В конечном счете. Сборник рассказов

– Типа того, – согласился старик. – Но мы не прощаемся, верно? Мало ли что будет впереди.

– Не прощаемся, – повеселел Макеев. – Спасибо тебе, Хоттабыч.

Старик подмигнул и, подобрав полы халата, двинулся к воде.

– Эй, ты куда? – изумился Макеев.

Исфандияр-ака показал жестом, что все нормально, и вступил на первую волну. Перешагнул с нее на вторую. Затем на третью.

Глядя на его прямую спину, Макеев подумал, что старик не так уж и стар.

Исфандияр-ака не бежал по воде, как Бегущая по волнам. Он шел спокойно и уверенно, как и следовало двигаться человеку пятидесяти трех лет от роду.

Когда полосатый халат затерялся среди глянцевого блеска океана, Макеев опять повалился на песок. Лег на живот, прижался щекой и принялся разглядывать песчинки.

Каждая из них увеличивалась на глазах, раздувалась до размера Вселенной, но мир Макеева все равно был больше, и втягивал песчаные Вселенные в собственную орбиту.

Все было так, как говорил Исфандияр-ака.

И пусть пребудет так вечно.

Макеев удовлетворенно вздохнул и закрыл глаза.

Когда утром Эстебан вернулся за своим пассажиром, пляж был девственно пуст. Пологие волны накатывались на идеально гладкий песок, и нигде не было ни единого человеческого следа.

Примечания переводчика

Llegue a este lugar donde muere el viento – Я пришла сюда, где умирают ветры,

A tocar la brisa y a oir el silencio. – Чтобы наслаждаться бризом и слушать тишину.

No eres mi puerto. – Ты не моя гавань.

Tu no eres mi puerto… – Ты не гавань для меня…

– I wish you a pleasant flight. – Желаю приятного полета.

– What the hell. – Какого черта.

My mojito en Bodegita, my daiquiri en Floridita – Мой мохито в моей Бодегите, мой дайкири в моей Флоридите. – Знаменитая фраза Хемингуэя, которая увековечила два известных заведения Гаваны и два популярных напитка на основе рома.

Кук – кубинский доллар

– Рerfectamente! – Прекрасно!

– Muy bien. – Очень хорошо

Фоги-фоги – заниматься любовью

Каса – частное жилье

Аdios! – Пока!

Не остаться в этой траве

198* год

В вагоне Анциферов прикрывал разбитое лицо газетой. Специально купил «Советский спорт», хотя беготню за мячом или шайбой считал полным идиотизмом. Вроде прокатило, никто не обратил внимания. Зато на выходе дежурная по эскалатору вылупилась так, словно живого Магомаева увидала. На щечке родинка, полумесяцем бровь.

Ну да, морду разбили капитально. За пятнадцать суток чуток поджило, но вид все равно ужасный. Полумесяцем, твою мать.

Анциферов осторожно коснулся ссадины на скуле. Менты позорные. Хорошо, глаз не выбили и руки на месте. Хотя при задержании так вывернули, что мама не горюй.

Анциферов толкнул тяжелую дубовую дверь, и Невский охватил его закатным солнцем и бензиновой духотой.

Два квартала – и он на Точке.

Анциферов отшвырнул маскировочную газету. Тут-то стрематься нечего, тут все свои. Вон какой-то полузнакомец машет ему рукой, какие-то девахи визжат: «Ой, Фрюс пришел!», и он приветствует всех – и парня в джинсе, и девиц, вспомнить бы еще как их зовут. Катя и Света? А, неважно. Главное, он опять на свободе.

Свобода! Поскорей забыть темно-синие масляные стены, сырость и запах рыбного супа.

Он вернулся.

Он вернулся домой.

В голове крутанулась музыкальная фраза. Анциферов прищурил глаз, припоминая. Ах, да, это из Майка. «Домой. Сладкое слово «домой».

Анциферов щелкнул пальцами, включая память, как торшер.

Домой.

Сладкое слово «домой».

Я возвращаюсь домой…

Я возвращаюсь домой…

Домой. Сладкое слово «домой».

Когда он подошел к «своей» скамейке, переживания последних двух недель испарились. Точно и не было ментовки, точно он и не расставался с призрачным светом белых ночей, с холодной колоннадой и зеленым куполом Казанского собора, с тяжелой водой Грибоедовского канала…

На скамейке, завалившись за спинку и запрокинув голову так, что было странно, как это шея еще не сломалась, лежал Григорий.

– Здорово!

Гриша приоткрыл один глаз.

– Хай.