У дороги

И как пришла весна, и он помогал ей в саду, и высаживал розы, и какие у него золотые руки…

– Да, – говорила фрекен, – прекрасная семья.

Рассказала про лето, и про ярмарку, и про все, про все…

Фрекен начала клевать носом в своем кресле – фрекен всегда клонило ко сну, когда ей приходилось слушать, – и вскоре она задремала, прижав к себе кота.

Катинка запнулась и умолкла. На улице зажглись газовые фонари – они осветили комнату: картины на стенах, старые часы и фрекен, которая спала, свесив голову на грудь, с котом на коленях.

Фрекен проснулась и подняла голову.

– Да, – сказала она, – прекрасный человек.

Катинка не слышала ее слов. Она встала – только бы уйти, поскорей уйти. Но когда она шла по вечерней прохладе окраинными улицами, она чувствовала, как с каждым шагом все растет и растет ее тоска по нему.

Через несколько дней с утренней почтой пришло письмо от Бая. «Вот так фортель выкинул Хус, – писал он. – На прошлой неделе сказал, что едет по делам в Копенгаген. А потом написал оттуда Кьеру, – веришь ли, – что просит его уволить. Ему, мол, представился случай поехать в Голландию и Бельгию, – веришь ли, ему дают стипендию, и он, мол, пришлет вместо себя заместителя, и этот заместитель вчера прибыл. Кьер рвет и мечет, да и я расстроился, все мы привыкли к этому рохле».

Распечатанное письмо лежало на столе перед Катинкой. Она снова и снова перечитывала его: она и не подозревала, что все-таки на что-то надеялась, воображала, будто ей все пригрезилось и случится чудо. Она увидит его, он никуда не уедет.

Но он уехал. Уехал навсегда.

Племянники гомонили вокруг над тарелками с молочной кашей.

– Тетя, тетя Тик!

Самый младший свалился со стула и поднял рев.

– Господи Иисусе, Эмиль упал! – сказала маленькая невестка.

Катинка подняла Эмиля, утерла ему нос и, сама того не сознавая, опять взялась за письмо.

Уехал.

И ее вдруг потянуло домой – ей захотелось очутиться у себя, не здесь, среди чужих ей людей. По крайней мере, очутиться дома.

Дело было под вечер накануне отъезда. Дети ушли гулять с нянькой.

Катинка сидела вдвоем с невесткой в гостиной. Невестка что-то перешивала детям.

Вдруг, ни с того ни с сего, маленькая женщина уронила голову на коробку с шитьем и разрыдалась.

– Мария, – сказала Катинка, – что ты, Мария… Она встала и подошла к невестке.

– Что с тобой, Мария? – спросила она.

Маленькая женщина продолжала рыдать, уткнувшись в рукоделие.

Катинка прижала к себе ее голову, стала ласково уговаривать:

– Мария, успокойся, не надо. Маленькая женщина подняла голову.

– Ты уезжаешь, – сказала она. – Ты была так добра ко мне… – Она опять разрыдалась и уронила голову на коробку с шитьем. – Так добра ко мне… А я всегда беременная… Всегда…

Катинка была тронута, она опустилась на колени рядом с маленькой женщиной и взяла ее за руки.

– Мария, – сказала она, – но ведь когда-нибудь это кончится.

– Кончится. – Маленькая женщина продолжала плакать, прижавшись к золовке. – Когда я стану старухой или вообще умру…

Катинка отвела руки невестки от ее лица и хотела было что-то сказать.

Но увидела мокрое от слез детское личико и несчастную обезображенную фигурку и молча вернулась на свое место, а та продолжала плакать.

Вечером Катинка пошла на кладбище. Проститься с могилой родителей.

На кладбище она встретила Тору. Тора принесла венок на могилу матери – был день рождения покойной.

Подруги постояли у могилы.

– А-а, всех нас когда-нибудь вынесут ногами вперед, – сказала Тора.

Они простились у могилы родителей Катинки.

– Может, еще свидимся на этом свете, – сказала Тора. Катинка вошла в ограду могилы и села на скамью под ивой. Она глядела на мертвый камень и надпись на нем и чувствовала, что у нее больше не осталось ничего – даже воспоминаний детства.

Во что они все превратились? Потускнели – стали мучительными и горькими.

Она вспомнила Тору с ее беспокойными глазами, услышала голос капитана: «В честь дорогих гостей пошли в ход остатки былой роскоши…» Увидела невестку всю в слезах.

И здесь – эта могила, мертвый камень и два имени – вот и все, что уцелело на память о юности и родном доме.

Катинка долго сидела у могилы. Она вглядывалась в ту жизнь, которая ждала ее впереди, и ей казалось, что ее окружает, на нее наваливается со всех сторон сплошная, непроглядная, безысходная тоска.

Она вышла из вагона на платформу, подставила Баю щеку для поцелуя, отдала вещи Марии, а в мыслях у нее было одно – поскорее в комнаты, в дом.

Ей казалось, будто там, в доме, ее ждет Хус.

Она опередила всех, открыла дверь в гостиную – чистую и прибранную, потом в спальню, потом в кухню, где все сияло чистотой и – пустотой.

– Господи, как похудела хозяйка, – начала Мария, которая внесла за ней багаж.

И пошло, и пошло. Бледная, усталая Катинка опустилась на стул – и на нее посыпались местные новости. Где что случилось и кто что сказал. На постоялом дворе– летние постояльцы, понавезли кроватей и всякого добра, и у пастора полон дом гостей…

– А Хус вдруг взял да уехал… здорово живешь. Чуяло мое сердце… он сюда заходил в аккурат последний вечер… меня как стукнуло: ходит и словно бы прощается, – вот тут в гостиной посидел… и в саду… и на лестнице, где голуби.

– Когда он уехал? – спросила Катинка.

– Вот уже две недели…