручает. Я тут разные местечки знаю, где дощечек вволю. Но ближайшее – под окнами школы. Школа специфическая, с юридическим уклоном, но и уроки труда имеет, физического, стало быть, мастерскую. А она как раз, хе-хе, с уклоном производства деревянных изделий. Обрезки выкидывают в окно…

Босикомшин потупил взгляд. Его посетило то же состояние, что и возле решётки Соловьёвского сада – снова не он стал пользователем ожидаемого законного положения. Тогда не он стал пассажиром, а наглый узор. Теперь опять воцарилась несправедливость: не он обзавёлся желанными дровами, но ими владеет кто-то другой, кому таковые ясно и определённо не нужны. Так, для баловства. Подумаешь, батареи чуть тёплые. Но тёплые же. Сосед профессора по-своему оценил очевидную грустинку и сказал:

– Не расстраивайтесь. Ваши, наверное, не надолго вышли. Обязательно скоро вернутся.