Полет в никуда

– Будешь жарить селедку, мандавошка вьетнамская?

Вьетнамец продолжал орать, как резаный:

– Буду! Буду!

– Слышь, Дед, он просто забывает поставить предлог «не» и поэтому

орет «буду».

Дедов на минуту призадумался и спросил:

– Не будешь жарить?

Вьетнамец теперь закричал:

– Не буду, не буду!

Дедов перевел дыхание, сплюнул в сторону вьетнамца и отпустил его. Вьетнамец мокрый и весь в слезах побежал к себе в комнату, Мне кажется, что он так и не понял, за что его пытались утопить в унитазе. Что делать – языковый барьер. Мне стало приятно, что я спас жизнь вьетнамскому студенту.

Как-то на лекции по начертательной геометрии, где собирался весь поток, а это примерно сто двадцать человек, произошел инцидент опять же с вьетнамцем.

Доцент Каверкин ходил по аудитории, читая лекции. Он всегда любил интересоваться, как идут дела у иностранных друзей. Подойдя к тому же вьетнамцу, похлопал его по плечу и, так это снисходительно, по-дружески спросил:

– Ну, как дела, Вьетнам?

Вьетнамец незамедлительно, четко и громко, по-русски выпалил:

– Пиздато!

Доцент открыл рот и не мог ничего сказать. Только потом заорал на всю аудиторию:

– Кто тебя этому научил? С кем ты живешь?

Вьетнамец затараторил, улыбаясь, как японское солнце:

– Дедов, Дедов, Дедов!

Дед пошел «на ковер» в деканат. Ему объявили строгий выговор, а вьетнамца переселили в другую комнату, Так, вьетнамский друг, того не желая, отомстил за унитаз Дедову Сергею.

Вообще «Дед» был неплохой мужик. Он был родом из-под Тулы. Носил пышные усы, прямо, как у Чапаева. Усы добавляли ему какой-то шарм и интеллигентность. Он говорил: для того, чтобы отрастить такие усы, их надо смазывать куриным пометом. Они были у него рыже-русые и на концах закручены. Дед мог часами философствовать о жизни, причем с какой-то русской удалью. Он не мог не ругаться матом. Мат лился из него, как из рога изобилия. Говорил очень громко и важно. Его нельзя было не слушать. Хотя вся его философия сводилась к одному: «Весь мир – бардак, все бабы – бляди». Дед никогда не общался с женщинами. Он их как-то сторонился их и старался обходить, хотя внешне был, по-мужицки, привлекательным человеком. Говорили, что у него была первая неудачная любовь, но он никогда не рассказывал об этом, наверное, не хотел показаться сентиментальным перед нами.

У меня были неплохие отношения с лаборантом кафедры физики и оптики Сергеем. Мы болтали с ним о музыке, кино. Он был из Колпино. Бывший спортсмен, по состоянию здоровья, вынужден был оставить большой спорт и подрабатывать в институте киноинженеров. Иногда он подкидывал мне сделанные лабораторные работы и помогал с зачетами.

У нас на кафедре работал кандидат наук Мясников, он преподавал физику. Мясников занимался альпинизмом на профессиональном уровне и достиг высоких результатов. Но самое главное, что он дублировал Олега Даля в фильме «Земля Санникова», когда герой Крестовский поднимался на сторожевую башню. И теперь, когда я смотрю этот фильм и вижу спину Мясникова, то вспоминаю кафедру физики. Я отвлекся, просто очень хотелось об этом рассказать.

Так вот, лаборант Сергей пригласил меня на «сейшн» в одну из общаг, которая находилась на станции метро «Политехническая»

– Там будет что-то интересное.

– Кто там будет петь?

– Я не знаю, Григорий, но обещают классную тусовку. Пошли.

– Слушай, я хочу фотик взять.

– Ну, бери, я буду ждать у выхода из метро.

Я был заинтригован, меня ужасно интересовало, что я еще увижу и услышу в Ленинграде.

Мы приехали ровно к двадцати часам. Общага находилась почти на окраине города. Скорее всего это было рабочее общежитие. Мы прошли в небольшой зал. Я не увидел никакой сцены и, конечно, народу поместилось не больше пятнадцати человек.

– Серега, куда ты меня привез?

– Тихо, сейчас начнется концерт.

– Какой концерт, здесь ничего нет, кроме пятнадцати обдолбанных

наркоманов, – возмущался я.

– Сиди тихо и не возникай. Я слышал, что здесь будет петь Б.Г., Майкл и

кто-то еще.

На стене я увидел плакат, на нем была надпись: «Одинаковое одинаковому рознь».

И вот в комнате потушили свет и зажгли свечи. Стало как-то уютней. В центр комнаты вышел молодой человек восточного происхождения. Он был одет в узкие черные брючки, белую рубашку, но самое поразительное для меня было то, что на нем были лыжные ботинки. Он посмотрел на зрителей исподлобья взглядом Брюса Ли, немного на него смахивая. Взял гитару и начал петь какую-то смешную песню: «Электричка везет туда, куда я не хочу». Он пел эту песню, как «чукча в чуме». Растягивая гласные, совершенно без эмоций. Было такое ощущение, что его насильно притащили сюда и заставили петь. У него был отрешенный взгляд, он смотрел в потолок, как-то нелепо скрестив ноги, и смахивал на школьника на выпускном вечере.

Публика встретила его прохладно, всем казалось, что он заваливает концерт, и на помощь ему вышел Б.Г. Он начал подпевать, как вы уже успели догадаться Виктору Цою. Б.Г. пел с Цоем «алюминиевые огурцы». Он смотрел на Витю, как наставник, или школьный учитель на ученика. Мне показалось, что Б.Г. только что научил его играть на гитаре, показал пару-тройку аккордов и выпустил на сцену. Гребенщиков спас Цоя от завала. Вообще, у них неплохо получились оставшиеся песни. Они закончили, поклонились и ушли.

Потом был антракт. В зале было очень душно и накурено. В перерыве никто не бросился к артистам, не заигрывал с ними и не брал у них автографы. Складывалось впечатление, что все друг друга давно знают. Наверное, так оно и было, посторонними здесь были только я и Серега.

Серега пошел искать туалет. Мне стало скучно и захотелось с кем-то поговорить, но я никого не знал. Я подошел к Цою:

– Привет! – бодро сказал я ему.

Он неуверенно протянул мне руку и слегка вопросительно поздоровался:

– Привет.

– Ты сам эти песни пишешь?

– Да, сам.

– Как тебе приходит такое в голову: «алюминиевые огурцы на

брезентовом поле»?

– Я не знаю, я просто сажусь и пишу.