Медово-гранатовый бензин

Тульпа в роли Специи.

«Державное яблоко».

24-я весна. После полудня.

Перебираясь по карнизным тропам и стокам, шагая обратно из первой весны, в качестве экспозиции театра действий фестиваля Специя виновато размышляла.

Шаг, еще шаг. События, происшествия и байки «Державного яблока» казались кошке интересными, но противоречивыми. Когда-то на этой отравленной ртутью и свинцом земле, – отравленной настолько, что мощные лапы Специи сводило судорогами, – грызлись стальными челюстями и бились металлическими кулаками научно-исследовательские институты, опытно-конструкторские бюро, закрытые отраслевые организации. По слабоосвещенным галереям суровые солдаты чеканили шаг со снятыми с предохранителей винтовками; у чертежных стен Марса и Венеры инженеры каллиграфически выводили оружейные проекты; в высоких цехах молчаливые конструкторы собирали судные лязгающие машины; угрюмые бухгалтера из корпусов-казематов взвешивали кузнечный жар, фрезеровочную пыль, тени небесных тел и застрявшие в шестеренках человеческие останки. Но, как это ни прискорбно, многомиллионные заводские комплексы обанкротились и развалились на копеечный цветмет, а уродливые железобетонные остовы отдались в эксплуатацию увеселительным заведениям и культурным учреждениям. Производство перешло в обслуживание.

Шаг, еще шаг. Мало кто предполагал, – но Розмарин делала это по-кошачьи метко, – что собой представляло «Державное яблоко» до индустриальной эры. В Нелогичной ратуше проходили заседания местных органов власти, вероятно. Или показывались драматические спектакли и проводились выездные регистрации браков. На площадях и извилистых улочках работали музыкальные школы, архивы, суды и гауптвахты. Археологи тех лет находили пушечные ядра, мушкетные пули, опаленные и оплавленные изразцы, серебряные монеты и медяки с барельефами котов, щиты в сюжетах кошачьих бестиариев, сгнившие орудия «кошачьих свалок» и «кошачьих концертов», кости почему-то цирковых животных и очень-очень странные, вне всех классификаций, вещи: звездные металлы, футуристические детали, энергоемкие инопланетные приборы. Кто-то где-то, что неправда, подрывался на кустарных минах.

Шаг, – не оступись меж взрывных снарядов! – еще шаг. Все эти внеземные домыслы шли на откуп главам различных администраций, историкам и театрально-саперным бригадам Режиссера. Важно, что в моменте «Державное яблоко» – окольцованная и пронизанная железнодорожными путями территория в несколько квадратных километров, на которой соседствовали магазинчики, лавочки, кафе, бары, рестораны, хостелы, отели, музеи, театры, съемочные павильоны, мастерские, полуподпольные и цокольные религиозные объекты, затопленные подвалы крысиных королей, захламленные чердаки голубей-герольдов, закрытые объекты гражданской обороны, списанные железнодорожные составы и бесконечные коридоры подземных коммуникаций, – поставляло гостям веру—надежду—любовь в рамках нормативных правовых актов и вне сводов моральных и этических норм. И кошкам была радость и раздолье.

Шаг, еще шаг. В спорных долях земли и здания «Державного яблока» принадлежали строительно-эксплуатационному управлению, военному ведомству, коммунальным унитарным предприятиям, акционерам и инвесторам, юридическим фирмам-однодневкам, ярморочным животным, частным олигополистам рынка коммерческой недвижимости, Режиссеру и Арендодателю. Тем, кто был не в состоянии между собой договориться; также тем, кто все эти психопатологические, номенклатурные, аппаратные, бюрократические и родственные проблемы лил на головы непричастных гостей, что кипящую смолу во время осады. Никто ничего не понимал – страдали все.

Шаг, еще шаг. В части прав и обязанностей «Державное яблоко» являлось экономическим помешательством, схожим с перевалом Чилкут времен клондайкской золотой лихорадки. Ведь места здесь были перспективные, с нечеловеческим потенциалом, конкуренцией и, – что в первую очередь сказывалось на платежах, – самым плотным в Городе пешеходным трафиком. Об условиях договоров – оферт и акцептов, протоколов разногласий, многочисленных редакций, дополнительных соглашений, – кошкам и говорить не стоит. Арендные, эксплуатационные и коммунальные ставки здесь плавали либо в базовых величинах и по административным коэффициентам, либо в привязке к твердым или жидким валютам. Как повезет, поэтому большинство Арендаторов вынуждены были сидеть: на грантах, субсидиях и льготном кредитовании; в банковском услужении; по бартеру услуг; у пороховых юридических бочек; над законом, под законом, вне закона. Выживали и преуспевали лишь те, кто не прочь был поиграть в вассалов и сюзеренов. Преданность здесь котировалась наравне с прибыльностью. Отработка долгов была в чести.

