Ночные бдения кота Мурра

– Дикий, невоспитанный человек! – схватился за голову Лисков. – Когда же черное пламя ярости погаснет уже в твоей душе, уступив место, посеянному и взращенному Новалисом, голубому цветку? Когда же душа твоя вновь вернет тебя в ту Гармонию Сфер, из которой ты сам себя подло низринул?! Никто над тобой и не думал смеяться!… Мы просто откормим тебя да съедим, как завелось со времени становления Орка. Музыканты нам ни к чему, а вот мясцо с ровными слоями свежего сала – в самый раз. Да прибавить к этому пару бутылочек рейнского – и постижение абсолюта застигнет нас прямо за той славной трапезой!

– Не к лицу, вам, мастер, богохульство.

– Audaces fortuna juvat![31 - Смелым судьба помогает (лат.). Сентенция сия мудрая взята у Вергилия.] – притворно вздохнул Абрагам. – Не будешь дерзким, судьба загонит в угол, да все фантазии твои тебе же на главу и уронит! Приди и возьми желаемое! Ведь победителей не судят!

– К чему склоняешь, досточтимый? – в ужасе схватился за голову музыкант. – Ты что же, предлагаешь мне отбить невесту у самого принца?

– А что такого? – взвился Лисков, гоголем прошедши по комнате, уткнув кулаки в бока, и добавил. – Именно: отбить! Ежели ты мужик, борись до последнего вздоха! Не сдавайся!

– А если Юлия сама склонится сердцем не ко мне?

– До чего же изнежено нынешнее поколение! – разозлился Абрагам. – Ну, так сделай все, что юная Бенцон переменила это свое неправильное мнение! Мне ли тебя учить, как это делается?

– Она не такая, мастер! В ней дышат первые луговые цветы, взошедшие под майскими теплыми дождями, взлелеянные радугами, воспетые поэтами! Ах, если бы мне быть бабочкой, чтобы порхать вкруг прелестной Юлии! Или обернуться перчаткой, дабы лобызать ее ладони! Пожалуй, я в тот же миг умер бы от счастья!

– Да ты, Крейслер, прямо как кентавр Несс, что почувствовал неземную любовь к Деянире, жене могучего героя Геракла! Готов таскать ее на своей спине, дабы потом ввести в покои другого! Ну что за самопожертвование, что за благородство? Мне больше глупость это все напоминает и слабость, да, мой мальчик – слабость и нерешительность подростка!

– Так что же ты, учитель славный, стыдливо умолчал о том, что Несс все-таки похитил Деяниру и вез к себе на собственном горбу сквозь воды шумные реки, но был убит стрелой Геракла.

– А хоть и так, но он – старался, он бился за счастье. И рук не смел он опускать!

– Ну ладно, я подумаю. – сказал Крейслер. – Так ты пустишь меня к микроскопу? Очень уж интересно, что именно натолкнуло тебя на такие радикальные мысли?

– Смотри. – равнодушно пожал плечами мастер и отошел к окну.

Дождь кончился. Небо прояснилось. И звезды танцевали в это полнолуние, точно ночные мотыльки. Они взметались, носились друг за другом, попирая все законы физики. По крайней мере, так казалось уставшему мастеру в эту ночь, глядящему в окно.

Иоганнес скинул мокрый плащ и торопливо двинулся к микроскопу. Уж он-то, капельмейстер, хорошо знал, что Лисков дважды никого приглашать не станет!

Мгновение, и Крейслеру открылась чудесная картина, от которой захватывало дух!

Там, на столе, за увеличительными стеклами микроскопа, разыгрывался невероятнейший масштабный спектакль! Из маленьких кирпичиков была сложена настоящая крепость, над которой развивался флаг госпитальеров с той небольшой разницей, что в середине красного креста билось еще и нарисованное человеческое сердце.

А роль солдат и генералов взяли на себя дрессированные блохи, одетые в камзолы и высокие сапоги со шпорами, гордо носящие на своих маленьких головках парики, завитые в косицы и размахивающие самыми настоящими шпажонками!

