Ночные бдения кота Мурра

– Да не вой, Анжела, не сокрушайся! – хохотнул мессир. – Твое время еще не пришло. Ты мне здесь нужна. Уяснила? А теперь – вон с моих глаз! Я устал и есть хочу.

– Мессир трапезничать изволит! – завопил из номера Бегемот. – Подать сюда осетрину, севрюгу, икру красную, черную, балычок, грудку куриную под ананасами, свинину жареную по-казацки! А еще прислать цыган с медведями и шампанского!

Дверь за гостями захлопнулась.

Анжела так осталась хлопать глазами. Кому именно отдавал распоряжения кот, и откуда столько еды могло оказаться в маленькой комнате с единственным входом в нее – оставалось тайной за семью печатями.

(Мурр пр.)

…тяготит меня невысказанное. Мне все время кажется, что я что-то позабыл, очень важное, без чего мои эпистолы, пройдя сквозь века, попав в честные лапы моих наследников, будут искажены переписчиками, да и самими моими внуками до полной их неузнаваемости.

Как уберечь мои книги от посягательств черни и санкюлотов, которые шли за Наполеоном, да так и осели по всей Германии, точно непобедимая тля на кустах цветущей майской сирени?

Они, пришлые люди, не всегда говорящие по-немецки уже вытесняют нас из отчизны. И mein Faterland[33 - Земля отцов (отчизна) (нем.)] звучит для них дико и пугающе, потому что сами они отцов не имели и плодились как саранча. Даже филистеры, даже оборотни в полицейских мундирах не страшат меня так, как социологи, литературные критики и французские писатели, имя которым – легион.

Они придут и непременно расскажут про «пригоршню солнца в холодной воде», про «любовь, пробивающуюся сквозь булыжные мостовые», про «граждан вселенной, которые являются братьями и сестрами и были рождены цветами для счастья», а не для честного бюргерского труда. Не верьте им!

Они являются, чтобы обмануть, чтобы предать нас, последних истинных романтиков, в руки монополистов и миллиардеров, которые прямо сейчас вступают в сговор с иллюминатами девяносто второго градуса посвящения!

Что сейчас для мира значит благородный рыцарь Ордена Дракона – великий Влад Цепеш, сажавший турок на кол не забавы ради, а дабы оградить свою родину от вторжения врагов, убивающих всех без разбора? Его имя оболгали продажные писаки, смешали с грязью, объявили монстром и вампиром.

Где величие последнего Рюриковича, великого князя Московского, вседержителя Российского Иоанна Васильевича? Все те же английские прохвосты очернили его в глазах общественности, обвинили в репрессиях, бессердечии. Но, бог мой, да европейские правители ничем не лучше оболганных ими господарей Великороссии.

Скажу больше: по искусству навета англы и бритты – так еще и превосходят всех в мире! Их колонии – позорное пятно всей мировой истории – преподносится сегодня как торжество просвещения и демократии.

Оно и понятно: время индусам в рабстве гнить в рудниках; время привязанных к пушкам сипаев быть разорванными снарядами; и – время королеве английской носить свой золотой венец с обагренными кровью топазами, алмазами и прочими ювелирно значимыми камнями! Всему на земле – свое время и свой ход вещей!

Кто мудер, тот заткни свой рот обеими руками, ибо особо разговорчивым с давних пор, по традиции, в глотку заливают кипящее серебро или свинец – стало быть, оным приемом оказывают высшую честь всем этим правдолюбцам.

Не потому ли общество отпетых филистеров всегда повторяет только то, что им всучили как некую абсолютную истину? Думать они не умеют. Да и боятся, как бы чего не вышло. А, с другой стороны, только глупцы и могут возжелать себе кипящего металла в гортань.

Но есть и другие пути заставить молчать как котят, так и котов с большой буквы «Ку». Отберите у философа мягкую подстилку, полную миску и печку – символ защищенности от происков дьявола – и вы увидите, что каждый ученый кот сразу же окажется покладистым.

Так было всегда, и, страшусь, что мои идеи истинного бурша, настоящего поэта, а не придворного борзописца, выдающего тоннами хвалебные вирши в честь тех, кто их кормит; непременно извратят, вывернут наизнанку, докажут всю их ретроградность, косность, отсталость.

Меня уже не раз пытались принизить всяческие французские литераторы. И то, что у этих бездарей ничего не получилось – заслуга лишь моего личного обаяния. И пока я жив – мне будут петь осанну народы. Но как только смерть откроет свои черные объятия, так тут же тучею со всех сторон налетят фальсификаторы, ученые всех мастей: акикакидемики, прохвостсеры, кандидаты врак… и прочие, прочие, коим нет числа, но которым нужен хлеб насущный. И пойдет «пир во время чумы»!