Нарушая экспозицию, солнце, – оттеняя и без того скверное настроение Фосфор, – сердце Соль неотвратимо защемило. Спазм драматически сбил настройки давления и температуры. Апрельский дождь в силе и движении стал проливным и горизонтальным, словно Вечерняя звезда перезаписала погоду под каким-то фильтром гравитационной аномалии. Больно быть мыслью больного алхимика, верно?

Шаг тяжелый, еще шаг тяжелый. А у «Державного яблока» также было бьющееся сердце, – и, поверьте, много прочнее живого, – названное «Виселицей» из-за многометровых уходящих в недра лифтовых шахт и рельсовых систем тельферов, формирующих особый индустриальный пейзаж и отлично сочетающихся с модернистским, – все в тона и полутона Нелогичной ратуши, – и где-то даже авангардистским флером этого места. На крышах ли зданий под открытым небом, в сколах бетонных плит и брошенной опалубке из арматуры, у грузовых подъемников, на сваях галерей, в законсервированной строительной технике и много где еще висели вышедшие из строя силовые приводы, какие-то кабины, оборванные тросы с крюками и карабинами, фасции многожильных кабелей, прототипы Абстрактных фигур, цепи. Подходящее было место для показательных казней, показательного отдыха.

Шаг, еще шаг. Большую часть «Виселицы» занимала площадь из древнего камня – некогда бранного поля, застланного мертвецами и листьями ликориса, – которую обслуживали следующие заведения: ресторан «Рёнуар», Желто-красный замок, отель «Пополуночи» и та самая Ратуша.

В целом «Виселица» принадлежала Городу, – и гости уже начали забывать об Имбире и сильном дожде, – но недавно здесь начался процесс перевода на баланс какого-то закрытого акционерного общества: Режиссера или Арендодателя, кошкам не разобрать семейных проблем. Смещения эти пророчили переворот общественно-экономических отношений: кошкам непонятные, стихийные и, конечно, юридически кровавые стычки.

Шаг, – все еще больно, – еще шаг. До полновесной инфраструктуры «Виселицы» кошки и гости никак не могли добраться, предварительно не потратившись в «Рёнуаре», который существовал за счет брутальных басен, первобытных и неоновых огней, бензиновых генераторов, басовых усилителей, неутолимой жажды метала и тяжелых электрогитарных дебютов. Туда Душица, – вдоль зазеркальных дорог, поперек косых переулков, – и держала путь.

Больно, солнце, куда уж тут шагать? Мышечные судороги пустили Акацию в макабрический пляс и вновь вынудили ее прервать экспозицию «Державного яблока». Непроизвольный хореографический номер в круг увлек дождь, из капель сотворив жалящий, жгущий и пылающий водоворот. «Зачем?» – у дождя спросили гости, Мост одолевшие. И дождь ответил им: «Праздник света, цвета, запаха и звука». Ведь ежегодно «Виселица» и ее окрестности справляли Вальборг – фестиваль психостимуляторной весны; шабаш обостряющегося в апреле мифотворчества; торжество исполнения перекрестных желаний. Под кронами и на корнях весенних деревьев исполнительные директора и маркетинговые аналитики «Державного яблока» – серые воины-волки и пестрые воины-ягуары – в тактическую единицу назначали артистов, которые ударят по духовной застойной зиме. И сделают это на драйве, с лихим размахом и в нестерпимом огне с помощью струнного копья и акустического молота, солнце, как завещал Городу Воин грома и рок-н-ролла.

Шаг через силу, еще один волевой шажок. В двадцать четвертую весну конферансом Вальборга – ведущей электрогитарой, рассказчиком своих или чужих желаний, – воины-волки и воины-ягуары выбрали Эосфер. До ее выхода на сцену «Рёнуара», – продолжай шагать сквозь необычный дождь, терпкая непоседа! – оставалось совсем немного времени.

Этюд 7

Эосфер в роли Утренней звезды.

Ресторан «Рёнуар».

24-я весна. Закат.