Один отряд окопался в замке. Эти блохи вытащили на стены пушки и палили из них бутафорскими зарядами. Вместо пороха и снарядов в противников летели блестки и серебряные струящиеся нити, создавая карнавальное настроение.

Атакующие же разделились на два отряда. Те, что брали стены приступом, лезли по лестницам, орали непристойности и выражали решимость захватить логово врага.

Те, кто остался в резерве, сидели в телегах, запряженных другими блохами, изображавшими коней. Эти драгуны, как и положено, лихим воякам, откупоривали бочку за бочкой, и вино там лилось рекой.

Подобного представления капельмейстеру еще никогда не приходилось видеть.

– Но как тебе удалось заставить их повиноваться? – воскликнул в восхищении Крейслер. – Чтобы твари неразумные носили костюмы, выполняли приказы, да еще и бражничали на поле брани – да я бы не дерзнул даже помыслить о таком чуде!

– Поверь мне, милый Иоганнес, блохи мало чем отличаются от людей и заставить их повиноваться не сложнее, чем играть человеческими марионетками в театре жизни. Нужно только правильно давить на скрытые клапаны души каждого живого существа – и весь мир будет у твоих ног! Нужно только меру знать. Вот, к примеру, Мальхен Эшенау, конечно, искусная интриганка, но она манипулирует и князем Игнатием, играя на его отцовских чувствах; и принцем Гектором, дразня его пылающей страстью, да и вообще, всеми, точно вселенная – ее огород, да только мир не вертится вокруг одной, даже самой экзальтированной особы!

– Я не хотел бы ссориться с мамашей. Если Юлия отдаст мне свое сердце, то новоиспеченная графиня станет мне тещей. А с этими особами шутки плохи!

– Не дрейфь, Иоганнес! Ты еще свободен. А, кроме того, Мальхен играет вовсе не на нашем поле.

– Милый Абрагам, неужели у тебя есть план?

– Есть ли у меня план? Есть ли у меня план? Конечно, нет. Но зато у меня есть воля к победе! И я знаю, что «дорогу осилит идущий!»

За окном зарумянилась заря. Невидимое пока солнце разгоняло мрак. И утренняя свежесть приятно бодрила ветерком, врывающимся в открытую форточку.

Бессонная для многих ночь была на исходе. Иоганнес прокручивал в голове слова, которые хотел высказать…

(Бег. бас.)

…С первыми лучами солнца в город лихо вкатила карета, заряженная шестью белоснежными скакунами. Это было, как в волшебной сказке. Кони мчались, их гривы развевались! Из-под копыт летели брызги и грязь, но, озаренные первыми лучами солнца, эти прекрасные животные казались пегасами, только что спустившимися с небес и сложившими свои ангельские крылья. Позолота пузатой ренессансной кареты блестела, словно ее надраили перед выездом.

Стук колес, бряцание подков по мостовой переполошили весь город. Заспанные бюргеры высовывались из окон, уже сжимая в руках свои ночные горшки, собираясь вволю попотчевать их содержимым хулиганов, не дающих им спать по ночам. Но, увидев блеск прибывшей кареты, они так и застывали с открытыми ртами, потому что у их собственного князя Иринея не было ни таких шикарных карет, ни богато вышитых золотом ливрей на слугах, что стояли на запятках, ни лихих, сверкающих богатством и довольством кучеров. А про лошадей и разговора не шло!

Так, пожалуй, лишь сам император или даже Папа Римский и могли разъезжать по дорогам Германии! Но, в столь лихие времена, такое сиятельное лицо должны были сопровождать два-три десятка гренадер и столько же гусар, на случай бандитского нападения. Ибо только одна карета по баснословной стоимости своей отделки была больше, чем совокупный годовой доход всего княжества. Но в том-то все и дело, что солдат вовсе не было.

Карета лихо остановилась у единственной таверны, в пристройке у которой были и меблированные комнаты, конечно, если считать на все тринадцать комнат наличие шести кроватей, двенадцати венских стульев и пяти дубовых столов с семью платяными шкафами – верхом удобств.