Не удивлюсь, если мое имя, поминаемое всуе, зазвучит в тысячах докладов и эссе! Уверен, что начнут трепать мое фундаментальное творение, разошедшееся списками по всему миру, которое уже сейчас имеет миллионы просмотров, ибо его свежее, нетривиальное название «Молчание котят» – привлекает открыть оный труд; а блестящий, куртуазно-галантный романтический слог не позволяет книжицу закрыть, увлекая и истинных буршей, и позорных филистеров в перипетии моего славного детективного сюжета, в коем напряжение держится с первой до последней страницы. И неизменный катарсис, порождаемый прочтением моего самого знаменитого романа, вознесет в эмпиреи любого, прикоснувшегося к моим писаниям!

Но что бывает после гибели великого, гениального ума? Правильно! Является в мир Вездесущая и Вечная Троица: Сплетня, Клевета и Поклеп. И сразу все говорят не о том, что истинный Командор и Инженер Кошачьих душ успел создать для пользы и поучения юношества, а о том, сколько прелестных кошечек успело переночевать в келье художника, сколько незаконнорожденных отпрысков явилось на свет от гения, у кого и что именно величайший ум украл для своего скудного пропитания. И из всего этого мутного потока, чаще всего не имеющего никакого отношения к усопшему, за считанные дни лепится прямо-таки золотая, сверкающая новизной, рамка для литературного портрета поэта!

Дальше – ком этой лжи, сдобренной и настоящими анекдотичными случаями из жития покойника, спустят с горы слухов, и – вуаля! Скоро все будут знать всю подноготную ушедшего в мир иной.

А затем осторожно, точно препарируя устрицу за столом, эти гурманы, непременно называющиеся свободными литераторами и обязательно членами Союза Писак, (эдакие, прости святой Витт, писчики-членолитераторы!) начнут свою операцию по изъятию трудов погибшего из мирового культурного слоя.

Затем, постепенно, шаг за шагом, все эти культурные деятели, объединившись, непременно докажут несомненную для них аксиому: коты писать и читать не могут в силу отсутствия у оных мозга как такового. И ведь народные массы быстро поверят в эту чудовищную ложь! Вот что печально!

Оттого, видать, каждый раз, когда сажусь за свои труды, меня мучает, терзает, сжимает, скручивает душу черная меланхолия! И вместо легкого журчания стихов, вместо шелеста стрекозиных крыльев, вместо запаха рыбки я ощущаю, как весь мир «идет на меня войной»!

Да, всеми фибрами души чувствую я натиск злых сил, объединившихся с критиканами, продавшихся за сахарную косточку, за блюдце молока, за мягкую подстилку!

Как уберечь тебя, мой поклонник, истинный ценитель подлинного искусства от желания быть на стороне большинства? Как убедить в том, что навет и сплетни – это лишь изысканное, но все же оружие против чистоты и гения?

Раздавить, уничтожить, оболгать, унизить – арсенал моих врагов неистощим и бесконечен! А у меня есть – лишь полет мысли, лишь произведения, не умирающие в веках, лишь стихотворные строчки, которые истинные студенты учат наизусть, дабы идти с этими моими словами по жизни.

Быть со мной, с лучшим умом всех народов, в наш просвещенный век, крайне трудно. Ведь что есть образование? Кого можно считать интеллигентом в современном мире? На какого юношу возлагают нынче свои надежды убеленные сметаной и мукой старцы?

Раньше, я помню те славные времена, юные коты точно знали, что электричество, вне зависимости из молнии оно или создано людьми при помощи трения, всегда больно дерется и пускает голубые искры. Прикосновение к оному грозит неофитам смертью.

В новый, бурный век, который социологи, в силу недоразвитости лобовых долей своего мозга, назвали эпохой цифровых технологий, юные искатели истины уже не уверены в смертоносности тока. Они (и социологи, и молодежь) этого просто не знают. Да, честно говоря, их этому и не учили.

Реформа образования привела нас к краху. Социологи, захватившие министерские портфели: культуры, образования и нано-технологий – оказались не просто женщинами, а худшей их частью – блондинками! Они, как куклы, повторяли то, что вкладывали в их уста жадные барыги, взращивающие из котят не индивидуумов, но тупое поколение исполнителей, работяг, не способных ни принимать решения, ни задуматься о происходящем.

Обучение свелось к массовому штампованию котогопников. Чем в совершенстве владеет наша молодежь, так это развитой интуицией, позволяющей ей угадывать правильные ответы из трех предложенных вариантов. Проблема только в том, что если вопросы возникнут, а жизнь не предложит никаких решений, из коих необходимо выбрать, то здесь взращенное поколение окажется не просто у разбитого корыта, но еще и «зависнет», позволив увести себя в любую сторону.

