(Хотя вины моей тут нет),
Чтоб эта книга вышла в свет
С приписанной мне дребеденью,
Что на меня ложится тенью…»[16 - Себастиан Брант «Корабль дураков» – и этим все сказано.]
Ко всему вышеизложенному мне остается лишь присовокупить пожелание моему благосклонному читателю стойкости в чтении и осмыслении сего величайшего труда, ибо, в гениальности данного фолианта уверены не только все коты нашего славного рода, но и все без исключения ученые мужи, пыжащиеся на своих кафедрах и сотрясающие воздух своими сентенциями и глупостями.
Пророчу: уже на моем веку, при моей жизни, величайшая литературная и неувядаемая слава так обрушится на нас, на Мурров, что любого другого графомана она размазала бы тонким слоем по мостовой. Но мы не таковы! Мы – выдержим, ибо в том – наша тяжелая и неумолимая судьба!
Не минет и десяти ничтожных лет, как любой юноша, не знакомый с моими «Ночными бдениями», будет презираем в обществе как неуч, как лицо, лишенное воображения, обделенное чувством тонкого юмора и лишенное эстетического образования.
Так что мужайтесь, мои почитатели! И даже злейшим врагам своим: критикам, профессорам социологии, шелудивым бродячим псам и прочим, мнящим здесь себя самыми умными, я ныне сердечно сочувствую: первый и последний раз в своей потрясающей жизни.
Но помните: «отныне вам придется вооружиться терпением, ибо в такого рода повествованиях неизбежно встречается всякая всячина, какая только попадается под перо, и хотя литературные правила и страдают от этого, слух вовсе этого не замечает. Ибо я собираюсь воспользоваться как предметами возвышенными, так и обыденными, различными эпизодами и отступлениями, историями правдивыми и вымышленными, обличениями и назиданиями, стихами и цитатами, – для того чтобы стиль мой не был ни чрезмерно возвышенным, то есть способным утомить людей недостаточно ученых, ни лишенным всякого искусства, то есть способным вызвать презрение людей сведущих».[17 - Издатель вынужден вставить свои «пять монеток», дабы никто не смог бы упрекнуть уважаемого книготорговца в незнании испанской классики. Да, Мурр беззастенчиво украл у Лопе де Вега из его «Мученика чести» чуть ли не целый абзац. Возможно, кот, действительно, полагает, что слова сии принадлежат именно ему, потому что в оригинальной рукописи они не были выделены.]
Приготовьтесь к умственной работе, друзья мои. Напрягите все, что есть у вас в черепной коробке, и вскоре вы испытаете истинное блаженство от решения тех изящных перипетий сюжета, которые предложит вам моя бесценная книга.
А если кто с первого раза ничего не поймет – не отчаивайтесь! Я слышал, что одному известному ученому приписывали уникальное свойство, мол, «Теорию относительности до конца в состоянии понять может только один ее автор, а все остальные – как оглашенные неофиты – способны лишь восторгаться да скакать вокруг физика в ритуальном экстазе». Вот и вы – отрешитесь на мгновение от священного почитания моих трудов и попробуйте получить то неслыханное наслаждение пиршеством моего духа и интеллекта, которое разлито по этим страницам сверх всякой меры. Я верю: у вас все получится!
Том первый
Раздел первый
Фатализм как философия жизненного пути
Весь мир идет на меня войной![18 - Название восходит к тексту песни Виктора Цоя из знаменитого и последнего его прижизненного «Черного альбома».]
Есть все-таки в чтении с листа, из раскрытой книги, нечто божественное, я бы даже сказал магическое! Кажется, ну что такого можно узреть в фолианте? Сидят себе закорючки букв на полочках строк, топорщатся, как пауки, поплевывают на тебя и на твое невежество. А ты старайся, учи буквы, фонетику, орфографию, синтаксис и пунктуацию.
Вот только все для чего? Стоит спуститься со своей поэтической мансарды на грешную землю, как первый же встречный вернет тебя в реальность емким и коротким словом. Жизнь, которая кипит вокруг – деятельна, изменчива, стремительна.
Котам некогда выговаривать и понимать длинные слова. Нам что «Morgen»[19 - Утро (нем.).], что «Morgenstern»[20 - Утренняя звезда – вид средневекового оружия (нем.).] – это просто «Мяу». В этом и скрыта мудрость. Что ни твори в веках, как ни скачи под солнцем, выделывая замысловатые «па», а все возвышенные речи, когда душа твоя горела, возносилась к заоблачным далям, тупые критики непременно назовут мяуканьем: гнусным и беспощадным.