Ванную можно было принять, погрузившись в бочку с теплой водой, что ждала редких гостей в особом помещении, близ кухни. К чести королевства, в этой комнатушке была не только дверь, но и щеколда, запирающая изнутри. Впрочем, в стене была дыра, проделанная Гансом – шаловливым сыном хозяев оной забегаловки, дабы лицезреть прелести служанок, вылезающих из той бочки и предаваться при этом сладким грезам о недоступной, в силу детского возраста, преступной любви.

Проход к клозету вел мимо конюшни и запах из оного заведения отбивал всякую охоту: как задерживаться в туалете, так и ходить к нему без особой нужды. Более того, сам хозяин справлял нужду, вовсе не посещая сего ароматного уголка, а под любой яблонькой, что в обильном количестве росли подле таверны.

Когда в это странникам угодное заведение ворвался слуга (именно тот, что стоял на запятках) и разбудил хозяина, случайно уснувшего в ту грозовую ночь прямо на столе за недопитой бражной кружкой, первое, что пришло хозяину в голову, что, мол, сам апостол Петр, гремя ключами, спустился к нему, к бедному Густаву, дабы возвестить, что пора бы и на покой, в райские кущи, где и пиво покрепче, и свинина пожирнее и бабы поискуст… Но тут мужчина окончательно проснулся и что он подумал о благородных девицах, удостоенных жизни вечной, так навсегда и осталось тайной великой.

– Ну что, Густав, муж блистательной Анжелики Голлон, уверен ли ты, что Ганс – твой сын?

Хозяин таверны побледнел, как козий сыр, потом позеленел, как благородная плесень, затем покраснел, как рак, прошедший первичную дезинфекцию в котле с кипятком и только потом спросил:

– А в чем, собственно, дело? Кто ты, вообще, такой, чтобы спрашивать про мою Анжелику?

– Нет, ну если пара золотых для тебя не деньги, то Анжелика может и не прислуживать нашему мессиру. Заметь: ничего нехорошего, от чего болезни приключаются да ублюдки на свет плодятся, мой хозяин ей не сделает, даже если она сама о том сильно попросит. А вот денежки – они останутся.

На лице мужчины отобразилась борьба алчности и ревности.

Весь город знал: если Густав упился, то его ветреная женушка непременно этим воспользуется, улизнув к очередному красавчику. Но как об этом пронюхали случайные путешественники – оставалось загадкой. В такую рань, когда кричат петухи, никто к утренней дойке не встает. В княжестве всего-то двенадцать коров – потерпят! А пограничники в это время, оба два, дрыхнут в избушке у своего полосатого шлагбаума, да так, что кругом на семь верст только пыль столбом заворачивается!

– Два талера за уборку в нумерах, талер за кормежку. И на прокорм лошадей неплохо бы накинуть. – сказал хозяин, справедливо полагая, что в таких богатых ливреях по ночным дорогам, да еще и под дождем никто без особой нужды не шастает.

– Итого: пять монет! – радостно воскликнул гость и кинул деньги на стол. – Так что, по рукам?

– Идет! – хозяин притянул к себе кружку, допил остатки вчерашнего пойла, взбодрился и закричал наверх:

– Анжелика, дьявол тебя подери! Спускайся немедленно! У нас благородные гости!

Слуга прибывшего в карете таинственного господина спрятал ехидную усмешку, прикрыв рот белой перчаткой. Он явно знал о благоверной хозяина намного больше самого рогатого мужа.

На втором этаже забрякали шпоры, ударился об стену палаш, цепляемый на пояс второпях, с треском распахнулось окно, кто-то мешком вывалился наружу. Судя по тому, как испуганно захрипел и заржал на улице конь, явно оставленный снаружи на всю ночь, было ясно, что бравый вояка доблестно плюхнулся в седло и со стоном: «Ой-йо-йооо!», – поскакал навстречу заре и подвигам.