В старые времена юношество учили: «Гулять, так гулять; сожрать, так сожрать; летать, так летать; но утки ночные летят высоко, ты помаши хвостом!»[34 - Гимн эльфов-переростков, написанный их рано поумневшим королем: хирургом и цветоводом, прекрасным бардом и барменом Розенбауманом.]

Что же сейчас? Котик, если ему не предоставят выбора, кинется ловить утку в небе. И, конечно, останется с носом. В минувшие времена подобная глупость не пришла бы в голову, потому что элементарным вещам молодежь учили с младых когтей!

Идущие нам на смену коты вовсе не глупы, какими их пытаются выставить! Просто у них украли знания, впендюрив миф о Гугле, как о новом боге, знающем все. Но стоит лишь обрушить новомодный интернет, обесточить город – и вы увидите толпы ошалевших котов, совершенно не знающих что же им делать со своей неожиданно свалившейся на них свободой.

Вместо духовных ценностей нам упорно подсовывают смердящие понятия какой-то непонятной демократии, при которой нет ни отца, ни матери, а только родители номер один и два, что унизительно само по себе.

По лозунгам современных просвещенцев выходит, что у нас нет ни родины, ни флага, ни чердака, на котором каждый из нас родился. Все это ловко подменили, даже не на свежую рыбку, а на злосчастные консервы, на которые теперь медленно, но упорно подсаживают все остальное население.

Ешь «Вискас», пей фильтрованную воду, проходи еженедельное прочесывание шерсти – и ты автоматически становишься гражданином мира!

А если кот (не дай бог!) поймал птичку, то его тут же окрестят преступником, нарушающим права крылатых меньшинств. Здоровое питание вскоре окончательно будет объявлено варварством. Всякое изображение вкушающего мясо котика станет вне закона. Каждая мышь будет объявлена персоной нон-гранта. Каждая зловонная муха будет социально защищенной особой.

Мы не просто идем к этому. Мы даже не на пороге. Увы, мы не только вступили в этот безумный мир, но уже и по уши в этом говн…, то есть в демократизме. И наплевать на этот гротескный плюрализм мнений, как они это безобразие называют, с высокой колокольни уже никому не удастся!

Да, нас, истинных художников, зажали в тиски! Нет смысла писать то, что никто никогда не прочтет.

Боюсь, что скоро уже не котики окажутся необразованными невеждами, а сами люди. Тот час, когда мы поменяемся местами с человечеством, уже близок и ощущение…

(Мак. л.)

…несравненной Юлии. Божественной, чарующей… Игривому котенку, повзрослевшему так рано, что это казалось истинным чудом. Все мысли капельмейстера были там, с этой девочкой, внезапно обернувшейся коварной кокоткой, терзающей сердце музыканта на расстоянии.

Собственно, для Крейслера само пространство потеряло смысл. В его голове версты и леса смешались в фантасмагорическое видение некоей мистической дороги, ставшей символом пути между кругами ада. И все слышалась музыканту опера, в которой русский бородатый неотесанный мужик Сусанин заводил французов все глубже в лес на погибель.

Иоганнес подозревал, что все это неспроста. Что сама судьба кричит ему в уши: «Остановись, несчастный! Тебя соблазняют ложными мечтами! Тебе кажется, что ты идешь на зов любви, но это – народная песня Сусанина, прелестная серенада русалки, и эти чарующие звуки, обещающие блаженство – ложь, что увлекает тебя к гибели, безвозвратно!»

Едва дождался капельмейстер восхода солнца, как был готов бежать в дом любимой, дабы припасть к ее ногам, звать за собой, прочь из отчего дома. А если это невозможно, то Юлии необходимо незамедлительно покончить жить самоубийством одновременно вместе с ним, с Крейслером, дабы презренный мир не смог бы их никогда разлучить!

Сотни прожектов теснились в голове влюбленного. Один был безумнее другого. Но все вместе они звучали подобно органу. И Крейслер то вскакивал, словно ему приспичило срочно посетить с дружественным визитом уборную комнату для мальчиков; то садился, небрежно махая рукой, мол, торопиться в сортир уже слишком поздно, – все самое плохое, фатально-непоправимое, дескать, уже случилось.

Абрагам Лисков только качал головой, да периодически хватал безумствующего ученика за рукав, постукивая указательным пальцем по своему лбу, давая понять, что неразумно врываться в чужой дом ни свет, ни заря, что такой визит навсегда может закрыть двери в жилище возлюбленной его.