Милый друг

Она ответила спокойно:

– А между тем это так.

Он снова начал ходить по комнате, потом опять остановился.

– Так объясни мне, почему он оставил все свое состояние именно тебе…

Она ответила безучастно и небрежно:

– Это очень просто. Как ты недавно сказал, у него не было друзей, кроме нас или, вернее, кроме меня; он ведь знал меня еще ребенком. Мать моя была компаньонкой у его родственников. Он постоянно бывал у нас; у него не было прямых наследников, и он подумал обо мне. Возможно, что он любил меня немного. Но какая женщина не была так любима? Быть может, эта тайная, скрытая любовь подсказала ему мое имя, когда он взялся за перо, чтобы высказать свою последнюю волю. Почему бы нет? Он каждый понедельник приносил мне цветы. Тебя это нисколько не удивляло. А ведь тебе он не приносил цветов, не правда ли? Теперь он отдает мне свое состояние по той же причине и еще потому, что ему некому его оставить. Напротив, было бы очень странно, если бы он оставил его тебе. С какой стати? Что ты ему?

Она говорила так естественно и непринужденно, что Жорж начал колебаться.

Он сказал:

– Все равно мы не можем принять этого наследства при данных условиях. Это произведет неприятное впечатление. У всех зародятся подозрения, начнутся сплетни, надо мной будут смеяться. Сослуживцы и без того уже очень склонны завидовать мне и нападать на меня. Я должен больше, чем кто-либо другой, заботиться о своей чести и дорожить своей репутацией. Я не могу допустить и позволить, чтобы моя жена приняла такого рода дар от человека, которого в обществе и так уже считали ее любовником. Форестье, быть может, согласился бы на это, но я – нет, ни за что.

Она кротко ответила:

– Хорошо, мой друг, откажемся: одним миллионом будет у нас меньше. Вот и все.

Он снова начал ходить по комнате, размышляя вслух, не обращаясь прямо к жене, но предназначая свои слова именно для нее:

– Да! Одним миллионом… Что же делать!.. Он не понимал, составляя свое завещание, какую бестактность, какое преступление против приличий он совершает. Он не видел, в какое ложное, в какое смешное положение он меня ставит. В жизни все зависит от оттенков. Стоило ему завещать половину мне – и все было бы улажено.

Он сел, положил ногу на ногу и стал крутить усы, как он обычно делал в минуты досады, беспокойства и затруднений.

Мадлена взяла вышивание, которым она изредка занималась, и, выбирая мотки, сказала:

– Мне остается только молчать. Решать должен ты.

Он долго не отвечал, потом сказал нерешительно:

– Общество никогда не поймет, почему Водрек сделал тебя своей единственной наследницей, не поймет также и того, как я мог это допустить. Принять, таким образом, это наследство – значит признать преступную связь с твоей стороны и позорную снисходительность с моей… Понимаешь, как будет истолкован факт принятия нами наследства? Следовало бы найти какую-нибудь уловку, какую-нибудь искусную выдумку, чтобы выйти из положения. Следовало бы, например, распространить слух о том, что он разделил свое состояние между нами, оставив половину мне, а половину тебе.

Она заметила:

– Я не представляю себе, как можно это сделать, раз существует формальное завещание.

Он ответил:

– О, это очень просто! Ты могла бы передать мне половину наследства путем дарственной записи. У нас нет детей, следовательно, это вполне возможно. Таким образом, мы положили бы конец всем сплетням.

Она возразила несколько нетерпеливо:

– Я не понимаю, как бы мы этим могли положить конец сплетням, раз существует документ, подписанный Водреком.

Он рассердился:

– Что же заставляет нас показывать завещание или вывешивать его на стену? Это просто глупо с твоей стороны. Мы скажем, что граф де Водрек оставил нам обоим свое состояние в равных долях… Вот и все… Ты не можешь ведь принять это наследство без моего разрешения. Я даю его тебе только при условии, если ты согласишься на раздел, который избавит меня от всеобщих насмешек.

Она снова посмотрела на него пронизывающим взглядом.

– Как хочешь. Я согласна.

Тогда он встал и снова начал ходить по комнате. Казалось, что он опять начал колебаться; теперь он избегал проницательного взгляда жены.

Он сказал:

– Нет… положительно нет… пожалуй, лучше совсем отказаться… это будет достойнее… приличнее… чище… Однако и так тоже не будет места никаким предположениям, абсолютно никаким. Самые щепетильные люди смогут лишь с уважением снять перед нами шляпу.

Он остановился перед Мадленой.

– Так вот, дорогая моя, если хочешь, я пойду один к Ламанеру, посоветуюсь с ним и объясню ему, в чем дело. Я поделюсь с ним своими сомнениями и скажу, что мы решились на этот раздел из приличия, чтобы избежать всяких толков. Совершенно очевидно, что с того момента, как я принимаю половину этого наследства, никто больше не вправе улыбаться по этому поводу. Это значит объявить во всеуслышание: «Моя жена принимает это наследство потому, что его принимаю и я, ее муж, законный судья того, что она может делать, не компрометируя себя». Иначе это вызвало бы скандал.

Мадлена прошептала только:

– Делай как хочешь.

Он продолжал пространно развивать свою мысль:

– Да, этот раздел делает все ясным как день. Мы получаем наследство от друга, который не хотел делать различия между нами, не хотел сказать этим завещанием: я отдаю предпочтение тому или другому из них после моей смерти, как я это делал при жизни. Конечно, он любил больше жену, но, оставляя свое состояние и тому и другому, он хотел подчеркнуть, что предпочтение это было чисто платоническим. И будь уверена, если бы он подумал об этом, он так бы и сделал. Это не пришло ему в голову, он не предвидел последствий. Как ты только это совершенно верно сказала, он каждую неделю приносил тебе цветы, именно тебе, он захотел оставить тебе свой последний знак памяти, не отдавая себе отчета…

Она перебила его с оттенком раздражения в голосе:

– Это решено. Я поняла, и все эти объяснения излишни. Иди сейчас же к нотариусу.

Покраснев, он пробормотал:

– Ты права. Я иду.

Он взял шляпу, потом, уходя, прибавил:

– Я постараюсь покончить с племянником на пятидесяти тысячах франков. Хорошо?

Она ответила высокомерно:

– Нет. Дай ему сто тысяч франков, как он просит. Возьми их из моей доли, если хочешь.

Пристыженный, он прошептал:

– Нет, мы разделим пополам. Если мы дадим по пятидесяти тысяч каждый, у нас еще останется ровно миллион. – Потом прибавил: – До скорого свидания, моя маленькая Мад.

И он отправился к нотариусу, которому сообщил комбинацию, придуманную, по его словам, женой.

На другой день они составили дарственную запись на пятьсот тысяч франков, которые Мадлена Дю Руа передавала своему мужу.

Когда они вышли из конторы, была прекрасная погода, и Жорж предложил жене пройтись по бульвару. Он был любезен, заботлив, внимателен, нежен. Он смеялся и был в превосходном настроении; она же шла задумчивая и немного суровая.