В конечном счете. Сборник рассказов

– Потому что я отдал тебе все свои хорошие качества, вот почему.

Исфандияр-ака кивнул, подтверждая его правоту.

– А отдал я тебе их потому, что хотел сберечь. В том дерьме, в котором я живу круглосуточно, ничто хорошее уцелеть не может. Да что я тебе говорю? Ты и сам все это видел. Видел же?

Старик опять кивнул.

– Получается, что ты – мой золотой фонд. Хранилище. Только благодаря тебе я еще нормальный человек. Вот, например, те негры в аэропорту. Мне же взаправду было жалко этих гребаных ботинок. Хотя дома их целый шкаф. Реально вел себя, как жмот. Но мне было жалко только тогда, когда я – был я. А когда стал тобой, все вошло в норму.

Макеев похлопал по колену, отряхивая с шорт песок.

– И лепешки в машине ел я. Если б я такое домой принес, жена бы запилила: мол, и вредно, и жирно, и антисанитарно. Но как же это было вкусно!

Макеев смотрел в небо и испытывал громадное облегчение. Ему казалось, что наконец-то он все понял. Его ум был острее меча и проникал во все сущее. Небо, как живое, смотрело на него множеством ярких глаз и тоже ликовало. Сладкая радость, о которой он давно забыл, разлилась по всему телу.

Макеев перевел взгляд на Исфандияр-ака и залюбовался его – своим! – одухотворенным лицом, излучавшим лунный свет.

И вдруг, бац! Точно гирька на старых часах упала на пол.

Макеев содрогнулся от новой, внезапной, мысли.

– Что же это получается? Если ты – все хорошее, что есть во мне, то значит, во мне нет ничего хорошего? Я, получается, пуст? Или, того хуже, набит всякой дрянью?

Он в панике оглянулся. Вправо и влево тянулся бесконечный черный берег. Кроме него, вокруг не было ни единой души.

Макеев заерзал, и что-то острое вонзилось ему в задницу.

Опять портфель. Кожаный портфель с бронзовыми застежками. Вечный портфель.

Макеев пересек пол-мира в поисках свободы, но оказалось, что он, как каторжник, притащил на другой конец света свое собственное, персональное, ядро. Избавился от брюк и пиджака, но сохранил гребаный портфель. Пытался выбросить, но портфель вернулся.

Макеев зарычал от ярости. Выдернул его из-под себя, рванул крышку и выгреб кучу документов. Лихорадочно принялся разрывать все подряд – и договора, и платежки, и нотариально заверенные доверенности, и свою банковскую подпись.

Разрывал и бросал в волны, которые подпрыгивали перед ним, как собачонки в ожидании угощения, мгновенно подхватывали белые клочки и утаскивали на глубину.

Когда в океан улетел последний обрывок, Макеев утер со лба пот. Он чувствовал себя, как шахтер после смены. Правая ладонь, распоротая скрепкой, саднила. Макеев лизнул – кожа была соленой, не то от крови, не то от воды.

Неподалеку от берега, на линии прибоя, кувыркались клочки бумаги. С каждым накатом их становилось все меньше.

Макеев подумал, что когда они опустятся на дно, их будут жрать рыбы или моллюски. Возможно, животные будут удивляться непривычному вкусу, однако документы не причинят им того вреда, который испытывал Макеев, ежедневно таская их в портфеле. Портфель, кстати, тоже следовало бы утопить. Для верности.

Однако сил уже не осталось. Макеев упал ничком и уткнулся лицом в песок, источавший острый запах не то йода, не то чего-то похожего, аптечного.

Внезапно он почувствовал, как около виска образовалось какое-то движение. Макеев отпрянул.

Песок вспучивался, разрываемый кем-то изнутри. Потом кучка разом сплющилась, и Макеев увидел маленького крабика, видимо, из тех удачливых мигрантов, которые уцелели, пересекая дорогу.

Малыш полз хоть и боком, но энергично. Шурх-шурх-шурх, и крабик уже миновал макеевское плечо.

Макеев с умилением наблюдал за игрушечным танчиком, оставлявшим после себя миниатюрную колею. Экий шустрячок! Молодец, так и надо – пробивать свою колею.

Макеев невольно шевельнул рукой, и движение оказалось фатальным. Хрупкий песок осыпался, погребая под собой краба.

А Макеев отчаянно испугался. Ведь он – как тот краб, увяз. Или нет! За последние тридцать лет проложил такую глубокую колею, что теперь невозможно из нее выбраться. Стенки слишком высоки, головой не пробьешь.

Макеев резко перекатился на спину.

Да, он освободился от бумаг, но что получил взамен? Пустоту.

Все хорошее отныне сосредотачивалось в Исфандияр-ака, а сам Макеев был пуст, как банка из-под пива, которое высосал великовозрастный балбес. Высосал и выбросил.

Так и Макеев – валяется на песке, одинокий, мокрый, опечаленный и злой.

Слева зашуршало, и Исфандияр-ака, как недавно в самолете, успокоительно похлопал Макеева по плечу.

– Не волнуйся. Сейчас ты вернешь себе то, что передал мне. Готов?

Макеев облизнул губы в ожидании чего-то значительного. Возможно, даже какого-то взрыва или сотрясения.

Но все получилось до обидного просто.

Исфандияр-ака поднял руку, и Макеев сделал то же. Они хлопнули друг друга по ладоням, точно футболисты, празднующие удачную передачу.

Несколько секунд Макеев напряженно прислушивался к своим ощущениям. Несколько секунд ничего не происходило.

А потом внутри стало что-то расти. Раздуваться, заполняя Макеева восхитительным чувством полноты.

Полноты жизни, полноты ощущений.

Гирька на часах неуклонно поползла вверх.

Макеев похлопал себя по груди, бокам, ногам. Снаружи тело осталось прежним, а вот внутри…

Наверное, то, что испытывал Макеев, и было настоящим счастьем.

Макеев оборотил счастливое лицо к Исфандияр-ака и с удивлением заметил, что старик словно истаял. Фигура казалась сотканной из дыма, и кое-где через полосатый халат просвечивали черные волны с белой кружевной пеной.

– Хоттабыч, – обеспокоенно спросил Макеев, – а с тобой-то что?

Старик ласково погладил его по макушке, точно ребенка.

– Мое время истекло. Дальше ты сам.

– Один, без тебя? – испугался Макеев. – Ты меня бросаешь одного?

– Ну как же одного? – удивился Исфандияр. – У тебя внутри целый мир. Мир не может быть один. И вместе с тем – мир всегда один. Понимаешь?

– Понимаю, – поник Макеев, – это экзистенция такая.