Спаси меня

У них с Федерикой были сложные отношения. Они познакомились еще в детстве, когда вместе ходили в школу в Бедфорд-Стьювесент, опасном квартале Бруклина, известным многочисленными продавцами кокаина и высоким уровнем преступности.

Родители Федерики были родом из Колумбии. В свое время они сбежали из Медельина, не подозревая, что променяли один ад на другой. Не прошло и года после их переезда в Америку, как ее отец погиб от случайной пули во время перестрелки на улице между двумя соперничающими бандитскими кланами. Федерика осталась с матерью, которая часто болела, употребляла наркотики и потихоньку спивалась.

В детстве она ходила в обветшалую школу, которая высилась среди нечистот и проржавевших каркасов старых автомобилей. Воздух был невыносим, атмосфера – накалена бесконечными разборками, на каждом углу поджидал дилер с дозами на развес.

Когда Федерике было одиннадцать, она, переодевшись мальчишкой, сама уже продавала крэк на углу грязной Бушвик-авеню. Просто потому что дело было в Бруклине середины восьмидесятых и потому что это был единственный способ раздобыть наркотики для мамы, которая к тому времени уже не могла без них обойтись. Кстати, именно она и научила дочь главному правилу наркоторговца: никогда не протягивать пакетик с наркотой покупателю, пока он не отдал за него деньги.

В колледже она встретила двух парней, непохожих на других ее знакомых. Сэм Гэллоуэй и Шейк Пауэлл были немного младше ее. Сэм всегда ходил с какой-нибудь книгой под мышкой, он был самым умным в классе. Ко всему прочему там он был единственным «белым», из-за чего остальные, в большинстве своем афроамериканцы, относились к нему враждебно.

Шейк, от природы крепкий и сильный малый, уже в тринадцать он выглядел таким же крупным и мускулистым, как большинство взрослых в этом квартале. Но под личиной плохого парня он скрывал доброе сердце.

Они сдружились и объединили свои силы, чтобы выжить посреди всего этого безумия. Эти трое удивительным образом дополняли друг друга: их дружба основывалась на готовности прийти на помощь в любой момент. Каждый находил равновесие в этой жизни благодаря двум другим. Колумбийка, белый и черный: сердце, разум и сила.

Взрослея, они старались держаться в стороне от всех местных разборок. Они не раз видели, как наркотики ломали жизни их знакомых, и поэтому ни у одного из них не было желания к ним прикасаться.

Сэм и Федерика и мечтать не могли о том, что когда-нибудь им удастся вырваться из этой дыры. Там, где они росли, человеческая жизнь всегда висела на волоске. Жить в этом районе было опасно: здесь в любой момент можно было погибнуть, поэтому бессмысленно было строить планы на будущее. У них не было настоящих идей насчёт взрослой жизни, просто потому что их не было ни у кого.

Но вопреки ожиданиям и по чистой случайности им обоим удалось выбиться в люди. Сэм стал врачом, а потом просто женился на подруге детства.

Снег все ложился на кладбище тяжелыми и крупными хлопьями. Сэм не мог оторвать взгляда от фотографии жены. Федерика закрепила волосы на затылке длинной кистью для рисования и надела простой фартук: она носила его всегда, когда писала картины. Этот снимок когда-то сделал Сэм, поэтому он был немного расплывчатым. Ничего удивительного: Федерика не любила фотографироваться.

В больнице никто не знал о прошлом Сэма, а сам он никогда о нем не рассказывал. Когда еще была жива Федерика, они редко возвращались в тот мир, который оба покинули. Его жена была малообщительной. Она хотела отгородиться от мрачных воспоминаний и страхов своего детства и при помощи живописи создала свой мир, закрытый ото всех. Федерика так долго строила стену между собой и остальными людьми, что даже когда школа в Бэд-Стади с ее кошмарами осталась позади, она не ослабила защиту. Сэм считал, что с течением времени она должна «выздороветь», как выздоравливали после душевных потрясений многие из его пациентов. Но события развивались иначе. За несколько месяцев до смерти Федерика все чаще стала погружаться в свой мир – мир живописи и безмолвия.

Они с Сэмом все больше отдалялись друг от друга.

Вернувшись домой с работы в тот роковой вечер, он обнаружил, что его жена решила покинуть мир, который стал для нее невыносим.

С тех пор Сэм словно окаменел. До этого страшного момента он никогда не замечал, что Федерика собирается свести счеты с жизнью. Он вспоминал, что даже в последние дни она выглядела скорее умиротворенной, чем возбужденной или нервной. Теперь-то он понимал, что она вела себя так потому, что уже приняла решение, смирилась с таким исходом и воспринимала его как своего рода избавление.

Как врач-психиатр он восстановил в памяти все стадии изменения ее душевного состояния: отчаяние, стыд, бунт… До сих пор и дня не проходило, чтобы он не задавал себе вопросов: «Что я мог сделать? Чего я не сделал, чтобы помочь ей?»