Кабинет Сказочника – фестивального аккомпаниатора Эосфер, ее электрогитарного учителя и бывшего некогда инструменталиста-виртуоза острейших нравов, – терялся в избыточных формах, гранях, ребрах и вершинах. Находись здесь Фосфор, по долгу профессии она бы побагровела, взорвалась и залила весь кабинетный антураж кровью на манер живописца из мультипликационных сказок, телом своим задающего правильную и в определенном смысле жертвенную атмосферу. Что и говорить: эргономика рабочего места была нарушена; интерьерные решения – крайне сомнительны; освещение не освещало должным образом. Ох, бедовый кабинет.

Но отсутствие вменяемой композиции не могло не радовать строптивую двадцатипятилетнюю душу Утренней звезды, ведь задуманное под обустройство функциональной мебелью место занимала помятая мордочка стильного грузовика: две его трети, точнее, до затянутого парусиной багажника, годами собирающего в Темно-синем парке дождевую воду. Когда-то Сказочник, спасаясь или преследуя, сквозь железное чудовище взял штурмом каменный амфитеатр ресторана. И из аварии и порчи имущества вынуждено сделал по-детски разукрашенный, равно грустный и веселый дизельный декор, из-под нарисованных ресниц которого на Эо смотрели треснутые глаза-стеклышки. Но Эо в глаза-стеклышки не смотрела, так как была слепа. И более чем сосредоточена. Отладка тела и ума – задача артистически-первостепенная. Не до историй Сказочника, знаете ли. Особенно для той, кто по рок-классике считал себя двигателем внутреннего сгорания.

По причине этого лестного сравнения в кабинете вступила серия медленных и глубоких вдохов-выдохов. Не грузовичок ли это сопит? Нет, то перепады давления перед штормовыми грозами, ветрами и волнами. Или ретивая Специя перебирает лапками? Свежо, в мятно-зеленые цвета машины, но пугающе. Дыхание в ритме, под счет стоящего на карбюраторе метронома. Как будто Эосфер отбуксировала заглохший грузовик в Юго-восточные палаты и, забравшись на его кабину, начала отплясывать в подбитой металлом обуви. Тук-тук. Грудь неподвижна, в работе диафрагма и брюшные мышцы. Легкие постепенно раскрываются, наполняются. Тук-тук. Левая рука под сердцем; сердце – поршневая помпа. Скрепя, коленчатый вал вращается. Вены – топливные магистрали. Потоки крови насыщаются, взрываются. Тук-тук. Эо достает из салона фетровую шляпу, берет в руки панскую флейту и начинает играть. Что-то здесь не так, не на своем месте. Крыша трещит под сольным рок-н-роллом, акробатически вминается. Тук-тук. Тук-тук. А, не тот музыкальный инструмент. Метроном тикает, пытаясь превратить эту сцену в спиритический сеанс. Оголяя запястье, Эо придерживает язычок метронома кончиком указательного пальца. Соблазнительно, призраки подождут. Жилы растягиваются в тонкие резонирующие линии, где-то в утробе зачинаются раскаты матерного грома. Теперь серия коротких и быстрых вдохов-выдохов. Задержка дыхания. Голова падает во хмелю, на коже проступают капельки пота. Тук-тук. Тук-тук. Тук. Нутро пропускает удар, и на выдохе Эосфер сечет в красную пыль вторая молния. Опаленная и бесноватая, она проваливается в салон и щелкает ключом зажигания. Тук-тук. Тук-тук…

…На искровом разряде грузовик заводится и начинает урчать. Отдышка. Огонь заходится, фары загораются и освещают кабинет Сказочника. Тук-тук. Двадцать минут до выхода.

Закончив с дыхательной гимнастикой, Эосфер открыла или закрыла глаза. И первое, что она не увидела, это упавшая на пол бледно-розовая «Полынь» – шикарная двухгрифовая электрогитара из маньчжурского ясеня и махагони с фактурными кислотно-салатовыми накладками. Настоящий раритет со времен абсентового студийного альбома. Отсюда и горечь во рту.

Пока Эо себя накручивала, на произведении инженерного искусства «играл» Туше – черный-черный, дымный-дымный, лихой и надменный кот. Он уверенно точил когти о лакированный корпус «Полыни» и, задевая струны серебряными запонками, подвывал не в тон. На «Хард-рок» и близко похоже не было, поэтому Эо от души погладила кота. И откинула его подальше от гитары.

Туше приземлился и по-детски мяукнул, маленький чертенок. Остервенело вылизав лапы, он рванул и начал навязывать конферансу игру с мятным ремнем «Полыни». Пока все в дикий тон кабинета Сказочника. Эо расправила плечи, потянулась. Шикнула и подмигнула коту, мол, заслужил. После – бережно подняла «Полынь», приставила ее к помятому бамперу и привычки ради огляделась. Семнадцать минут до выхода.

