Милый друг

– Это здесь, внизу. – И втолкнул ее в свою квартиру.

Заперев дверь, он набросился на нее, как хищник на добычу. Она отбивалась, боролась, лепетала:

– О боже мой!.. Боже мой!..

Он целовал ее шею, глаза, губы с такой страстью, что она не могла уклониться от его бешеных ласк; и, отталкивая его, избегая его поцелуев, она против воли возвращала ему их.

Вдруг она перестала сопротивляться и, побежденная, покорная, позволила ему раздеть себя. Он искусно и проворно снял с нее одну за другой все принадлежности туалета с ловкостью опытной горничной.

Она вырвала из его рук корсет, чтобы спрятать в нем лицо, и стояла, вся белая, посреди сброшенной к ногам одежды. Он оставил на ней только ботинки и перенес ее на руках в постель. Тогда она прошептала на ухо упавшим голосом:

– Клянусь вам… клянусь вам… что у меня никогда не было любовников… – точно молоденькая девушка, которая говорит: «Клянусь вам, что я невинна».

А он подумал: «Вот уж это мне, право, совершенно безразлично».

V

Наступила осень. Дю Руа оставались в Париже все лето и во время непродолжительного роспуска палаты вели в «Ви Франсез» энергичную кампанию в пользу нового кабинета.

В первых числах октября обе палаты уже собирались возобновить свои заседания, так как положение дел в Марокко принимало угрожающий оборот.

В сущности, в возможность экспедиции в Танжер не верил никто, несмотря на то что в день закрытия парламента правый депутат, граф де Ламбер-Саразен, в остроумной речи, вызвавшей аплодисменты даже центра, предложил по этому вопросу пари, подобно тому как это сделал когда-то знаменитый вице-король Индии: он ставил свои усы против бакенбард председателя совета министров, утверждая, что новый кабинет неминуемо должен будет последовать примеру прежнего и послать в Танжер войска, как раньше была послана армия в Тунис, – из любви к симметрии, потому же, почему ставят на камин две вазы, а не одну.

Он прибавил: «И в самом деле, Африка служит для Франции камином, милостивые государи, – камином, в котором сгорают наши лучшие дрова, – камином с сильной тягой, который разжигается банковыми билетами.

Вы позволили себе художественный каприз и украсили левый угол этого камина дорого стоящей тунисской безделушкой, вот увидите, что господин Марро захочет уподобиться своему предшественнику и украсить правый угол безделушкой марокканской».

Эта речь, произведя сенсацию, послужила Дю Руа темой для десятка статей об алжирской колонии, для той самой серии статей, которая прервалась после его первого выступления в газете, и он энергично поддерживал в них идею военной экспедиции, хотя и был убежден, что она не осуществится. Он задел патриотическую струнку и бомбардировал Испанию целым арсеналом презрительных выражений, обычно употребляемых против любого народа, интересы которого идут вразрез с нашими.

«Ви Франсез» сделалась влиятельным органом благодаря своим всем известным связям с правительством. Она сообщала политические новости раньше всех остальных, самых серьезных газет, между строк намекала на намерения дружественных ей министров, и все парижские и провинциальные газеты черпали из нее сведения. Ее цитировали, ее боялись, ее начинали уважать. Теперь это был уже не подозрительный орган шайки политических аферистов, а признанный орган кабинета. Ларош-Матье был душою газеты, Дю Руа – его рупором. Старик Вальтер, бессловесный депутат и изворотливый издатель, владел искусством стушевываться, а сам, как говорили, делал втихомолку грандиозные дела с марокканскими рудниками.

Салон Мадлены сделался влиятельным центром, где собиралось каждую неделю несколько членов кабинета. Даже президент совета два раза обедал у нее, а жены государственных людей, не решавшиеся прежде переступать ее порог, хвастались теперь ее дружбой и посещали ее чаще, чем она их.

Министр иностранных дел распоряжался у нее в доме как хозяин. Он приходил в любое время, приносил телеграммы, сведения, справки, которые диктовал то мужу, то жене, точно они были его секретарями.

Когда Дю Руа после ухода министра оставался наедине с Мадленой, он возмущался поведением этого посредственного выскочки. В голосе его слышалась угроза, а в словах язвительные насмешки.

Но она презрительно пожимала плечами, повторяя:

– Добейся того же, чего добился он. Сделайся министром – и тогда важничай. А пока что лучше помолчи.

Он закручивал усы, посматривая на нее сбоку.

– Еще неизвестно, на что я способен, – говорил он, – быть может, в один прекрасный день это обнаружится.

Она отвечала философски:

– Поживем – увидим.

В день возобновления заседаний палаты депутатов молодая женщина еще с утра, в постели, дала мужу тысячу наставлений. Он одевался, собираясь пойти завтракать к Ларош-Матье, чтобы получить от него еще до заседания инструкции для завтрашней передовицы в «Ви Франсез», в которой должна была заключаться официозная декларация истинных намерений кабинета.

Мадлена говорила:

– Главное, не забудь спросить, послан ли генерал Белонкль в Оран, как это предполагалось. Это может иметь огромное значение.

Жорж раздраженно ответил:

– Я не хуже тебя знаю, что мне делать. Оставь меня в покое со своими бесконечными наставлениями.

Она спокойно возразила:

– Мой милый, когда ты идешь к министру, ты постоянно забываешь половину поручений, которые я тебе даю.

Он проворчал:

– В конце концов, мне надоел твой министр! Какой-то болван!

Она хладнокровно ответила:

– Он столько же мой министр, сколько и твой. Тебе он полезнее, чем мне.

Он слегка обернулся к ней и произнес с усмешкой:

– Извини, за мной он не ухаживает.

Она медленно ответила:

– И за мной тоже; но через его посредство мы создаем себе положение.

Он немного помолчал, потом заметил:

– Если бы мне надо было сделать выбор между твоими поклонниками, я уж скорее отдал бы предпочтение этому старому кретину де Водреку. Кстати, что с ним случилось? Я его не видел уже с неделю.

Она ответила равнодушно:

– Он болен, он мне писал, что приступ подагры приковал его к постели. Тебе бы следовало съездить узнать о его здоровье. Ты знаешь, как он тебя любит, это ему будет приятно.

Жорж ответил:

– Да, конечно, я к нему сегодня же заеду.

Он закончил одеваться и, надев шляпу, припоминал, не забыл ли чего-нибудь. Убедившись, что все в порядке, он подошел к постели и поцеловал жену в лоб:

– До свиданья, дорогая, я вернусь не раньше семи часов.

И он вышел.

Ларош-Матье уже ждал его; в этот день он завтракал в десять часов утра, так как совет министров должен был собраться в двенадцать, до открытия сессии палаты депутатов.