Игрушка Белоглазого Чу

– На мой нюх, так эксгумацией попахивает, – Лёня зябко поежился. – По правде сказать, после того, как я узнал, что мы с тобой незримое око, сочинительством заниматься не тянет.

– Тю, какие мы нежные, нам страшно, нас не тянет сочинять, – Геша передразнил Лёню. – Мы пустим реки вспять, и будет на Марсе рожь колоситься! Мы, друг мой, спасем всех! Все в наших руках. Мы продолжим повесть. И перестанем быть незримым оком.

– Кажется, кто-то клялся отрубить себе руку…

– Вздор! Руки будем после рубить, а сейчас начинай разминать свою ушибленную голову, соавтор.

27. Скрытые возможности ассоциативного мышления

– Вы все? Я занималась любовью со всеми вами?…Билл? Что это?

– Это был тттвой способ вывести нннас… Беверли, тттты не понимаешь? Это был ттттвой способ вывести нас! Мы все.., но мы были…

– Теперь ты помнишь остальное?…

– Не ттточно. Но… Что я действительно вспомнил, так это, что мы ххххотели выйти. И я не уввверен… Беверли, я не уверен, что взрослые могут так делать.

Стивен Кинг «ОНО»

– Ну-с, приступим, – выпроводив Владика вслед за грузчиками, Шайморданов в обоих холодильниках повернул регуляторы температуры на максимальную заморозку и затолкал Пузднецова в ближайший.

– Ильюша, не забывай стучьять, – Жене сложила ладошки в молитвенном жесте и прижала их к аппетитной грудке. Руслан же подпер дверцу холодильника табуреткой, чтобы Пузднецов не дезертировал.

– Ровно через десять минут вызывай медицинских братиков и сестричек, – Руслан коротко обжег Валины губы поцелуем, чмокнул Жене в щечку и скрылся в соседнем хладогенном ящике.

В гробовом молчании девушки вернулись в комнату и уселись на полу перед огромными костяными часами, прилипнув немигающим взглядом к минутной стрелке.

– Не тикают. Можьет, сломальись? – забеспокоилась Жене – время то ли остановилось вовсе, то ли ползло со скоростью улитки, вознамерившейся покорить Фудзи.

– Они никогда не тикают – бесшумный механизм, – Валя беспокоилась ничуть не меньше Женевьевы, ей тоже казалось, что они уже не один час сидят напротив сайгачьих черепов. Тягостное напряжение росло, а проклятая стрелка так и не сдвинулась с места.

– Когда я со своим другом Кретьеном ходьила на пльяж, он устраивал длья менья солярные часы… – чтобы как-то разрядить атмосферу, Жене предалась воспоминаниям.

– Наливал в банку солярку, поджигал и засекал время, в течение которого она выгорала?

– Ньет, как это по-русски… о! Солньечные!

– А, типа, втыкаешь палку в песок, и тень от палки бегает по кругу?

– Прьинцип такой, но… мы ходьили на ньюд пльяж… натураль… – не знаю, как по-русски – Кретьен ложился на спину и я…

– Вот! Смотри! – закричала Валя, недослушав про солнечные часы. – Она сдвинулась на одно деление – была на трех косточках, а сейчас уже на четырех.

– Прошла только одна мьинута?! – Жене мученически закатила глаза.

– Ага, – вздохнула Валя, чувствуя, что к тому времени, когда проклятая стрелка пройдет еще девять делений, она уже будет глубокой старухой.

– Я так больше нье могу! Нужно что-то дьелать!

