Она повторила:
– Люби свою старуху, люби ее… Закажи себе кольцо из ее волос, из ее седых волос… У тебя их достаточно для этого…
Она быстро, порывисто оделась, надела шляпу и накинула вуаль, а когда он хотел ее схватить, она со всего размаху дала ему пощечину. Пока он стоял ошеломленный, она открыла дверь и исчезла.
Как только он остался один, его охватила бешеная злоба против этой старой карги Вальтер! Теперь уж он с ней расправится! И как следует!
Он обмыл водой свою покрасневшую щеку. Потом тоже вышел, обдумывая, как бы ему отомстить. На этот раз он не простит. Ну нет!
Он вышел на бульвар и, прогуливаясь, остановился перед ювелирным магазином, чтобы посмотреть на хронометр, который ему давно хотелось купить и который стоил тысячу восемьсот франков.
Вдруг сердце его затрепетало от радости при мысли: «Если я выиграю семьдесят тысяч, я могу его купить». И он стал мечтать о том, что он сделает, имея эти семьдесят тысяч.
Прежде всего он сделается депутатом. Затем купит хронометр, потом будет играть на бирже, потом… потом еще…
Ему не хотелось идти в редакцию; он предпочитал сначала поговорить с Мадленой, а потом уже увидеться с Вальтером и взяться за статью; и он пошел по направлению к дому.
Дойдя до улицы Друо, он вдруг остановился; он забыл справиться о здоровье графа де Водрека, который жил на Шоссе д’Антен. Он медленно пошел назад, погруженный в сладостные грезы о тысяче приятных вещей, о близком богатстве, а также об этом негодяе Лароше и о старой карге Вальтер.
Гнев Клотильды его, впрочем, мало беспокоил: он знал, что она быстро прощала.
Он спросил у привратника дома, в котором жил граф де Водрек:
– А как здоровье господина де Водрека? Я слышал, что последние дни он чувствует себя плохо.
Человек ответил:
– Граф очень болен, сударь. Полагают, что он не переживет эту ночь. Подагра повлияла на сердце.
Дю Руа был так поражен, что совсем растерялся. Водрек умирает! В голове его пронесся целый рой смутных и тревожных мыслей, в которых он не смел сам себе признаться.
Он пробормотал:
– Благодарю, я еще зайду… – не отдавая себе отчета в том, что он говорит.
Потом он вскочил в фиакр и приказал везти себя домой. Жена его была дома. Он вбежал, запыхавшись, в ее комнату и сейчас же сообщил ей:
– Ты еще не знаешь? Водрек умирает!
Она сидела и читала какое-то письмо. Подняв на него глаза, она три раза подряд спросила:
– Как? Что ты сказал?.. Что ты сказал?.. Что ты сказал?..
– Я говорю тебе, что Водрек умирает от припадка подагры, повлиявшей на сердце. – Потом прибавил: – Что ты думаешь делать?
Она поднялась бледная, лицо ее нервно подергивалось. Потом вдруг зарыдала, закрыв лицо руками. И стояла так, сотрясаемая рыданиями, подавленная горем.
Внезапно она овладела собой, отерла глаза:
– Я поеду… я поеду к нему… Не беспокойся обо мне… Я не знаю, когда вернусь… Не жди меня…
Он ответил:
– Хорошо, поезжай.
Они пожали друг другу руки, и она вышла так стремительно, что забыла захватить перчатки.
Жорж пообедал один и принялся писать статью. Он написал ее, в точности следуя указаниям министра, давая понять читателям, что экспедиция в Марокко не состоится. Затем он отнес статью в редакцию, поболтал несколько минут с патроном и направился домой, покуривая, в радостном настроении.
Жена его еще не возвращалась. Он лег и заснул.
Мадлена вернулась около полуночи. Жорж, разбуженный ее приходом, сел на постели.
Он спросил:
– Ну что?
Он никогда не видел ее такой бледной и взволнованной. Она прошептала:
– Он умер.
– А! И… ничего тебе не сказал?
– Ничего. Он был уже без сознания, когда я пришла.
Жорж задумался. На губах его вертелись вопросы, которых он не осмеливался задать.
– Ложись, – сказал он.
Она быстро разделась и легла рядом с ним.
Он спросил:
– Был ли кто-нибудь из родственников при его кончине?
– Только один племянник.
– А! Он часто видался с этим племянником?
– Никогда. Они не встречались в течение десяти лет.
– Были ли у него другие родственники?
– Нет… не думаю.
– Значит… этот племянник получит наследство?
– Не знаю.