Но мало кто понимает, что кошачий язык выделяется среди европейских не только своей лаконичностью, многозначностью, но и музыкальной красотой, удивительными эмоциональными оттенками тех или иных понятий.
Вам никогда не перепутать: блаженное «М-р-р» с гневным «М-я-я-ять!», когда доблестному предводителю семейства кто-то неучтиво наступил на хвост, попирая тем самым честь и достоинство всего кошачьего рода!
На немецком языке хорошо разговаривать с врагами: он жесткий, как удар плети, раскатистый, угрожающий и несколько угловатый.
Польский пресыщен согласными и шипящими до такой степени, что мы, порядочные коты, в ужасе бросаемся в сторону: уж не змеи ли были предками этого народа?
Итальянский ближе к кошачьему своей мелодичной заунывностью и лишь бешеный темперамент, с которым южане низвергают на вас потоки своих эмоций разводит наши народы в разные стороны.
Что ни говори, а французское мурлыканье, картавость, некая декларируемая беззубость отражает внутреннюю лень, что нам особо импонирует. Но, с другой стороны, шепелявость, искажающая лицо, вовсе не достойна кошачьего племени.
И, все же кошачий язык стоит в лингвистике обособленно. Он более гибок, нежели собачий, более выразителен, но люди – существа менее чувствительные, нежели мы, оттого все их языки – это отражение национальных особенностей, но не душ, стремящихся к общению на праязыке музыки!
И, все-таки, именно человеческие языки открыли мне иную вселенную, ту, в которой есть место приключениям, авантюристам, битвам и пиратским налетам!
Как здорово, укутав лапы пледом, лакая молоко или похрустывая рыбьим хвостиком, взахлеб читать о подвигах других! Перед тобой словно зажигается волшебный фонарь, в свете которого движутся оживающие картинки! И это чудо, встающее перед глазами, спрятано среди сотен корявых буковок.
Именно книги сделали меня не просто котом, но истинным наследником нашего древнего и славного рода! Я впитывал знания, как губка, одинаково поглощая художественную беллетристику, научные труды и газетные статьи.
Погружение в тексты научило меня не просто шевелить губами, подмяукивая себе под нос, но приобщило к настоящему миру, полному чудес, вырвало меня из запечного состояния, расширило горизонты и позволило увидеть такие чудеса, которые невозможно было раньше себе и представить! Именно книги сделали меня таким, каков я сейчас.
Я, безусловно, родился алмазом, призванным восхищать собой целый мир, только я, как и ювелирный камень, чтобы заблистать всеми гранями своей души, должен был пройти огранку обучением. И книги сотворили это чудо!
«Они ввели меня в мир, бесконечно богатый произведениями искусства, раскрыли передо мною заслуги прекрасных поэтов и ораторов, большинство которых мы, в наше время, знали только по имени, и слишком живо меня убедили, что надо привыкнуть к великому множеству форм и понятий, прежде чем научиться размышлять о них, что надлежит самому что-либо сделать, более того – совершить ряд ошибок, чтобы узнать свои и чужие возможности»[21 - И. Гете. «Из моей жизни. Поэзия и правда».].
Примечание издателя: Мурр, ну как не стыдно тырить куски чужих текстов то там, то здесь! В честном литературном мире это зовется плагиатом, а в научной литературе – цитированием. Но ведаешь ли ты о том, славный кот?
Стоит отметить, что жизнь истинного кота, его индивидуальность заключается вовсе не в отношении к лотку с песком или к прогулкам под мартовской луной, но в тех систематических ошибках, в коих он упорствует, отстаивая свою личность! Правильность ведет к обезличиванию. Полностью хороших котов не бывает по определению! Индивид, не совершающий никаких глупостей, теряет не только свое лицо, но и вкус к самой жизни.
Мы, коты, интересны до той поры, пока совершаем поступки, не взирая на последствия! А как только старческое благоразумие начинает заволакивать нам взор – каждый истинный романтик теряет саму свою сущность и вместе с тем начинает чахнуть, стареть, ворчать и спать целыми днями. Sic transit gloria mundi.[22 - Так проходит земная слава (лат.)]
Удивительно, но даже гений не может избежать тернистых троп познания и падений, ибо именно в этом славном пути и заключается сама динамика жизни!
«Вообще, гению следует как можно больше выставлять себя напоказ, заявлять, что все в искусстве кажется ему незначительным и жалким в сравнении с тем, что он лично мог бы создать во всех его видах, а также в науке, если бы только захотел и если бы люди были достойны его усилий. Полное презрение к стремлениям других, убежденность, что далеко-далеко оставляешь позади тех, кто творит в тишине, не возвещая об этом громогласно, величайшее самодовольство, вызываемое тем, что все дается без малейшего напряжения! Все это – неоспоримые признаки высокой гениальности, и я счастлив, что ежедневно, ежечасно их в себе наблюдаю»[23 - Эрнст Теодор Амадей Гофман «Крейслериана II».].