– И без тебя тошно! Так что сделай одолжение, заткнись, су… – договорить Валя не успела – горячие влажные губы француженки залепили ее рот, а свежий, как мятная конфетка, проворный язычок хозяйски прогуливался за щеками. Петухова, бешено вращая глазами, замычала, попыталась оттолкнуть Жене от себя, но гибкое тело парижанки оплело ее в объятьях – одна рука юрким зверьком проскользнула под халатик и ласкала тугую грудь, вторая нежно пощипывала упругие ягодицы. Язык Женевьевы в Валином рту от мягких ласк перешел к агрессивному наступлению – то сворачивался трубочкой, то завивался спиралью, вращался винтом, не упуская ни одного уголка, сжимался и разжимался, сокращаясь, словно в предсмертных судорогах. Сопротивление было сломлено. Приглашая Валю принять участие в этой игре, Жене чувствительно прикусила нижнюю губу Вали. Петухова вскрикнула от сладкой боли и тут же наградила нахалку ответным укусом. Теплые ладони француженки легко скользили по телу партнерши, волшебным образом отыскивая на нем самые чувствительные места, которые тут же отзывались на ласку – сладкая истома переполнила Валю. Она развела бедра и добивала к двум ласкающим ее рукам третью – свою собственную. Заметив, что Валя эгоистично занимается собой, Жене рыкнула недовольной львицей и сильным толчком повалила ее на спину. Как ураган срывает листья с деревьев, Жене единым порывом избавила от одежды себя и распластавшуюся на полу Вали. Увидев над собой круглую попку и темную линию лона Жене, Валя исступленно застонала и потянулась к этим сокровищам, как младенец ручонками тянется к материнской груди. В течение нескольких мгновений француженка позволяла ей гладить свои ноги и внутреннюю сторону бедер, затем, резко отпихнув протянутые руки, уселась своей наготой прямо на Валино лицо, и тут же шаловливый язычок оказался в ней. Валя присосалась к источнику живительной, терпко пахнущей влаги, будто хотела напиться ею на жизнь вперед. Жене, вскрикивая и кусая губки, изогнулась дугой и погрузила свое лицо в трепещущую шелковистость исходящей соками Петуховой. Облизывая друг друга, кусая, тиская и сминая в руках, девушки одновременно содрогнулись в волнах космического оргазма, но даже не подумали остановиться. Второй пик наслаждения, многократно превосходящий по силе своего предшественника, не заставил себя ждать. Валя, не отрывая губ от сочащегося лона Жене, закричала в голос – такого она еще не испытывала никогда и ни с кем. Третья волна, как цунами, сокрушила все мосты, связывающие Валю с ее разумом, и заставила ее тело биться эпилептических судорогах. В полном умопомрачении Петухова запрокинула голову (может быть, сработал инстинкт самосохранения – не оторвись она от Женевьевы, задохнулась бы наверняка) и неожиданно обмякла. До слуха француженки до несся звук удара, приглушенный мягкой звериной шкурой, устилающей пол. Мгновенно придя в себя, Жене слезла с партнерши и, как учили в школе для герл-скаутов, положила влажные от пота пальцы на ее шею. К облегчению девушки, ровный довольно сильный пульс прощупывался безошибочно. Валя то ли потеряла сознанье от эмоционального и физического переутомления, то ли слишком большая доза коктейля тестостерона и адреналина послала ее нокаут, или просто слишком резко откинулась и сильно ушиблась затылком. В любом случае, перед Жене лежало неподвижное бесчувственное тело, медленно остывающее после горячих любовных игр. Хлестанье по щекам и обливание холодной водой результатов не дало – Валя, с застывшей счастливой улыбкой на губах, возвращаться к новой подруге не спешила.

– Бльядь! – Женевьева подняла глаза на часы – десять отмерянных минут истекли. Сохраняя самообладание, девушка поняла, что командование парадом придется взять на себя, так же как ответственность за две, а то и все три (может статься, что Вале тоже требуется медицинская помощь) человеческие жизни. Юная мадемуазель Беструссо, убедившись, что Руслан с Ильей, как упорные томминокеры, продолжают стучать в дверцы своих холодильников, быстро отыскала в квартире-юрте трубку радиотелефона. Телефона скорой помощи, так же как и любого другого московского номера она не знала. За то Жене прекрасно знала клавишу повторного вызова.

– Аллё, Руслан? – на телефоне высветился номер Шайморданова и Сяпля взял трубку после первого же гудка.

– Ньет! Он в холодьильнике! И Ильюша тоже! Нужен амбуланс… как это будет?!… срочный помощь! Валья льежит! Срочно! Скоро оньи стучьять пьерестанут! Нужно звоньить! Поньимайт?! Бистро! Скажьи мнье номьер и сам… – панике Женевьева не предалась, но все же нервничала сильно, поэтому говорила очень быстро, что пошло в ущерб ее русскому.