– Туше, месье Кот, – рассмеялась Утренняя звезда, спародировав мушкетерский выпад ренессансного меча из тринадцатого этюда. – Где твоя подружка?

Туше многозначительно вытянул заднюю лапу, задев передвижное гримерное зеркало. Повертевшись волчком, не осмотрев себя со всех сторон и поправив волнистое каре на вороненые короткие волосы, Эосфер начала активно, очень живо жестикулировать, разрабатывать голос и наносить на лицо и руки бесовской флуоресцентный грим.

– Я – дредноут, – от души бросила зеркалу Эо, после чего ударила его несколько раз раскрытой ладонью и, не успокоившись, до треска приложила кулаком, – и Режиссер мне приказала дать осколочно-фугасный залп.

Туше улыбнулся, обнажив резцы бегемота. Вообще гостей ждало изощренное открытие двадцать четвертой весны: больше чертовщины и не столько поставленная речь и выверенный текст, что так восхвалял Вик, сколько экспрессия, музыка и универсальный язык тела. Вся эта мимика, жесты, позы, невидящие взгляды, ноты.

– Я – истребитель, – поцеловав два пальца в краске, отсалютовала себе Эо, – и Режиссер мне приказала дать очередь из трассеров.

Встав на задние лапы, Туше оскалился и апокалиптическим волчком завел:

«Я же – рок, и рыцаря секира.

Я же – гром, и куртуазная мортира.

Рассветный бой, – огонь, огонь!

– Я встречу в багрянце ее порфира,

И страшный-страшный лис,

Вне смертных глаз плененный в каждой

Груди-темнице душ людских,

Что лютым голодом терзаемый и лютой жаждой,

На торжество бензинового пира,

На год седьмой звезду проглотит басенного мира,

В пожар окутав…»

Фаланги пальцев левой руки Эосфер были забиты схематическими татуировками на разные мифологические мотивы флоры и фауны, поэтому все движения ее кисти обращались пристойными и преимущественно непристойными магическими комбинациями – воинскими сигилами – из геометрических звериных и птичьих голов в обрамлении листьев, цветков, веточек и плодов омелы, граната, оливок, инжира, маков и яблок.

– Я – броневая машина, – провальсировав с «Полынью», пропела Утренняя звезда, – и Режиссер мне приказала дать бронебойный дебют во славу Бога грома и рок-н-ролла.

Туше когтями пощекотал язык – в глаза его и тело пришел рассвет. И Специя, наконец, явилась с медиатором из верблюжьей кости – стало в кабинете как-то светлее, сердечнее.

По строгой одежде, классикой форм и линий, ранящей красотой и функциональностью Утренняя звезда действительно походила на военно-инженерное творение с конвейеров «Державного яблока». Но не только: Туше и Специи она казалась высокоточным музыкальным инструментом, разящим наповал манерой, грубоватым обаянием и шармом. Коту и кошке стоило бы предположить, наблюдая за ее работой, что мастер оружейных дел зачитался сказками и сделал из своей «пишущей машинки» убийственную женщину, которую вывез с завода в футляре для виолончели. Нет, в футляре для дьявольской электрогитары. Вот она какая, выступающая вечером Утренняя звезда: любимица всех кошек и котов. Неплохо.

С зеркалом на этом все, пожалуй. Сколько там до начала? Четырнадцать минут, не больше. Ох, время. Ведь этой ночью на «Виселице» жгут костры: много огня, сценического света и медико-пожарных расчетов. Все ждут бензиновый дождь, пусть и прошел лишь дождь апрельский. Терпкий дым уже валит к облакам, лишая всякого смысла серп луны и колосья звезд.

И нечестивые, и неживые, и сказочные создания уже пробрались из щелей, трещин, из-за портьер и черных провалов. Антропоморфные фигуры в ритуальных и театральных масках, Мостом прошедшие, распределились по углам скудно обставленного небольшого и немаленького кабинета Сказочника. Экспериментируя со светотенью и перспективой, они как бы нарушали законы оптики и размывали собой действительные размеры комнаты, словно убирая и возвращая боковые стены съемочного павильона, но в целом не портили зелено-розовую интерьерную задумку. Тем значимее, на контрасте реального и ирреального, чувствовалась Эо во всех этих рассеиваниях и преломлениях. Но куда деть столько зонтиков?