Чувство вины, измучившее его душу, мешало ему обрести покой. И речи не было о том, чтобы «начать жизнь с чистого листа». Он продолжал носить обручальное кольцо, работал как проклятый, часто оставался в больнице на ночные дежурства.

Иногда его охватывал гнев: он злился на Федерику за то, что она ушла, не оставив ему ничего – ни объяснения, ни прощального слова. Он так и не поймет до конца своих дней, что именно заставило ее принять в одиночку такое решение. Но уже ничего не изменить. На некоторые вопросы никогда не найти ответа. Ему следовало с этим смириться.

Конечно, в глубине души он понимал, что его жена так никогда и не оправилась от переживаний своего детства. Она продолжала жить воспоминаниями о Бэд-Стади, насилии, страхе и осколках ампул с крэком.

Некоторые раны так и не затягиваются со временем, как их ни лечи. Пора бы ему это признать, хотя сам он ежедневно убеждал своих пациентов в обратном.

В глубине кладбищенского парка старое дерево скрипело под тяжестью снега, скопившегося на его кряжистых ветвях.

Сэм закурил сигарету и, как обычно, стал рассказывать жене самое интересное из того, что случилось за последнюю неделю.

Но вдруг он замолчал – на него нахлынули воспоминания, он почувствовал, что Федерика рядом. Ледяной ветер дул в лицо, снежный вихрь забирался за шиворот, снежинки путались в его волосах и таяли на небритых щеках, но он не обращал на это внимания. Ему было хорошо. Рядом с ней.

Иногда после бессонных часов ночного дежурства Сэма охватывало странное чувство, почти галлюцинация: ему казалось, что он слышит голос Федерики, будто стоит ему обернуться, как ее силуэт мелькнет где-то в глубине больничного коридора. Умом он понимал, что это всего лишь результат усталости, что такого не может быть, но он не старался прогнать от себя эти видения, он к ним привык.

Ветер дул все настойчивее и злее. Сэм решил, что пора возвращаться к машине, но, пройдя полпути, он вдруг повернул назад.

– Знаешь, я давно уже хотел рассказать тебе кое-что, Федерика…

Его голос дрогнул.

– Я никогда раньше тебе не признавался… Я вообще ни с кем об этом не говорил…

Сэм замолчал, как будто не был уверен в том, что следует продолжать признание.

Разве обязательно все рассказывать тому или той, кого любишь? Он сомневался, но тем не менее продолжил:

– Я не говорил тебе об этом просто потому, что если ты в самом деле там, наверху, то ты и так все знаешь.

В то утро он как никогда раньше чувствовал присутствие своей жены. Возможно, все дело в сказочном и нереальном пейзаже. Все кругом было покрыто чистым белым снегом, и ему казалось, что он сам словно на облаке.

Он говорил долго-долго, не останавливаясь, но и не торопясь, подробно рассказывая о том, что терзало его сердце все последние годы.

Это не было ни признание в измене, ни напоминание об их старых проблемах, ни жалоба на денежные затруднения. Это – другое. Гораздо более серьезное.

Закончив рассказ, он почувствовал себя изможденным, точнее – опустошенным.

Прежде чем уйти, он тихо сказал:

– Я только надеюсь, что ты все еще меня любишь…

–3–

Спасти кому-нибудь жизнь все равно, что влюбиться; это лучше любого наркотика. Потом ходишь по улицам и видишь, что все преобразилось. Кажется, что обрел бессмертие, как будто спас жизнь самому себе.

    Отрывок из диалога из фильма Мартина Скорсезе «Воскрешая мертвецов»

Больница Святого Матфея

17:15

Каждый вечер Сэм совершал обход своих пациентов, оставляя напоследок одни и те же две палаты. К этим больным он всегда заходил в последнюю очередь, то ли потому, что очень давно их наблюдал, то ли потому, что считал их членами своей семьи, хотя ни за что не признался бы в этом даже самому себе.

Он осторожно открыл дверь палаты 403 в отделении детской онкологии.

– Здравствуй, Анжела.

– Здравствуйте, доктор Гэллоуэй.

Девочка-подросток четырнадцати лет, худенькая, почти прозрачная, сидела на единственной в палате кровати. На ее коленях был кислотного цвета ноутбук.

– Ну, что у нас новенького?

Анжела рассказала ему о сегодняшнем дне, изложив события в привычной для нее иронической манере. Это ее защитная реакция на болезнь. Ей не нравилось сочувствие, и она запрещала себя жалеть. Настоящей семьи у нее никогда не было. Мать оставила ее в приюте для новорожденных в маленьком городке в штате Нью-Джерси. С детства она была своенравна и замкнута. Она побывала в нескольких приемных семьях, и Сэму понадобилось много сил и времени, чтобы завоевать ее доверие. Она провела в больнице уже много времени, и доктор иногда доверял ей провести беседу с более юными пациентами накануне их операции или сложного курса химиотерапии, чтобы им было спокойнее.

Каждый раз, когда Анжела улыбалась Сэму, он со страхом ловил себя на мысли: в этот момент рак истребляет одну за другой клетки ее крови.