– Понятно, – Сяпля выключил телефон. Из обрывочных фраз девушки он понял только одно – в логове Шайморданова творится нечто из ряда вон выходящее. Мысли, что Руслан поделился с Жене своими волшебными таблетками или порошками, и ее истеричный звонок вызван банальным бэд трипом, не возникло. «Возмездие» – думал Владик, вытаскивая из своего мобильника аккумулятор. Сяпунов ненавидел патрона всей душой – за его удачу, холодную расчетливость, проницательный ум, власть и силу, за то, что заставил его собственными руками лишить жизни лучшего друга – Шамиля Нафикова, за связь с первой красавицей района – Валей Петуховой, в которую сам был влюблен с пятого класса школы. Даже за то, что Руслан каждый день пудрил нос коксом, а он себе такого позволить не мог. Яд ненависти отравлял кровь Владика, делал ее черной и едкой как кислота, но страх был сильнее. Поэтому он добросовестно и беспрекословно исполнял все поручения Руслана, тайно надеясь, что злодеяния не сойдут злому гению с обагренных кровью рук. Когда высшие силы покарают Руслана – вот тогда-то Владик рассмеется и плюнет в бесстыжие мертвые глаза, тогда он получит все, что ему почитается – деньги и власть, станет новым драконом, только «хорошим». Этой минуты он ждал долго, очень долго, и готов ждать еще хоть сто лет – решил, что ради этого не будет ни стариться, ни умирать. Но даже сейчас, когда гром и молнии вот-вот обрушатся (если еще не обрушились) на Руслана, Владик опять струсил – погибель дракона – слишком хорошо, чтобы быть правдой. В любом случае, решил он, даже намека на мою причастность к этому делу быть не должно. Шайморданова не любил никто, но его окружение отомстит за смерть крестного папы просто так, из принципа. Так как Сяпля действительно к разыгравшейся драме отношения не имел, алиби он себе придумал безукоризненное – шмонался на районе, позвонила французская булка, шпарила что-то не по-нашенски – хер проссышь, чего хотела, посадила батарею в ноль, а зарядка дома. В конце концов, Возмездие на то и Возмездие – чему быть, того не миновать.

Женевьева подумала, что разговор прервался из-за плохой связи, и тут же снова ткнула в кнопку повторного вызова, но вместо голоса Владика услышала механический голос «абонент не отвечает или временно недоступен». Все дальнейшие попытки дозвониться до Сяпли дали тот же результат.

– Бльядь-бльядь-бльядь! – девушка раздраженно запустила трубкой в увешанную шкурами стену. Прислушалась – Руслан и Илья уже не стучались, а еле слышно скреблись. Жене, споткнувшись по дороге о длинную бледную ногу Петуховой, бросилась в прихожую. Жилище Шайморданова по праву могло бы считаться крепостью, не находись оно в убогой коробке хрущевской пятиэтажки. Дверь поблескивала множеством замочков, цепочек, колесиков с рисками и вид имела весьма надменный, как бы говоря «Ну, что? Хочешь меня открыть? Пожалуйста-пожалуйста, обожаю оптимистов». Сахарные зубки Женеьвевы сверкнули в злорадной улыбке – точно такая же дверь запирала вход в подвал дома, принадлежащего старому другу ее семьи, Уго фон Рапунцелю.

