Пять Земель. Возвращение дракона

В один момент венифик вдруг повернул голову, и они с Оггеном пересеклись взглядами. Мальчик испугался, но глаза не опустил. Волшебник же в свою очередь не выказал ни малейшего признака злобы, неприязни, или хотя бы неодобрения. Он чуть улыбнулся и приподнял шляпу над своей макушкой, зацепив при этом длинную бороду, смольную и обладавшую множеством седых волосков.

Продержав головной убор несколько секунд, он вернул его на голову, после чего вновь взялся за поводья и отвернулся.

Когда телега удалилась, Огген все равно продолжал смотреть на нее через небольшой слой нагретой солнцем пыли, поднятой колесами с земли и витавшей в воздухе, и не отвел восхищенного взгляда до той самой поры, пока транспорт не скрылся из поля зрения.

Вскоре очнувшись от того странного состояния, которое принес за собой венифик, Огген в который раз изумился Йапенгиром. Это имя было хорошо ему известно, хоть он и ни разу не заговаривал с волшебником, когда тот оказывался в их краях, но из разговоров и сплетен он знал о нем предостаточно… по крайней мере, ему так казалось.

Он знал, что Йапенгир – один из самых уважаемых мастеров в своем ремесле, но один из немногих, кто живет не в замке венификов и путешествует столь простым способом. Но, несмотря на все то, что мальчику было известно, он не знал, можно ли доверять всему тому, что говорят. В этом он был похож на отца – ему очень тяжело удавалось верить в то, чего он не видел собственными глазами, не слышал собственными ушами и не чувствовал собственным носом.

Покачав головой и ощущая сильный интерес, мальчику все же пришлось очистить голову и вернуться к своим делам. Йапенгир для него был настоящим кумиром, он путешествовал, видел столько, сколько ему и не снилось, в обще и целом, был таким, каким он всегда мечтал стать. А осознание того, что ему суждено всю жизнь лишь работать в поле, причиняло сильную душевную боль.

Утешил юноша себя тем, что, возможно, ему удастся подслушать какие-нибудь части разговора волшебника со старостой деревни, который был его хорошим знакомым. Прибывая в Стредигот-Ликоу, Йапенгир останавливался не на постоялом дворе, как остальные приезжие, а размещался в гостевой комнате старосты (по его собственному приглашению), но ели они непременно в «Согбенной липе», поэтому Огген собирался застать там волшебника во время ужина.

Взяв в руки косу, мальчик вернулся в поле на то место, где был до начала обеда, и продолжил свою однообразную работу. Считая взмахи у себя в голове, он успел дойти лишь до сто восемьдесят второго, как вдруг приметил то, что поспособствовало переломным моментом и изменило его жизнь навсегда.

В зарослях пшеницы на земле что-то сверкнуло холодным блеском. Сразу же обратив на это внимание, Огген остановил занесенную наполовину привычной амплитуды косу и взглянул на то место, где увидел этот блеск. Отчего он появился сначала понятно не было, казалось, будто на земле просто полыхнула искорка. Огген даже был близок к тому, чтобы подумать, что ему померещилось. Мало ли, он весь день провел на солнце, могло и напечь голову. Но нет.

Опустив косу, мальчик отошел на полшага назад, и точка вновь сверкнула. Нахмурившись, в то мгновение Огген позабыл обо всем на свете, даже о прибывшем в деревню волшебнике и его огромном барсе, впряженном в телегу.

Некоторое время он просто стоял в нерешительности, но вскоре юноша справился с оцепенением и, опираясь о косу, присел на корточки, раздвинул заросли свободной рукой, и увидел то, что источало этот холодный блеск. На земле лежала серьга, вроде как сделанная из серебра, и была она украшена множеством маленьких камней и одним большим.

Завороженный красотой предмета, Огген некоторое время смотрел на нее, а в голове его роилось множество мыслей. Едва увидев вещицу, юноша понял, что найденное им украшение представляет собой большую ценность, особенно по крестьянским меркам. Конечно, продать они ее вряд ли кому-нибудь смогут, но вот обменять у старосты на коня было бы вполне возможно. А если бы у них появился конь, то они стали бы богатейшей семьей в Стредигот-Ликоу после старосты.

Протянув к серьге руку, Огген подхватил ее за ту часть, с помощью которой украшение крепилось к уху, и поднял предмет на уровень своего лица. Вещица была очень искусной работы. И, что удивительно, холодна. Не соответствующе холодна даже с учетом того, что лежала на земле, укрытая морем колосьев от солнечного света. Выпрямившись в полный рост, Огген положил ее себе на ладонь и рассматривал некоторое время, наклоняя руку и наблюдая за блеском, а затем зажал украшение в кулак и уже собирался направиться к отцу и рассказать о своей необычайной находке, но вдруг ощутил, что серьга стала еще холоднее.

Потом он понял, что она становилась холоднее с каждой секундой, и уже была настолько ледяной, что морозным огнем обжигала те частички кожи, с которым соприкасалась своей поверхностью.

Огген намеревался разжать ладонь, но не успел. Вдруг внутри его груди возникло какое-то странное чувство. Страх, увеличивавшийся с каждой секундой и в конечном итоге превратившийся в ужас. И тогда он услышал хриплое дыхание, такое, какое бывает у человека, который сильно простудил легкие и не пил при этом ни капли воды уже несколько дней.

Когда же мальчик перевел взгляд правее, то заметил перед собой страшное существо. Это была женщина, но она парила в воздухе – ступни ее витали на уровне пояса Оггена. Возвышаясь над ним, незнакомка была одета в белоснежное платье, и тело и одежда ее были полупрозрачными, кожа сморщена, словно у яблока, высушенного солнцем, а длинные волосы и подол платья развеивались неестественно сильно – ветра в тот момент не было и в помине.