Милый друг

– Нужно было бы, однако, этим воспользоваться.

– Ты можешь еще купить себе облигаций, – сказала она. – Они стоят пока еще только семьдесят два франка.

Он ответил:

– Да, но у меня нет свободных денег.

Она подняла на него умоляющие глаза:

– Я об этом уже подумала, мой котик, и, если бы ты был милый, если бы ты меня немного любил, ты позволил бы мне одолжить тебе денег.

Он ответил резко, почти грубо:

– Ну нет, об этом не может быть и речи.

Она прошептала с мольбой:

– Слушай, можно устроить это так, что тебе не придется занимать деньги. Я хотела купить себе этих акций на десять тысяч франков, чтобы иметь свои личные деньги. Ну так вот, я куплю их на двадцать тысяч! Тебе будет принадлежать половина. Ты отлично понимаешь, что я не стану платить за них Вальтеру. Так что сейчас деньги не понадобятся. Если дело удастся, ты выиграешь семьдесят тысяч франков. Если же нет, ты будешь мне должен десять тысяч франков, которые заплатишь, когда захочешь.

Он повторил еще раз:

– Нет, мне не нравится подобная комбинация.

Тогда она стала его уговаривать, доказывать ему, что он, в сущности, занимает десять тысяч, веря ей на слово, и, таким образом, рискует; что лично она не дает ему ничего, так как платить за облигации будет банк Вальтера.

Кроме того, она указала ему на то, что ведь именно он вел в «Ви Франсез» всю политическую кампанию, которая сделала возможным осуществление этого предприятия, и что с его стороны будет очень глупо не извлечь из него выгоды.

Он все еще колебался. Она прибавила:

– Ну подумай, ведь фактически это Вальтер одолжит тебе эти десять тысяч, а ты оказал ему услуги, которые стоят гораздо больше.

– Ну хорошо! Пусть будет так, – сказал он, – я буду твоим половинщиком. Если мы проиграем, я тебе уплачу десять тысяч франков.

Она была так рада, что вскочила, схватила обеими руками его голову и начала ее жадно целовать.

Сначала он не сопротивлялся, но, так как она, став смелее, начала душить его своими поцелуями, он подумал о том, что сейчас придет другая и что если он уступит, то потеряет время и растратит в объятиях старухи ту страсть, которую лучше сохранить для молодой.

Он тихонько оттолкнул ее и сказал:

– Послушай, будь благоразумна.

Она посмотрела на него с отчаянием:

– О Жорж! Мне уже больше нельзя даже целовать тебя.

Он ответил:

– Не сегодня. У меня болит голова, и от этого мне становится хуже.

Тогда она послушно села снова у его ног и спросила:

– Не придешь ли ты завтра к нам обедать? Какое удовольствие ты бы мне этим доставил!

Он колебался, но не решился отказать:

– Да, конечно.

– Благодарю тебя, милый.

Она медленно, равномерным, ласкающим движением терлась щекой о грудь молодого человека, и ее длинный черный волос запутался в жилете. Она заметила это, и вдруг ей пришла в голову сумасбродная фантазия, одна из тех суеверных фантазий, которые часто заменяют женщинам разум. Она принялась тихонько обматывать этот волос вокруг пуговицы. Потом обмотала другой вокруг следующей, за ним третий, и так вокруг каждой пуговицы она обмотала по волосу.

Он встанет и вырвет их одним движением. Он причинит ей боль – какое счастье! И он, сам того не зная, унесет с собою частицу ее существа, маленькую прядь волос, которой он никогда у нее не просил. Это будет нить, которой она привяжет его к себе, таинственная, невидимая нить! Талисман, который она оставит на нем. И помимо своей воли он будет думать о ней, он увидит ее во сне, и завтра он будет любить ее немного больше.

Вдруг он сказал:

– Мне придется тебя оставить, потому что меня ждут в палате к концу заседания. Сегодня я не могу не быть там.

Она вздохнула:

– Ах! Так скоро!

Потом покорно добавила:

– Иди, мой милый, но завтра ты придешь обедать.

И, быстрым движением отстранившись от него, она почувствовала в голове мгновенную острую боль, словно ей вонзили в кожу несколько иголок. Сердце ее забилось: она была счастлива, что перенесла эту боль ради него.

– Прощай, – сказала она.

Он обнял ее со снисходительной улыбкой и холодно поцеловал в глаза.

Но она, обезумев уже от одного прикосновения, еще раз прошептала:

– Так скоро?

И ее умоляющий взгляд указал на спальню, дверь в которую была открыта.

Он отстранил ее и сказал торопливо:

– Мне надо бежать, а то я опоздаю.

Тогда она протянула ему губы, которых он едва коснулся; подав ей зонтик, который она чуть не забыла, он снова сказал:

– Идем, идем скорее, уже больше трех часов.

Она вышла, повторяя:

– Завтра, в семь часов.