Барон фон Рапунцель покинул еще более-менее единую Германию в начале тридцатых годов при таинственных обстоятельствах. Жене слышала, что молодой Уго в составе группы ученых был задействован в попытках создания летающей тарелки, но проект не удался, и лишь некоторым его участникам посчастливилось покинуть трещащую по швам Европу. Слышать-то Жене слышала, но сказке не верила – возможно ли такое, чтобы ученые бились над загадкой фрисби (пусть даже очень большого), не раскрыли ее и сразу все как один получили по черной метке? Фон Рапунцель пустился в странствия, долгое время путешествовал по странам Африки и Азии. Его скачки с одного континента на другой и обратно, из страны в страну, с острова на остров казались хаотическими и лишенными смысла. Хотя, закономерность все же имелась – фон Рапунцель посещал только колониальные территории. По слухам, которые барон распускал сам, он разыскивал тайные мистические и религиозные общества с целью объединить их для борьбы с колониализмом. Уго, прикрываясь благородством своих намерений, общался с хасидами, суфийскими и дервишскими орденами, тибетскими и монгольскими ламами, исмаилитами, кержаками-старообрядцами и многими другими загадочными организациями. Действительной же (якобы) целью барона был сбор сведений стране Шамбала-Агарта, населенной просветленными сверх-людьми, потомками древних лемурцев и атлантов. Эти бредни Жене в серьез не воспринимала, так как не знала об увлеченности фон Рапунцеля идеями европейского масонства. Тем более она не знала о том, что Уго небезосновательно полагал масонство слабым эхом мощного гласа таинственных (и в большинстве своем мертвых) цивилизаций. Можно предположить, зачем барону понадобилось копать так глубоко – скорее всего, из тщеславия или по какой-то другой причине, он решил занять место в первом ряду масонской ложи. Для этого требовалась революция, а для революции нужны идеалы, на фоне которых текущее положение дел предстанет во всем своем упадничестве и мерзостной суете. Если принять, пусть даже с сомнением, одну десятую того, что рассказывают о Шамбале, то ее открытие разом бы сдало все козыри на руки фон Рапунцелю. Не известно, чем бы это закончилось для современного мира, как не известно, насколько близко барон подобрался к своей цели к тому моменту, когда его заметили, да не кто-то, а секретное подразделение ВЧК. Судя по всему, фон Рапунцель слишком увлекся поисками и расспросами, не утруждая себя сменой образов, выдуманных имен и прочим заметанием следов. В одном из каньонов Гималаев, где барон рассчитывал найти нечто, его поджидал некто Яков Блюмкин – агент страны Советов. Яков широко улыбался, дружески хлопал Уго по плечу, свободно разговаривал на немецком (правда, с заметным баварским акцентом). Он туманными намеками сообщил барону, что обладает некоторой весьма ценной информацией, касающейся вещей необычных, подчеркнув при этом, что эти вещи для него с бароном представляют интерес общий. Затем Блюмкин пожаловался на скудность своего духовного развития, дескать он с этим знанием, что осел с брильянтовым колье. Просил об одном – чтобы фон Рапунцель стал его наставником и они вместе достигли того, чего хотели. Обещал со своей стороны обеспечить полную покорность, послушание и служение духовному наставнику. Уго, само собой разумеется, не узнал убийцу графа Майбаха, но на удочку агента не клюнул – слишком уж расплывчаты были объяснения незнакомца, умалчивающие впрочем, какими судьбами он оказался в Гималаях со своим баварским акцентом и ослиным уровнем просветления, да и больно откровенно из-под холщевой рубахи Блюмкина выпирал квадратный подбородок маузера. Не долго думая, Глядя глаза в глаза и беззаботно улыбаясь, барон протянул руку Якову, и когда тот согрел ее крепким пожатием, не долго думая, воткнул свое колено в пах агента. Мастер рукопашного боя, владеющий секретами восточных единоборств доброго десятка школ, мужественно храня молчание, повалился с ног, дав фон Рапунцелю часовую фору. После этой встречи Уго стал намного осторожнее, но ни накладные усы, ни фальшивая борода или индийское сари не помогали – советские наймиты находили его везде, где он мог подобраться поближе к разгадке тайны Шамбалы. Вскоре барона преследовали уже в открытую, не стесняясь размахивать наганами средь бела дня. Устав от постоянных погонь, перестрелок и бессонных ночей и решив, что жизнь милее, фон Рапунцель послал всех куда подальше, а сам спрятался в Аль-Магрибе, «стране дальнего Запада», известной сейчас как Марокко. Там от барона отстали – в этой части Северной Африки интересов для русских не было, а охота за Уго самоцелью не являлась – подумаешь, важная птица – пропал с глаз, и слава Богу. Прожив в Танжере несколько лет, работая портовым грузчиком, Уго понемногу избавился от мании преследования, даже обзавелся друзьями, среди которых оказалась чета Макеба, Мухаммед и Аватеф – с ними он сблизился особенно. Общение не прервалось и тогда, когда фон Рапунцель перебрался в столицу – город Рабат, где пристроился работать консулом во французском посольстве. Уго частенько навещал Мухаммеда и Аватеф по выходным, привозя из столицы изысканную снедь и прочие гостинцы. А еще несколько лет спустя, когда семья Макеба пополнилась дочерью Мириам, скоропостижно вышел на дипломатическую пенсию и уехал в Париж. Дело было не в том, что барон соскучился по старушке Европе – жизни фон Рапунцеля снова угрожала опасность. Отца Мириам, исконного бербера, чрезвычайно смутило, что малышка родилась слишком бледной для марокканки, да еще и с небесно-голубыми глазами – точь-в-точь, как у барона. Мухаммед поклялся зарезать Уго как барана, не взирая на то, что на дворе пышным цветом цвел священный месяц Рамадан. Так как фон Рапунцель удачно сбежал от опасности (уже в который раз! видимо, в этом был его талант), Мухаммед посчитал, что вина предателя доказана и немного успокоился. Аватеф отделалась легким испугом – вместо того, чтобы убить неверную супругу, муж привязал ее к кровати, заткнул рот кляпом и сделал по всему телу несчастной женщины татуировки. Он покрыл лицо, руки, плечи, грудь и живот изменницы изображениями Микки Мауса, пивных кружек, крендельков, Эйфелевой башни и статуи Свободы, логотипами Макдоналдса, Форда и Мерседеса, христианскими символиками – всем тем, что в его воспаленном мозгу ассоциировалось со ставшей ненавистной культурой белых людей. На том инцидент исчерпался. Время шло. Родители Мириам подкопили деньжат и купили подержанный турецкий автомобиль «Албео» – ездить, скажем, на форде, чья эмблема красовалась на смуглой щеке Аватеф (или фольцваген – смотри левое предплечье), было бы неловко. Радовались сильно, но не долго – Мухаммед и Аватеф погибли в первой же поездке – не справились с управлением и на полоном ходу врезались в стадо тощих коров. Мириам Макеба в свои пятнадцать лет осталась сиротой. Информация о трагедии в семье бывших друзей не ускользнула от внимания фон Рапунцеля. Он, пустив в ход свои дипломатические связи, немедленно выписал девочку в Париж, где оформил себя ее официальным опекуном. Через полгода стало очевидным, что Мириам находится в интересном положении. Только на прямой вопрос Уго она осмелилась сказать, что в Танжере у нее остался муж – швейцарец по национальности, отставной капитан Жан Жак Беструссо. Подивившись скороспелости незаконной/приемной дочери, барон организовал переезд зрелого мужа юной протеже во Францию – тот поспел как раз к рождению девочки, которую по общему согласию нарекли Женевьевой. Позже фон Рапунцель похлопотал о том, чтобы репатрианты получили на новой родине приличную работу – если бы не барон, отец Жене, в лучшем случае, стал бы шофером такси, а мать – продавщицей хот-догов. Жене помнила барона со времен собственного младенчества, хотя тот никогда не намекал на их родство, оставляя за собой право быть просто «старым, добрым другом семьи». Мириам, Жан Жак и Жене называли его просто Уго. За те двадцать лет, что Женевьева его знала, барон – седовласый худощавый старец с благородной осанкой – не изменился совершенно.