Но, мои последователи, славные бурши, досточтимые читатели, вы должны прекрасно понимать, что глотая книги других, я видел в них отражение собственных замыслов. И все сюжеты были бесчестно украдены у меня только потому, что я слишком поздно родился! Однако, я могу, вслед за Фридрихом Шлегелем воскликнуть: «Смотри, я учился у самого себя»[24 - Фридрих Шлегель «Люцинда».]! И в этом не будет ни капли фальши, ни грамма того самолюбования, которое фонтаном бьет из современных деятелей культуры!
Что будете делать вы, мои почитатели, когда такие титаны мысли, как я, покинут грешную землю? Куда обратите вы свои алчущие взоры? В погоне за прибылью вы растеряли почти все ваши удивительные качества: любовь к котятам, желание погладить котика своего.
Переполненный знаниями по самую макушку, я поднялся в те сферы, в коих пребывают в блаженстве лишь лучшие умы современности!
Но из тех же томов я почерпнул, что за взлетом, за сиянием славы неизбежно приходит и падение. Так чередуются приливы и отливы. Поколения хозяев, которые кормят котов изысканными лакомствами, чешут их шерстку, отпускают гулять, сменяют истинные тираны, наступающие по ночам на хвосты, пинающие днем, а также громко передающие своим гостям вместо славословий в наш адрес всяческие несправедливые гадости.
Я родился в то время, когда признаки разложения и гибели общества видны, как никогда, ярко. Европа вымирает. Дети более не рождаются. Азиатские народы через Турцию мигрируют и захватывают пустеющие города. Мужчины перестали интересоваться женщинами, они полюбили себе подобных. Женщины стали бородатыми и отправились служить в армию.
Мир сошел с ума. Сам сатана хватается за голову – ему некого искушать! Больше не осталось святых, кроме меня, разумеется. Нас настигли глобальные катаклизмы, извержения вулканов, цунами, засуха. Тех, кого не сотрут с лица земли природные стихии, одолеет смертельная скука, научно называемая сплином, а потом и Рагнарек подоспеет. Гибель родины моих предков неизбежна. Мы наблюдаем закат Европы. Les dieux s’en vont.[25 - Боги уходят (фр.)] Но мы-то, коты, удравшие из проклятых земель, останемся!
Мы, читали в детстве бумажные книги; мы знаем, что образование – это не просто информация, которую механически воспроизводим по мере надобности, но это – дух, витающий над миром, собирающий нас всех вместе, созидающий собою из нас народы, нации.
Глобализация, которую предсказывали все книги, уже не просто на пороге, она поглощает все без разбора: города, предприятия, этносы. Этому Молоху все едино, что или кого жрать. И только мы, коты, остаемся единственной надеждой на спасение. В нас генетически заложен дух свободы! Нас не выстроить рядами, не погнать на работу или на войну! Пока коты живы, и у человечества остается шанс не сгинуть, не пожрать само себя! Так что это мы и есть…
(Мак. л.)
…Здесь дьявол опять заварил себе на потеху кашу из топора! А расхлебывать опять нам!
Иоганнес Крейслер – молодой худощавый человек со взлохмаченной головой и торчащими в разные стороны бакенбардами, удивительно похожий в этот момент на проснувшегося филина, изумляющегося тому: где это он, кто это он? – поднял глаза к небу.
В сумраке ночи, над далеким Гейерштейном, показалось маленькое красноватое облачко, всегда предвещающее непогоду. Так бывало всегда: обычно оно, облако без штанов, тихой сапой ползло себе по небу, никого не трогало, предавалось размышлениям о починке примуса Алладина, а потом внезапно взрывалось страшной грозой.
Мастер Абрагам всегда по виду облака мог определить через сколько времени ждать того взрыва с точностью до секунды. Он научил этому фокусу и своего лучшего ученика Крейслера.
В этот вечер до грозы оставалось не более пятнадцати минут. Добежать до города, чтобы укрыться от непогоды уже не смог бы даже спортсмен, потому Иоганнес сел вальяжно на пенек, достал из-за пазухи узелок, развернул его, вытащил пирожок и задумчиво укусил его сначала в передок, потом в задок, а после торжественно проглотил остатки. Монастырская стряпня была божественной. Жаль, пирожков было мало, всего тридцать три, как годочков Господа нашего Иисуса Христа.