Глядя на дверь, отделяющую внешнюю часть территории Шайморданова от внутренних владений, Женвьева вспомнила Уго.

Старик, когда Жене гостила в его роскошном особняке, расположенном в Ньюи – одном из элитных районов Парижа, частенько подводил ее к сложной двери, запирающей вход в подвал. Здесь, говорил фон Рапунцель, за этой дверью скрывается самое большое сокровище во всем мире. Это – действительная ценность на все времена, поэтому я храню ее пуще всего, что имею. Уго показал Жене, как открываются все хитроумные механизмы, сторожащие его сокровище. Когда дверь распахнулась перед затихшей в предвкушении великого чуда девочкой, ее взору предстало большое – не меньше сотни квадратных метров – пустое помещение. «Украли?!» – чуть не плача воскликнула Женевьева, в ужасе прижимая ладошки к побледневшим щекам. «Не волнуйся», – рассмеялся Уго. – «Оно на месте. Посмотри-ка повнимательней. Что ты видишь?». «Ничего?», – Жене растерянно хлопала темными, как у ее бабки Аватеф, глазами. «Смотри лучше». «Но здесь же пусто!». «Именно!», – обрадовался Уго. – «Пустота! Вот самое большое сокровище цивилизованного мира и живой природы. Ни жизнь, ни человеческий разум не приемлет пустоты. Жизнь стремится наполнить любое пространство собой, а человек, как соль жизни, добивает ускользнувшие из внимания природы кусочки первозданного Ничто. На земле почти не осталось пустых объем – все чем-то занято, подо что-то отведено, пристроено, оприходовано или попросту захламлено. Заполненное пространство мертво – с ним уже ничего не сделаешь. Зато пустота – это больше, чем жизнь – это самый древний предвестник жизни, своей волей решающий, быть ей или не быть. Лишь в космосе да в женском теле, созданном по образу и подобию космоса, есть пустоты, но и те и другие – временны – они всегда отдают свой голос за жизнь. И лишь пустота, принадлежащая мне, более-менее постоянна, пусть это будет всего лишь на моем веку.». «Не понимаю…», – Жене разочарованно смотрела внутрь пустого помещения – зацепиться взгляду было не за что. «Просто поверь мне, девочка, иметь триста кубических метров замкнутой пустоты в элитном районе Парижа – это большая роскошь», – старик усмехнулся и погладил непризнанную внучку по жестким иссиня-черным волосам.

Фон Рапунцель, конечно же, свихнулся окончательно – в этом Жене убедилась позже, узнав стоимость одного квадратного метра подвальной площади в Ньюи. Но один урок из того давнишнего случая девушка усвоила на отлично. Ее пальцы шелестящими стрекозами летали над замочками, цепочками и кнопочками механизма, превращая дверь в странный музыкальный инструмент, издающий разнообразные пощелкивания и поскрипывания. Всего через несколько секунд непреступная стальная дверь, заказанная Русланом в конторе, гарантирующей эксклюзивную неповторимость каждого замка, распахнулась перед Женевьевой. Коктейль из запахов, смешанный на основе густого сигаретного дыма с вкраплениями аромата марихуаны, кислой вони мочи, разлитого пива, горелого масла и жареного лука, ударил в нос. Лестничные клетки в домах центра Парижа пахли точно так же, разве что запах травки был сильнее табачного. Благополучие Руслана, Ильи и, быть может, Вали, по прежнему зависело от Жене, но теперь, после победы, одержанной над механическим монстром, она не сомневалась – судьба вверила эти жизни в надежные руки.

28. Ребята с нашего двора

К нему подбежали с холодной водой,

Стараясь привесть его в чувства,

Но доктор сказал, покачав головй:

-Бессильно здесь наше искусство…

Из песни «Раскинулось море широко…»

Женевьева канарейкой выпорхнула раскрывшейся дверцы. Она по очереди нажимала кнопки всех звонков, что попадались ей на глаза и, чтобы не терять драгоценного времени, бежала дальше, не дожидаясь, соблаговолят ли обитатели высунуть мордочки из своих норок. Когда за спиной девушки наконец послышался скрип плохо смазанных петель, она уже поднялась на следующий этаж. В три прыжка Жене вернулась к источнику вожделенного звука – как раз вовремя, чтобы успеть сунуть руку в створ закрывающейся перед ее носом двери.

– Бльядь! – пальцы Жене прищемило чувствительно, но не более того.

– Ой, простите… – скрип петель повторился.

– Бльядь!!! – теперь торец хлипкой фанерной двери пристукнул Жене по лбу.

– Ой, извините… – на пороге стоял молодой человек в бельевой майке, трусах-боксерах и домашних тапочках.

– Всье окей, только пьерестаньте кальечить мьеня, и можьете нье изиньяться, – француженка потерла ушибленный лоб прищемленной ладонью. Несмотря на срочность вопроса, моральную и физическую усталость, она отметила про себя, что молодой человек прекрасно сложен – майка плотно облегала широкие плечи, крепкие бицепсы и мощную грудь.

– Да-да, конечно, – молодой человек спрятал руки за спиной, как будто боялся, что они могут своевольно решиться на пакость и еще раз исподтишка прихлопнуть девушку дверью. – Могу вам чем-то помочь?

– Да. Звоньите срочный помощь! Руслан и Ильюша в холодьильнике, Валья на полу! – лицо вызвавшегося помочь Жене тоже понравилось. Ей показалось, что он даже немного напоминает ее любимого актера Венсана Касселя – такой же мужественный и светловолосый.